Человек, который зажигает огни «Столицы»
Осенью 1990 года, впервые оказавшись в Израиле, я вписал себе в записную книжку небольшое стихотворение, которое вычитал в газете «Наша страна». Автором его был не известный мне тогда человек по имени Борис Камянов. Датировалось стихотворение 1976 годом. Как я понял, это был год, когда он, «оставив там, за тридевять земель, полжизни и разбитое корыто», прибыл туда, где предстояло «вернув себе прадедовское имя, гореть в костре родного языка, потрескивать глаголами сухими». Потрясали последние три строчки стихотворения, в которых автор признавался, что, даже обретя «счастье слово «Исраэль» произносить свободно и открыто», он никогда не сможет «забыть такие совсем простые русские слова: "Дочурка", "Мама", "Бедная Россия”».
Разве я мог тогда подумать, что пройдет четверть века – и я буду сидеть рядом с этим самым Борисом Камяновым в его крохотной «хрущевке» израильского образца, за его крохотным рабочим столом, где помещаются только экран компьютера, клавиатура и принтер, и беседовать на те самые темы, которые так будоражили меня еще двадцать пять лет назад? Бежали годы, но это выписанное когда-то из газеты небольшое, в двенадцать строк, стихотворение я носил в кармане вместе с записной книжкой. Как талисман, что ли. Сам не знаю почему. Когда-то оно перевернуло мое сознание. Недавно я этот листок подарил автору.
Мы оба с ним уже немолоды.
Пора подводить
некоторые итоги.
С этого и начинается наш диалог.
Я. Б. – Борис, мы разговариваем с тобой накануне Рош ха-шана, еврейского праздника, означающего завершение этапа жизни длиной в год и начало следующего. Тебе в этом году исполняется семьдесят лет. Ты вступаешь в семидесятый такой этап. А в целом, ты мог бы выделить в своей жизни некие периоды, которые отличались бы друг от друга насыщенностью жизненных событий, творческих удач, яркостью впечатлений?
Б. К. – Я уже сделал это. В прошлом году я закончил писать книгу мемуаров «По собственным следам». Она состоит из двух частей. Одна часть – Россия, другая – Израиль. Два главных этапа моей жизни. Книга написана, но не опубликована, и я не знаю, будет ли она когда-либо издана вообще.
Я. Б. – А в творческом отношении – можно ли твою жизнь разделить на какие-то этапы по тематике, по литературным жанрам или все творчество шло одним сплошным таким потоком?
Б. К. – Нет, никак не «сплошным». Надо сказать, что в течение жизни я писал достаточно мало, «ни дня без строчки» – это не обо мне. Правда, двухтомник, в который почти все написанное вошло, оказался объемистым. Он был издан несколько лет назад. Когда я приехал в Израиль, я продолжал писать стихи. Потом начал заниматься переводами с иврита. В начале девяностых я начал работать редактором в газете «Вести» и стал писать публицистику, которую в «Вестях» же и печатал. В последние годы я писал прозу – те самые мемуары. Продолжаю сочинять стихи – как и раньше, достаточно редко.
Я. Б. – Твой брат Виктор, подобно тебе, тоже был отмечен серьезным литературным талантом. О нем мало что известно. В «Википедии» о нем размещена маленькая статья, и фотографии даже нет. Расскажи что-нибудь о нем.
Б. К. – Я в своей книге много о нем пишу. Для меня он был скорее отцом, нежели братом, в то время как отец был скорее дедушкой. Дело в том, что в сорок пятом году, когда я родился, отцу было уже сорок восемь, маме – сорок один, а Витя был старше меня на двадцать один год. Он фронтовик, воевал несколько лет, был лейтенантом, командиром разведки артиллерийского дивизиона на Северном фронте. После войны он еще год служил в комендатуре какого-то немецкого города и когда вернулся в Москву в сорок шестом, познакомился с годовалым братцем. Витя поступил в Московский педагогический институт на филфак. По распределению попал в Костромскую область, в сельскую школу. Проработал там несколько лет, в Москву вернулся с молодой женой, уроженкой тех мест, тоже словесницей, работавшей с ним в одной школе. Они поселились у нас, у них родились два сына. Витя много лет преподавал русский язык и литературу, в частности, в знаменитой Второй математической школе, параллельно начал писать и публиковать критические статьи и литературоведческие работы. Хорошо помню его первую статью в «Литературной газете». Она называлась «Григорий Мелехов как трагический характер». Это был где-то конец пятидесятых. В итоге он написал и издал несколько книг. Последние годы жизни работал литературным редактором в «Новом мире». Это был очень талантливый человек, остроумный, нестандартно мыслящий, ироничный. Он умер в девяносто седьмом году.
Я. Б. – Давай поговорим о литературной жизни русскоязычного еврейства Израиля. Как ты относишься к такому бытующему в «русской» среде мнению, что русскоязычная община представляет собой в стране некое однородное этнокультурное «гетто»? Жизнь представителей этого гетто во многом отграничена от остального общества языковым барьером. У этих людей свой круг знакомств, свои интересы, свои культурные запросы...
Б. К. – В какой-то степени это мнение справедливо, однако обобщать все же не следует. Многое зависит от того, захотел ли приехавший в Израиль «русский» еврей ознакомиться с местной культурой, и если да, то насколько глубоко он вошел в нее. Я знаю достаточно много литераторов, которые одинаково свободно пишут и на русском языке, и на иврите. Людей талантливых, блестящих, переводящих «в обе стороны» и прозу, и поэзию. Однако общая масса действительно представляет собой некое языковое гетто. Если репатрианты семидесятых-восьмидесятых годов в большинстве своем были людьми инициативными, с общественной жилкой, быстро выучили язык, восполнили пробелы в своем еврейском образовании и не испытывали особых проблем с акклиматизацией, то в массовой иммиграции девяностых таких было уже меньшинство. Их мало интересовали вопросы своей еврейской и израильской самоидентификации. Этих людей больше волновало то, как найти жилье, работу, как выплатить ссуды, взятые на приобретение квартиры. Впрочем, в последнее время я мало общаюсь с теми, кто приехал недавно, если только они не входят в круг коллег, с которыми я общаюсь регулярно. Раньше я был более мобилен, занимался общественной работой. Сейчас я уже не молод, да и редко выхожу из дома из-за проблем с ногами…
Я. Б. – Как, по-твоему, «работает» ли сейчас сионистская идея или постсионизм победил?
Б. К. – Я считаю себя сионистом, то есть убежден в том, что евреи должны жить на Святой Земле. У евреев диаспоры было достаточно времени, чтобы переехать в Израиль, и те, кто не едет к нам, меня более не интересуют. И уговаривать их не стану, и взывать к еврейскому самосознанию не буду, и даже обсуждать с ними эту тему не намерен. Отношусь к ним вполне равнодушно, за исключением тех, кто поселился в Германии: этими я по понятным причинам брезгую.
Я. Б. – Я, говоря о сионистской идее, имел в виду вот что: не произошла ли подмена репатриации обычной эмиграцией?
Б. К. – Ну конечно, произошла. Люди, в основном, ехали не «куда», а «откуда».
Я. Б. – Поговорим о литературном творчестве русскоязычных авторов. Поскольку эта сторона жизни тебе хорошо знакома, скажи: развивается она или просто как-то сохраняется, а возможно, даже угасает? На наших глазах падает активность «русских» газет, интерес к ним. Книги израильских авторов на русском языке имеют очень небольшой круг читателей.
Б. К. – Ну, русскоязычные газеты и русскоязычная литература находятся в разных плоскостях. Несколько авторов, правда, периодически публикуются на литературных страницах «Вестей» или «Новостей недели», но их можно буквально по пальцам пересчитать. Однако есть группы писателей, образующие определенный круг литературного общения. Одна из них, наша организация, Содружество русскоязычных литераторов «Столица», объединяет литераторов Иерусалима и ряда других городов. Мы существуем одиннадцатый год и издаем альманах «Огни столицы». У нас в составе в разное время бывает от тридцати до сорока человек. Мы периодически встречаемся, обсуждаем произведения друг друга, читаем, рецензируем. В эти дни работаем над седьмым выпуском альманаха. Так что литературная жизнь продолжается, она интересна и достаточно плодотворна. В Израиле много авторов, которых по праву можно причислить к первоклассным мастерам. Тех, кем могла бы гордиться и языковая метрополия, – несколько десятков. Имен называть не буду, чтобы не обижать тех, кого могу по ошибке не упомянуть.
Я. Б. – Ты пользовался псевдонимом «Барух Авни»…
Б. К. – Это не псевдоним. Это – мое ивритизированное имя. Барухом я стал в определенный момент жизни – тот, когда еврею – младенцу или взрослому – приходит время получать еврейское имя. Что касается Авни – это перевод: «эвен» на иврите – «камень». Так что сочетание «Борис Камянов» осталось у меня как литературный псевдоним. А мои соседи и ивритоязычные знакомые знают меня под именем Барух Авни.
Я. Б. – Коснемся темы переводов. Мы на наших литературных посиделках вместе с тобой в свое время спорили о том, что такое перевод и насколько буквально он должен соответствовать источнику. Или все-таки перевод – это уже новое, самостоятельное произведение? Ты занимаешься переводами давно. Что это для тебя: полноценное творчество или литературная игра?
Б. К. – Для меня переводы – дело, несомненно, серьезное. У меня есть свои принципы, которые я стараюсь не нарушать. Я признаю правомочность существования пересказов на другой язык, но сам я этим не занимаюсь, стремясь как можно более точно соответствовать оригиналу с сохранением мелодики стиха, системы рифмовки. Перевожу я только с иврита и с идиш, хотя этого языка я не знаю и перевожу с подстрочника. Мне приходилось переводить с идиш стихи Зямы Телесина и Иосифа Керлера. Авторы читали мне их на языке оригинала, а я делал для себя необходимые записи. Оба они остались довольны переводами. А с иврита я перевожу, обращаясь, конечно, время от времени к словарям. Что же касается стихов Ури-Цви Гринберга, где и словари не всегда помогут, то у меня среди знакомых есть люди, к которым я в случае необходимости обращаюсь за консультациями.
Я. Б. – Еще пару слов по поводу такого жанра, которым очень редко пользуются современные авторы. Это – венок сонетов. Очень непростой вид стихосложения, но очень интересный. У тебя нет желания продолжить его?
Б. К. – У меня был только один такой «венок». Я не задавался целью сесть и написать венок сонетов, так вышло само собой. Однажды я начал писать стихотворение и как-то сразу понял, что это – сонет. Дописав и перечитав его, я увидел, что в тексте содержится гораздо больше смысла, чем в том, что уже легло на бумагу. Я сел за стол и часа через три у меня был уже готов венок сонетов. Он, видимо, уже жил где-то во мне и поэтому реализовался в такой короткий срок. Но я назвал его не венком сонетов, а «сонемой». Дело в том, что когда его прочел мой товарищ Миша Генделев, замечательный поэт, он обратил мое внимание на то, что принцип классического сонета, определяющий содержание строф как «тезис – антитезис – синтез – развязка» мной не соблюден. Потому-то я и назвал свой «венок» неологизмом «сонема».
Я. Б. – Что ты можешь сказать о своей читательской аудитории? Есть ли у тебя чувство связи с теми, кто тебя читает? Обратная связь, так сказать. Или ты пишешь для себя, а читатели хотят – пусть читают, не хотят – пусть не читают.
Б. К. – В общем, когда я пишу, я о читателях не думаю, но я не лишен, конечно, некоего тщеславия, и когда мне говорят, что кому-то понравилось то, что я написал, мне это, естественно, приятно. В целом, у меня, конечно же, есть свои читатели, но я не пишу специально для кого-то конкретно.
Я. Б. – Борис, ты достаточно много работаешь с братией, пишущей на русском языке, знаешь ее. Есть ли пополнение ее рядов из числа русскоязычной молодежи?
Б. К. – Молодежи я не вижу.
Я. Б. – А, может быть, она просто не приходит к тебе? Не может быть, чтобы ее не было вообще. Или она публикуется где-то в изданиях, о которых мы мало знаем...
Б. К. – Молодежь публикуется, в основном, на страницах журнала «Зеркало». Это в большинстве своем постмодернисты. Это направление в литературе и искусстве меня не интересует.
Я. Б. – А может быть, им с нами, стариками, тоже не интересно?
Б. К. – Наверное.
Я. Б. – В наступающем году тебе исполняется семьдесят лет. Что ты ждешь от этого года? Увидят ли читателя какие-то новые твои работы?
Б. К. – Мне бы очень хотелось, чтобы нашелся издатель, который выпустил бы мою книгу мемуаров. И дело не только в том, что это требует больших финансовых средств, которых у меня нет. А кто будет заниматься ее реализацией? Я не могу позволить себе завалить свою крохотную квартиру тиражом новой книги. А вот небольшой сборник стихов последних лет, не вошедших в двухтомник, надеюсь к своему семидесятилетию, если доживу, издать. Не исключено, что еще что-нибудь напишу за оставшееся до юбилея время.
Я. Б. – В семьдесят шестом году, в год твоей репатриации, ты написал коротенькое стихотворение, последними словами которого были: «Бедная Россия». Ты прощался с той Россией, которую покидал навсегда. Это была советская Россия. Но вот прошло с той поры почти сорок лет. Изменился мир. Изменилось ли твое отношение к России? Она по-прежнему для тебя «бедная»?
Б. К. – Стыдно мне за эту страну, в которой я родился. Стыдно за народ, который я всегда любил. А сейчас ни любить, ни уважать его я не могу. Народ, с энтузиазмом поддерживающий нового Гитлера – Вована Второго Кровавого, добрых слов не заслуживает. Россия, конечно же, «бедная», но сама этого не осознает.
Я. Б. – Лермонтов написал когда-то пророческие слова:
«Прощай, немытая
Россия,
Страна рабов, страна
господ,
И вы, мундиры
голубые,
И ты, им преданный
народ.
Быть может, за
стеной
Кавказа
Сокроюсь от твоих
пашей,
От их всевидящего
глаза,
От их всеслышащих ушей».
Пролетело сто семьдесят с лишним лет со дня смерти поэта. Что изменилось в этой стране «рабов и господ»? Вот это рабство внутреннее – неужели оно неистребимо?
Б. К. – Все больше убеждаюсь в том, что это – имманентное свойство русских. Не похоже, что они когда-нибудь из себя это вытравят. Западные народы воспитывались в течение многих поколений на идеологии христианства. А в России настоящего христианства никогда не было. Человеческая жизнь там так же мало стоит, как и у мусульман. Есть, конечно, люди, для которых нравственные ценности значат очень много, но таких мало. А толпа воспитана на других идеалах.
Я. Б. – Мы живем в очень сложное время. Израиль опять в центре внимания мировой общественности. Почему, по-твоему, так сильно в мире неприятие Израиля? Почему настолько противоречивы и в целом негативны оценки всем миром событий последней войны?
Б. К. – Это – результат элементарной юдофобии. Евреи, грубо говоря, осточертели народам мира, среди которых живут. Их никто не хочет. Я себе представляю, как большинство русских мечтают о том, чтобы все эти соловьевы, сатановские и хинштейны с одной стороны, шендеровичи, млечины и акунины с другой свалили бы куда-нибудь, чтобы ими и не пахло. А наши с тобой соплеменники из кожи вон лезут, чтобы «обустроить» жизнь народов, среди которых живут и которых безответно обожают. А те, в свою очередь, экстраполируют свое отношение к чужакам на еврейское государство, желая ему гибели. Но этого они не дождутся.
Я. Б. – Я думаю, было бы правильным завершить наше интервью твоим стихотворением из готовящегося к юбилею сборника.
Б. К. – Согласен. Читаю самое последнее по времени написания. Называется оно «Шакалы»:
Нависла ночь над городом. И снова
–
Стозевный вой, переходящий в
стон.
Примерно с четырех до
полшестого
Шакалы заполняют мой район.
С холмов окрестных, из лесов
голодных
Приходят, не таясь, под
фонари,
И, напугавши кошек
беззаботных,
Пируют по помойкам до зари.
И вновь, будя предместье
городское,
Завыл один, ему подвыл другой
–
Опять летит, исполненный
тоскою,
Шакалий вопль над спящею страной.
Они к себе вернутся на
рассвете,
Нырнув в туман ущелий и
низин.
Продрав глаза, на ближнем
минарете
Им вслед завоет сонный муэдзин.
P. S.
Приведенное здесь интервью с известным израильским
литератором Борисом Камяновым было записано в сентябре 2014 года, к его
70-летию. И вот пролетело еще почти семь лет. За эти годы многое изменилось в
мире, в нашей стране, в нашем литературном объединении «Столица». Многое
изменилось и в нашем сознании – как людей, как общественных лидеров, как поэтов,
писателей и публицистов. Мы умышленно не стали касаться этих изменений, хотя
некоторые из них носили весьма конструктивный характер. Даже последние четыре
месяца показали нам призрачность погони за временем. Но даже и нам, скромной
группе русскоязычных литераторов, есть чем гордиться. Например, в 2019 году у
нас вышел очередной, на сей раз 11-й, выпуск литературного альманаха «Огни
столицы». И все эти годы с нами наш бессменный лидер – Борис Камянов. Данное им
6 лет назад интервью показалось нам вполне современным, а, главное,
информативным.