История одного спасения

Наумик П. (Гродно)

С Ионой Зарецким я был знаком еще с довоенных времен: его мама Роза Абрамовна и моя мама Надежда Ивановна вместе закончили Гродненскую русскую Мариинскую гимназию. Иона учился в еврейской школе, и я, будучи на четыре класса старше, помогал ему по математике.

Отец Ионы, Пинхус Зареций, был аптекарем. У него был свой склад медицинских препаратов. А Роза Абрамовна была неплохим дантистом, и наша семья лечила у нее зубы. В сентябре 1939 года, после присоединения Западной Белоруссии к СССР, Иона перешел в обычную среднюю школу, а Роза Абрамовна стала работать в городской поликлинике.

Когда в июне 1941 года город оказался в руках фашистов, семья Зарецких вместе со всеми остальными евреями оказалась в гетто. Евреи жили за колючей проволокой, их заставляли работать, а кормили жалкой похлебкой. Моя мама поддерживала контакты с Розой Абрамовной, передавала ей через ограду продукты. Однажды маму остановил немецкий солдат. Он проверил сумочку, нашел в ней мясо и подозрительно спросил, не несет ли она его обитателям гетто. Мама ответила: «Евреи свинину не едят. Это запрещено их религией». «Сейчас для них уже все равно», – сказал немец, но маму все же отпустил.

В феврале 1943 года нацисты приступили к окончательной ликвидации гродненского гетто. Ночами узников вывозили на станцию Лососно, грузили, словно скот, в вагоны и отправляли в Треблинку. Тех, кто пытался бежать, расстреливали на месте.

Пришел день, когда на смерть увезли Пинхуса Зарецкого, и однажды ночью в дверь нашей квартиры постучался Иона. Он весь дрожал от холода. Дверь ему открыла мама. Потом мама разбудила и меня с отцом. Иона рассказал, что его мама сказала ему: «Убегай. Если сможешь убежать, иди к тете Наде». Так и произошло. Наша семья приютила мальчика.

Мы жили тогда на Студенческой улице в маленькой двухкомнатной квартире, что находилась на первом этаже. Дом был построен еще до Первой мировой войны моим дедом, но в 1940 году новые власти отняли его у нас.

Иону мы стали прятать в крохотной кладовке под лестницей, которая вела на мансарду. Кладовка была такой маленькой, что в ней даже стоять было трудно. Из своего убежища Иона выходил только по вечерам, чтобы хотя бы немного размяться. О том, что он прячется у нас, знали, кроме нас, еще два человека: бывшая няня семьи Зарецких Меланья – простая белорусская женщина, преданная своим бывшим хозяевам – и подруга Розы Абрамовны по гимназии Вера Владимировна Макаль.

Спасая мальчика, наша семья конечно очень рисковала. Оккупационные власти развесили по всему городу приказы и распоряжения, запрещающие какую-либо помощь евреям. В конце каждого такого документа стояли угрожающие слова: «наказание», «смертная казнь», «расстрел». Например, мне известен такой факт: летом 1943 года шофер Козляра, поляк по национальности, с которым я вместе работал в транспортной конторе, был отправлен в концлагерь Штуттгоф только за то, что хранил у себя вещи еврейской семьи.

Мы не могли не спасти Ионе жизнь, хотя риск для нашей семьи был весьма велик. Дважды нас чуть не разоблачили. Однажды к нам на кухню неожиданно вошел полицейский с собакой. В другой раз в квартиру вломились двое гестаповцев, искавших нашу соседку, торговавшую самогонкой. Один из них, Курт Визе, палач и садист, был начальником гетто. Другой – Карл Ринцлер, здоровенный громила, жил напротив нас. Но все обошлось, хотя напуганы мы были очень.

Из своего убежища Иона вышел лишь в июле 1944 года, когда Гродно было освобождено от фашистов. В своей каморке он прожил почти полтора года.

В сентябре 1944 года Иона отправился в Вильно искать своих родственников, а когда началась репатриация поляков и евреев в новую Польшу, уехал туда. Мы получили от него теплое благодарственное письмо. Потом, примерно спустя год, от него пришла открытка. Иона отправил ее из Парижа. Он писал, что жив и здоров.

Для нас это было время тяжелых трагических испытаний. В декабре 1944 года мой отец, Александр Варфоломеевич, был арестован. Обвинение в измене Родине было сфабриковано. В это же время мать была выселена из города под тем предлогом, что она – бывшая домовладелица, хотя все домовладение состояло из 138 квадратных метров жилой площади. Опасаясь ареста, мама была вынуждена прятаться у знакомых в деревне. К счастью, в августе 1945 года решением Особого совещания отец был освобожден. Мать тоже смогла вернуться в Гродно.

Я тогда был студентом Гродненского педагогического института. В декабре 1945 года меня арестовали, обвинив в вооруженном бандитизме и антисоветской деятельности. Обвинение было вымышленным, и через восемь месяцев я был из тюрьмы освобожден, а позднее – полностью реабилитирован.

Когда мы получили письмо от Ионы, отвечать на него мы побоялись: тогда очень легко было получить обвинение в «связи с заграницей» и стать жертвами новых репрессий. Наши опасения не были напрасными: надзор за нашей семьей продолжался, и в 1949 году, накануне дипломных экзаменов, меня исключили из института, обвинив в выполнении религиозных обрядов. Позже я окончил Московский Всесоюзный институт промышленных стройматериалов. По иронии судьбы в 1970 году я стал преподавателем того самого Гродненского пединститута (потом его переименовали в университет), откуда в свое время был несправедливо изгнан.

Спустя много времени, в семидесятые годы, я попытался узнать о судьбе Ионы и обратился в Красный Крест, но оттуда пришел ответ, что они разыскивают только близких родственников. Помогли в моих поисках бывшие соседи по дому Коганы, выехавшие в Израиль. В 1991 году им удалось разыскать друга Ионы, тоже бывшего гродненца Иосифа Старовольского, который написал им все, что знал о Ионе. Оказывается спасенный нами мальчуган закончил в Париже школу кинорежиссеров и после женитьбы переехал с семьей в Израиль, где стал известным специалистом по короткометражным фильмам. Снял он и один большой, полнометражный фильм. В 1988 году Иона Зарецкий ушел из жизни.

Запись и подготовка к публикации Михаила КЕМЕРОВА