Яков Басин. Исторические книги, статьи, очерки.

Советская военная доктрина предусматривала исключительно наступательный характер, а театр военных действий предполагался только на территории противника. После 17 сентября 1939 г. граница оказалась отодвинутой к Бресту, и правительство отпустило большие средства на ее обустройство. В связи с этим было пересмотрено отношение к партизанским базам, заготовленным резервам, тайникам с оружием, боеприпасами и продовольствием, которые расконсервировали, а старые укрепленные рубежи демонтировали.

Однако события лета 1941 г. все изменили. После поражения Красной Армии в первые недели войны через открытые границы хлынул поток немецких войск. Необходимо было спасать то, что еще не попало в руки врага. Эвакуация внезапно обернулась испытанием для одних, проверкой патриотизма для других, возможностью поживиться собственностью соседей и свести счеты с властями – для третьих. Прежде всего она коснулась евреев и советских работников, коммунистов и комсомольцев, которые не ждали ничего хорошего от нацистов. Вместе с тем гражданское население титульной нации не чувствовало за собой «вины» перед новыми хозяевами. Большинство «простых людей» надеялось пересидеть лихую годину, предоставив Красной Армии дать отпор вторгнувшемуся врагу. Они не собирались уезжать, рисковать имуществом и подвергать свою жизнь опасности.

 

Довоенные планы

В середине мая 1941 г. начальник Генерального штаба Красной Армии Г.К. Жуков докладывал высшему советскому и партийному руководству, что наступил «особо угрожаемый военный период». На совещании у И.В. Сталина 24 мая 1941 г. он уточнил задачи с учетом приближающейся агрессии со стороны Германии, а в начале июня представил план возможной эвакуации, который предусматривал районы и категории населения, подлежавшие первоочередной эвакуации [1]. Перед началом боевых действий из пограничной полосы глубиной 75–100 км планировалось прежде всего вывозить детей дошкольного возраста и школьников до 15 лет, а также пожилых людей старше 60 лет и все мужское население, годное к воинской службе.

Эвакуированных запрещалось размещать западнее линии, проходившей через Псков, Великие Луки, Смоленск, реку Днепр, чтобы не мешать развертыванию войск. Промышленные предприятия и высшие учебные заведения планировалось переместить восточнее Москвы, Воронежа и Ростова и таким образом обезопасить от налетов вражеской авиации. Предпочтение отдавалось ценному государственному имуществу, промышленным предприятиям и их работникам [2]. Однако эвакуационный план не был тогда утвержден из-за позиции Сталина, который расценил его как преждевременный. Вместе с тем эту программу задействовали с началом войны, хотя не было четко определено, что вывозить в первую очередь – материальные ценности или население [3].

 

Развертывание эвакуации

Неподготовленность Советского Союза к началу войны привела к трагическим последствиям. Отсутствие механизма комплексного перемещения людских и материальных ресурсов заставило наверстывать упущенное на ходу, под огнем противника, и нести большие потери. Огромные размеры театра военных действий,

недостаток оперативной информации, массированные удары с воздуха, артиллерийские обстрелы, превращение все новых районов в арену боев требовали огромного физического и душевного напряжения.

24 июня 1941 г. был образован Совет по эвакуации во главе с наркомом путей сообщения Л.М. Кагановичем. Основное внимание обращали на спасение промышленного оборудования и сырья, историко-музейных ценностей [4]. 27 июня 1941 г. постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) был определен порядок вывоза и размещения людских ресурсов. Предпочтение получали квалифицированные рабочие, выезжавшие вместе с эвакуируемыми предприятиями, семьи командного состава Красной Армии, сотрудников госбезопасности, ответственных советских и партийных работников, дети до 15 лет [5].

3 июля 1941 г. И.В. Сталин изложил принципы организации обороны страны, дал указание не оставлять врагу «ни одного паровоза, литра горючего или килограмма хлеба, угонять скот, а все ценное имущество, которое нельзя забрать, – уничтожать, чтобы оно не досталось врагу» [6].

К выполнению задач эвакуации были привлечены партийные и советские органы, наркоматы, исполкомы местных Советов прифронтовых и тыловых областей, НКВД и НКГБ. Председателем Совета по эвакуации был назначен секретарь ЦК ВЦСПС, кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б) Н.М. Шверник [7]. Эвакуация населения была взята под строгий контроль. К 2 июля 1941 г. на 29 железных дорогах страны находилось 210 эшелонов с людьми [8]. Начальники дорог ежесуточно сообщали в Наркомат путей сообщения сведения о следовании эшелонов, который, в свою очередь, ежедневно докладывал в Государственный Комитет Обороны о ходе эвакуации [9].

 

Эвакуация из Белоруссии

Белоруссия как приграничная республика приняла на себя первый удар немецкой военной машины. Войска Западного особого военного округа были дезорганизованы и отступали, вину за это возложили на командующего генерала армии Д.Г. Павлова и его

Подчиненных [10]. В первый день войны противник уничтожил на аэродромах 738 советских самолетов – почти всю авиацию округа [11], поэтому эшелоны некому было прикрывать с воздуха.

К вечеру 22 июня немецкие танки и мотопехота прорвались к Белостокской магистрали, которую противник непрерывно подвергал ударам с воздуха и дальнобойной артиллерии. Для спасения людей и материальных ценностей использовали порожние грузовые вагоны. В первый день войны со станций Белосток и Гродно было отправлено 30 эвакопоездов [12].

23 июня 1941 г. И.В. Сталин дал разрешение начать эвакуацию из республики под руководством председателя СНК БССР И.С. Былинского. Первыми были вывезены детские дома, пионерские лагеря и санатории – всего 14 тыс. детей. В местах большого скопления эвакуированных – Орше, Витебске, Могилеве, Полоцке и других – были открыты 24 пункта помощи.

Брест-Литовская железная дорога оказалась под огнем противника и потеряла связь с военным командованием. Указания местных организаций, рассматривавших вопрос об эвакуации как панику, нарушение государственной дисциплины, были противоречивыми [13]. Только после получения в 22 часа 23 июня 1941 г. прямого приказа от НКПС были приняты меры по вывозу материальных ценностей и документов. Под бомбежкой в глубь страны отправились составы с семьями, прибывшими из зоны военных действий. Однако время было упущено, и из 10091 вагона с людьми и грузами удалось отправить только немногим более половины – 5675 вагонов [14].

Для организации эвакуации в отдельные регионы были направлены руководители правительства и ЦК Компартии Белоруссии. В Полесскую область 29 июня 1941 г. выехали секретарь ЦК КП(б)Б Власов и заместитель председателя СНК БССР Крупеня. К середине июля из республики удалось вывезти 83 крупных предприятия, тысячи голов скота, сельскохозяйственные машины и оборудование, учебные заведения и учреждения. Красной Армии было передано 2,5 тыс. автомобилей, 3 тыс. тракторов [15].

Между тем обстановка стремительно ухудшалась, и это не позволило провести необходимые эвакуационные мероприятия в Брестской, Белостокской, Барановичской и

Пинской областях, которые нацисты оккупировали через несколько дней после начала войны [16].

Неблагополучно обстояли дела в Минске. Немцы парализовали большинство коммуникаций и наносили непрерывные бомбовые удары, вызвавшие пожары, которые некому было тушить. В результате большинство предприятий и учреждений не успели вывезти в тыл.

Люди, решившиеся на эвакуацию самостоятельно, испытывали огромные трудности. Не хватало транспорта, питания, питьевой воды и лекарств. Непрерывный людской поток двигался на восток. Из городских и рабочих поселков шли составы, грузовые машины, обозы, которые подвергались обстрелам и ударам с воздуха. Из сельской местности гнали скот, уводили трактора и комбайны, везли хлеб. Многие материальные ценности пришлось бросить, раздать людям или уничтожить.

На готовность оставить насиженное место большое влияние имело мнение старшего по должности или возрасту человека. Направление неорганизованного бегства люди выбирали самостоятельно, а рабочие коллективы следовали заранее намеченному маршруту. За исключением неизбежных эксцессов, население республики с пониманием относилось к беженцам. Незнакомые ранее, попутчики поддерживали товарищей по несчастью. Пункты эвакуации охраняла армия. Локомотивные и ремонтные бригады обеспечивали вывоз населения и грузов, не раз попадая под огонь.

Быстрое продвижение противника сорвало проведение мобилизации. Наиболее организованно она была завершена только в четырех из десяти областей республики – Полесской, Гомельской, Витебской и Могилевской. К августу 1941 г. в Красную Армию

было призвано свыше 500 тыс. чел., в том числе 26,5 тыс. коммунистов (34% всего состава КП(б)Б) и 130 тыс. комсомольцев, в советский тыл выехало около 1,5 млн чел. (по другим данным – 900 тыс. чел.) [17].

 

«Дезертиры и паникеры»

Война Советского Союза с Германией была объявлена «отечественной» и «всенародной». Все трудоспособные граждане призывались на защиту родины. Власти справедливо опасались возникновения паники при проведении эвакуации среди гражданского населения, которая привела бы к хаосу, дезорганизации обороны и работы тыла. По закону 1939 г. работники государственных учреждений и предприятий не могли уволиться без разрешения начальства. Самовольный уход с работы считался уголовным преступлением. Это же положение подтвердил Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1941 г. «О режиме рабочего времени рабочих и служащих в рабочее время» [18].

В зоне военных действий организованный выезд разрешался только по указанию Совета по эвакуации или армейского командования. Проявление нерешительности со стороны ответственных лиц вело к тому, что советское население оставалось на оккупированной территории, а материальные ценности приходилось в последний момент уничтожать или они доставались неприятелю [19].

Во второй половине дня 24 июня 1941 г. высшее руководство республики во главе с первым секретарем ЦК КП(б)Б П.К. Пономаренко без объявления эвакуации негласно выехало в Могилев. Пономаренко, опасаясь возможных обвинений в провале эвакуации, направил в Москву письмо о ситуации в Белоруссии. Несмотря на трагичность положения, оно было выдержано в духе ура-патриотизма. В письме сообщалось, что «настроение у белорусов исключительно боевое (несмотря на то, что половина районов БССР уже были оккупированы. – Л. С.). На возведение оборонительных сооружений по линии Днепра вышло 150 тыс. чел. В каждом оставленном районе были организованы партизанский отряд и подпольные ячейки, которые выросли в десятки раз, а сотни отрядов возникли самостоятельно. Колхозники “умоляли” дать им оружие и взять всех в армию».

Первый секретарь ЦК КП(б)Б подчеркивал «исключительное бесстрашие, стойкость и непримиримость к врагу» со стороны белорусов в отличие от «некоторой части» населения городов, «ни о чем не думающих, кроме спасения своей шкуры». Пономаренко объяснял это большой еврейской прослойкой в городах: «Их объял животный страх перед Гитлером, и вместо борьбы – бегство» [20].

Так руководители республики перекладывали ответственность за провал обороны города на рядовых горожан. Находясь в Могилеве, под защитой Красной Армии, они обвинили в происходящем хаосе гражданское население, женщин, стариков и детей, пытавшихся спастись от неминуемой гибели.

Часто распоряжение об эвакуации поступало слишком поздно. При приближении немецких войск начиналось всеобщее бегство, но куда? Десятки тысяч людей оказывались в ловушке. Немцы заставляли беженцев вернуться к прежнему месту жительства, а новую администрацию – сообщать о посторонних лицах, чтобы отсеять окруженцев Красной Армии, бежавших из плена, партийных и советских активистов, пробиравшихся к линии фронта или оставленных для подпольной работы. Евреев переселяли и изолировали в гетто.

 

Эвакуационные пункты

В первые дни войны эвакуация гражданского населения из прифронтовой полосы производилась беспорядочно, эшелоны формировались стихийно, следовали без начальников, люди не всегда обеспечивались питанием. Из-за нехватки специально оборудованных и товарных вагонов они ехали на открытых платформах, среди заводского и промышленного оборудования и даже поверх грузов. По свидетельству Н.С. Патоличева [21], работавшего в 1941 г. первым секретарем Челябинского ОК КП(б)Б, эвакуированные прибывали в открытых полувагонах и на платформах без навеса. Они часто не имели даже брезента, чтобы укрыться от холода и дождя. При более благоприятных обстоятельствах выделялось несколько крытых вагонов для женщин и детей, куда вместо 36 чел. набивалось от 80 до 100 чел. [22] Вещи эвакуированные укладывали между станками и оборудованием [23]. На период эвакуации сохранялась средняя заработная плата и выдавались подъемные [24].

Власти пытались регулировать движение мирного населения в тыл. План эвакуации из угрожаемых зон на первую декаду июля 1941 г. предусматривал размещение беженцев в 86 городах Российской Федерации [25]. С 5 июля на ряде железнодорожных узлов, станций и пристаней были открыты эвакуационные пункты. Они принимали эшелоны, организовывали питание и медицинское обслуживание людей. Старшие вагонов выдавали хлеб и другие продукты, работали столовые, душевые, санпропускники, стояли титаны с кипятком. К 18 июля 1941 г. действовало 120 эвакопунктов, цепочка которых протянулась на 2 тыс. километров – от прифронтовых областей до Урала, Восточной Сибири, Казахстана и Средней Азии [26]. Во второй половине 1941 г. на помощь эвакуированным государство израсходовало 3 млрд руб. [27].

 

Учет эвакуированных

Контроль за движением огромных людских потоков по территории СССР с запада на восток был необходимым условием организации работы тыла и обороны страны. Совет по эвакуации потребовал от председателей облисполкомов проводить четкий и поименный учет эвакуированных. Однако до 18 июля 1941 г. более 1 млн чел. не доехали до пунктов назначения, а поселились у родственников или знакомых по пути следования. Учетом эвакуированных занималось Управление по эвакуации населения, которому подчинялось Центральное справочное бюро в Бугуруслане.

По приблизительным подсчетам, за время войны из прифронтовой зоны Белоруссии, Прибалтики и Украины, Москвы, Ленинграда и других городов в восточные области страны было эвакуировано более 10 млн человек. Однако, по сведениям СНК республик, краев и областей, около половины эвакуированного населения оказалось не учтенным. Еще меньше беженцев было охвачено поименным учетом. К 10 декабря 1941 г. в Центральное справочное бюро поступили поименные списки на 3 млн 74 тыс. эвакуированных граждан [28].

В начале 1942 г. была проведена перепись, в соответствии с которой в восточных районах СССР было размещено 7 млн 417 тыс. чел. эвакуированных, часть из которых была впоследствии призвана в армию [29]. Центральное справочное бюро в Бугуруслане помогало связать разрозненные семьи, разыскать потерявшихся в дороге, вернуть надежду на встречу с родными. В действительности, в советский тыл было переправлено более 12 млн чел. [30]. Из них свыше 80% всех эвакуированных осели в Казахстане и Средней Азии.

Подобная концентрация беженцев в обстановке неудач на фронтах и хаоса в тылу имела трагические последствия. Решение направить основной поток в Среднюю Азию оказалось непродуманным. Узбекистан, Таджикистан, Киргизия и Казахстан в 1941 г. не могли обеспечить продовольствием такое количество эвакуированных. Запасы питания, предметов первой необходимости и лекарств не отвечали возросшим во много раз потребностям. Это объяснялось тем, что в довоенные годы весь регион Средней Азии был переориентирован на производство хлопка, а необходимое продовольствие доставляли по новой железнодорожной магистрали Турксиб. Летом и осенью 1941 г. из-за нехватки подвижного состава продовольствие сюда почти не доставляли, и среди прибывших беженцев начался голод. По свидетельству Мицкевича, пережившего эвакуацию, массовый наплыв беженцев создал невероятные трудности в Ташкенте. Начался быстрый рост цен, прежде всего на продовольствие. Особенно страдали те, кто приехал самостоятельно, без планового направления – их не принимали на работу за неимением прописки. Тысячи людей оказались в безвыходной ситуации. Многие, будучи без средств, умирали от голода [31].

В дополнение к жилищному и продовольственному кризису среди эвакуированных возник избыток трудовых ресурсов, которых не хватало в других, более развитых в промышленном отношении районах, в частности на Урале. Причиной большой смертности среди эвакуированных был не только голод, но и болезни. Неустроенность быта и жаркий климат способствовали распространению дизентерии и других инфекционных заболеваний [32].

 

Эвакуация еврейского населения

Еврейское население пережило два этапа эвакуации – с 22 июня до середины июля 1941 г. и с середины июля до конца августа 1941 г. Шансы на спасение определялись местом проживания (наличие железной дороги или возможности быстро до нее добраться), скоростью продвижения немецких частей и приоритетами в организации эвакуации со стороны советских властей в данном районе.

Внезапность нападения и стремительное продвижение немецких войск помешали большинству евреев эвакуироваться с территорий, аннексированных Советским Союзом в 1939–1940 гг., и той части Восточной Белоруссии, которая была оккупирована до конца июня 1941 г. Во вновь присоединенных советских областях проживало около 2 млн евреев [33]. Из них почти 170 тыс. чел. бежали на восток, но только около 100 тыс. чел. достигли советского тыла [34]. Другими словами, спастись попытались всего 7–9% евреев аннексированных советских территорий, но только от 5 до 7% из них посчастливилось уцелеть.

На территории Белоруссии в границах 1939 г., которая была захвачена немцами к концу июня 1941 г., проживало немногим более 130 тыс. евреев. Из них только 14–15 тыс.

чел. сумели избежать оккупации. В части БССР, занятой немецкими войсками к середине июля 1941 г., проживали от 105 до 110 тыс. евреев, из которых около 43% (45–48 тыс. чел.) успели эвакуировать. Всего к середине июля 1941 г. из Белоруссии от нацистов спаслось от 59 до 63 тыс. евреев, или 24–27% [35].

Одним из ведущих факторов, отразившихся на численности эвакуированного населения приграничных областей, явилась политика государства, отдавшего предпочтение эвакуации населения из Москвы и Ленинграда (56% всех эвакуированных). Только в середине июля 1941 г. Красная Армия остановила немецкие войска под Смоленском и Лугой, временно стабилизировала фронт под Киевом.

В тех областях Белоруссии, которые были оккупированы, начиная со второй половины июля 1941 г. проживало 125 тыс. евреев, из которых удалось вывезти около 80 тыс. чел. (64%). Именные списки, составленные в октябре–ноябре 1941 г. Центральным справочным бюро в Бугуруслане для Управления по эвакуации, зарегистрировали 222 тыс. евреев, прибывших из БССР (8,9%) [36].

 

Заговор молчания

Потери среди еврейского населения в ходе эвакуации могли быть намного меньше, если бы советское руководство своевременно информировало своих граждан о смертельной опасности, нависшей над евреями как первоочередной мишенью нацистской военной машины [37].

Летом 1941 г. высшие партийные и советские руководители были осведомлены о массовых преследованиях и расстрелах евреев. 25 июня 1941 г. Пономаренко писал Сталину из Могилева о том, что вся нацистская пропаганда и агитация, устная и письменная, выступает «под флагом борьбы с жидами и коммунистами, которые трактуются как синонимы». В другом своем сообщении о положении в оккупированных областях Белоруссии от 19 августа 1941 г. он приводил многочисленные примеры расправ над евреями и делал вывод: «Еврейское население подвергается беспощадному уничтожению» [38].

Несмотря на это, при организации эвакуации ни одна из национальных групп не получила предпочтения. Внешне это выглядело демократичным и справедливым. Однако в действительности обрекало десятки тысяч евреев на гибель [39]. Перед властными структурами, партийными комитетами, общественными организациями, милицией и службой безопасности не поставили задачу обеспечить заблаговременный уход в тыл евреев как самой уязвимой части советских граждан. Женщины, старики и дети, оставшиеся одни после того, как их отцы, мужья и старшие братья были мобилизованы в Красную Армию, оказались брошенными на произвол судьбы. Эта политика режима имела свою логику.

Высшее советское руководство опасалось, что специальные мероприятия по спасению еврейского населения, во-первых, подтвердят тезис нацистской пропаганды о господстве в СССР «жидов и комиссаров», во-вторых, вступят в противоречие с декларациями о равноправии и дружбе всех народов страны, в-третьих, приведут к межнациональным трениям и раздорам, а также помешают мобилизовать население на отпор врагу в тылу и снизят боеспособность Красной Армии.

Преступность такой политики в отношении целого народа, обреченного на тотальное уничтожение, подтвердили последовавшие события. Если в 1941 г. можно было сослаться на недостаточную осведомленность о намерениях Германии «окончательно решить» еврейский вопрос, то в 1942–1943 гг. массовый геноцид евреев не составлял никакого секрета. Несмотря на это, ни один официальный документ ЦК ВКП(б), СНК СССР, Ставки Верховного главнокомандования Советской Армии и Центрального штаба партизанского движения не содержал указания уделить внимание трагической судьбе евреев, спасать уцелевших.

 

ЭВАКУАЦИЯ ИЗ ТУРОВА

Уйти или остаться?

К июлю 1941 г. приближение фронта стало очевидным. Зарево пожаров и артиллерийская канонада подсказывали, что беда скоро постучится в Туров. Заверения властей в том, что Туров не сдадут, потеряли свою категоричность. Каждая семья должна была решить для себя, как быть: остаться на милость победителя или уйти, пока существует такая возможность.

Еврейская часть населения городского поселка была встревожена известиями о расстрелах нацистами евреев, белорусы считали, что им нечего опасаться. Обиженные советской властью надеялись на восстановление своих попранных прав, заявление, что немцы воюют с «жидами» и комиссарами (коммунистами), а не простым народом, было известно в Турове.

Патриотическая часть жителей была настроена на сопротивление, а вынужденный отход рассматривала как временную меру.

 

Память о немцах 1918 г.

Евреи помнили немцев по первой мировой войне, когда они оказались более толерантными по сравнению с гайдамаками, петлюровцами, большевиками, не говоря уже о балаховцах. Многие в Турове доверяли собственному жизненному опыту, а не радио, книгам и газетам. Старики рассказывали, что солдаты кайзера Вильгельма II не грабили, а покупали, не покушались на частную собственность, соблюдали порядок и законность, защищали евреев от погромщиков. Так думали Хаим Фишман и Гершул Вагер, Хая Оффенгендин и другие. Хая считалась образованной женщиной, она знала иностранные языки, много читала, посещала синагогу, советскую власть не любила, слухам о страшных преступлениях нацистов не верила. Эта ошибка стоила жизни им и их близким.

 

Стариков и женщин не тронут?

Устойчивым оказалось заблуждение, что оккупанты будут преследовать только взрослых мужчин и юношей призывного возраста, тогда как женщинам и детям, пожилым опасаться нечего. Эта вера опиралась на рассуждение: слабые слои населения не представляют угрозы, а раз так, зачем их убивать?

Фейгл Чечик боялась, что немцы убьют ее мужа Иосифа, и 5 июля 1941 г. уговорила его отплыть на лодке из Турова вместе со старшими детьми Розой (15 лет) и Семеном (13 лет). Дома остались Исаак (11), Велвл (9), Тася (4) и Лиза (2). Иосиф с детьми доплыли до Наровли, где его мобилизовали в Красную Армию. Розу и Сему эвакуировали в Покровский район Оренбургской области, девочку взяли родственники, а мальчика определили в детский дом [40]. 12 июля по этой же причине оставил семью Невах Вайнблат, жена которого считала, что никого, кроме взрослых мужчин, «порядочные немцы» не тронут. В Турове вместе с ней остались три дочери – Броха (13 лет), Рива (10), Юдес (4) и два сына – Авремеле (8) и Борух-Гершеле (2), которые вскоре были убиты [41]. В Турове остались дедушка и бабушка, другие родственники Татьяны Шифман. Дедушка сказал, что пожилых людей никто не тронет. Они не предполагали, что нацисты убивают евреев поголовно, и погибли [42].

 

Жили вне Турова

К 1941 г. около 40 семей из Турова жили в Крыму, куда они попали в ходе кампании по еврейскому землеустройству. Другие туровские евреи оставили местечко и переселились в большие и малые города БССР и СССР. Они трудились на предприятиях и в строительстве, кооперативных учреждениях или поступили на государственную службу.

Разъехались по свету дети Мойше-Велвл и Мирьям Шифманов (шесть мальчиков и четыре девочки). Шева после замужества жила в Рославле около Смоленска, Броня – в Днепропетровске, Шифра – в Киеве. Сыновья Борис и Ефим учились в Смоленске, внук Аркадий – в Москве. Этя, Борис и Шура поступили в техникум советской торговли в Феодосии. Перед войной у Мойше и Мирьям было шестнадцать внуков. 22 июня 1941 г. в армию были призваны дети Шифманов – Борис, Ефим, Айзик, Пиня, зятья – Гриш, Арон, Леонид и внук Аркадий, всего 11 человек [43].

Лейбл Швец (1914 г. р.) перебрался в Киев в 1929 г., где получил специальность модельщика литейного цеха. Лейбл женился на Риве Кременчугской, и перед войной у них родилась дочь Галя. В годы войны Швец был эвакуирован со своим предприятием на Урал и работал на танковом заводе в Ижевске. Там в 1945 г. родился сын Овсей, и в следующем году семья вернулась в Киев, где Лейбл узнал о гибели своих родителей в Турове [44].

Арон Чарный (1886 г. р.), шапочник из Турова, переехал в Минск в 1930 г., его пять детей: Фира, Хана, Ида, Александр, Самуил – работали и учились в столице Белоруссии. До прихода немецких войск они успели эвакуироваться в Ташкент и Хиву [45].

Залмана Гренадера (1924 г. р.) забрал к себе в Севастополь в 1939 г. старший брат Исаак, чтобы родителям было полегче содержать многочисленную семью. В начале войны братья Залмана, Исаак и Иосиф, погибли при обороне Севастополя. В Турове немцы убили отца, Давида Иосифовича, и маму, Фаину Яковлевну, сестер – Веру и Дору, младшего брата Якова, племянниц – Геню и Раю. В живых остался только Залман. Он попал на военный ремонтный завод, где проработал всю войну. Самое тяжелое испытание юноша пережил в Туапсе, где 22–23 марта 1942 г. коллектив завода во время бомбежки потерял свыше 700 чел. убитыми и 1000 ранеными. Победу Залман встретил в Батуми, а затем вернулся в Севастополь [46].

Семья Абрама Гумера (1926 г. р.) уехала из Турова в Сталинград в 1929 г. В августе 1942 г., когда немцы подошли к городу, они бежали в г. Жан-Семей Семипалатинской области. Осенью 1943 г. Абрам поступил в Ленинградский институт точной механики и

оптики, эвакуированный в г. Черепаново Новосибирской области. В Турове из семьи Гумеров погибли братья Абрама – Янкель (1908 г. р.) и Исроэл (1910), а Хаим (1919) и Ошер (1922) воевали с нацистами в Красной Армии и вернулись домой инвалидами [47].

 

Уехали на учебу

В предвоенные годы несколько десятков выпускников школ оставили родительский дом в Турове в связи с поступлением в средние специальные и высшие учебные заведения республики. Это была гордость местечка, их ставили в пример, радовались успехам.

Гирш Шустерман (1912 г. р.) поступил в Минский еврейский педагогический техникум, а затем в Минский педагогический институт. В 1939 г. ему поручили возглавить отдел народного образования в Столине. 19 июня 1941 г. Гирш отдыхал в Звенигороде, под Москвой, а 24 июня примчался в Минск, который горел. 26 июня Гирш вместе с братом Лейзером и сестрой Любой в колонне беженцев уже шел на восток. Жена Лейзера и годовалая дочь Соня не могли осилить дорогу и остались в Минске в надежде, что немцы их не тронут (погибли в гетто). Шустерманы дошли до Могилева, где Лейзера взяли в армию, а Гирш с Любой были эвакуированы в Чкаловскую область. В декабре 1941 г. Гирша мобилизовали в армию, из Чкалова его направили в Свердловскую область на Азовстальстрой, а затем в Мариуполь. Война не пощадила эту семью. В Турове нацисты расстреляли родителей Гирша – Риву и Еселя, с фронта не вернулись братья – Мендель, Борис и Яков Шустерманы [48]. Залман Вагер после окончания в 1934 г. Витебского художественного училища работал учителем в Толочине [49].

Гирша Лельчука, выпускника Белорусского политехнического института, в мае 1941 г. распределили на работу в Лиду на завод сельхозмашин [50].

Наум Перкин окончил в 1936 г. Минский педагогический институт им. Горького и учился в аспирантуре [51].

Софья (Гинзбург) Козорез в 1939 г. поступила на английское отделение МГПИ им. Горького. 24 июня 1941 г. она дошла из Минска пешком до Гомеля и эвакуировалась в Среднюю Азию. Родители и сестра Сони (Мирьям, 13 лет) бежали из Турова, когда партизаны на короткое время отбили у немцев городской поселок в июле. С Соней они встретились в Фергане. Братика Яшу (9 лет) эвакуировали из Витебской области, где он лечился в костнотуберкулезном санатории [52].

Арон Хазан поступил в 1938 г. на исторический факультет Московского государственного университета, но зимой 1941 г. перевелся в БГУ. 27 июня 1941 г. он оставил Минск с отступающими частями Красной Армии [53].

Меир Марголин проучился в Белорусском политехническом институте только год. В июне 1941 г. вместе с Авремул-Мейше Коробочко (из Турова) он бежал в сторону Смиловичей. По дороге молодых людей остановил «патруль» и направил на «призывной пункт» в лес. Меир и Авремул услышали автоматные очереди и повернули обратно. Как выяснилось, это оказались переодетые немецкие диверсанты. В Чкаловской области Меир работал в колхозе «Обдулино». В Турове остались и погибли родители Меира – папа Авремел Ишие-Машес (1892 г. р.) и мама Малка Довидова (1895), братья Иосиф (1926), Мейше (1937) и сестры Эстер (1924) и Рахиль (1932) [54].

 

Призвали в армию до начала войны

Примерно 15 юношей из Турова несли срочную службу в РККА, куда были призваны в 1939–1940 гг. Несмотря на выпавшие испытания, часть из них выжили.

Лев Гоберман с 1939 г. служил начальником ветеринарного отдела Северокавказского военного округа [55]. Владимир Гоникман (1919 г. р.) окончил Минское пехотное училище им. Калинина, участвовал в «освободительном походе» по Западной Белоруссии в 1939 г. и финской кампании 1940 г. [56]. Его брат Даниил (1920 г. р.) окончил то же училище 10 июня 1941 г. и был направлен в Высшую школу НКВД в Ленинграде, а третий брат Михаил (1924 г. р.) получил направление в Минское пехотное училище в мае 1941 г. [57].

Иосифа Гумера (1922 г. р.) призвали в армию в 1940 г., он стал пулеметчиком и служил в Монголии. Борис Шифман (1913 г. р.) защищал границу в районе Львова. Янкл Мордхе-

Берл Рехтман находился в районе Ковеля. Его мама Мера (Мирьям) в июне 1941 г., несмотря на напряженную обстановку, поехала навестить сына. Родственник Рехтманов, «большой военный начальник» из Кобрина, предупреждал, что Мера очень рискует и может не успеть вернуться. Дивизия Янкеля находилась в учебных лагерях, и добираться было трудно. Сама встреча продолжалась всего 20 минут. Через несколько дней началась война, и три года Янкель не имел представления, успела Мера в Туров или нет – ничего не знал о судьбе родных и близких [58].

Беез Рехтман перед войной успел окончить два курса Минского медицинского института и был эвакуирован в Махачкалу Дагестанской АССР. Там завершил образование и отправился на фронт. Беез воевал на Дальнем Востоке, был главным хирургом военного госпиталя на Сахалине (1945) [59].

После окончания войны большинство этих людей потеряли всех своих близких и не вернулись в родные места.

 

Уехали на каникулы

Вне Турова к началу войны оказались около 30 старшеклассников, которые отправились во время школьных каникул навестить друзей или родственников. В решающий момент они находились восточнее родного города и получили выигрыш во времени, что позволило им успешно эвакуироваться и сохранить жизнь.

Полина Борухина после седьмого класса приехала в Мозырь к старшей сестре Годэс 17 июня 1941 г. В Туров назад ее уже не пустили пограничники, и Полина отправилась в эвакуацию вместе с Годэс и ее детьми – шестилетней Маней, четырехлетним Мариком и годовалым Борей [60].

Янкл Гоникман узнал о войне в Мозыре, где гостил у брата после окончания девятого класса. 22 июня 1941 года он дожидался переправы на пляж на берегу Припяти. В это время по радио начали передавать речь Молотова [61]. Пароходы перестали ходить в Туров на третий день. Яша с друзьями побежал на вокзал и успел вскочить в товарный состав до станции Житковичи, откуда до Турова они прошли пешком 25 км. Дома Яша застал только брата Анатолия (Тевье) [62]. Семен [63] уже был в армии. Абрама призвали из запаса и назначили командиром батареи, Анатолий не собирался эвакуироваться – формировал партизанский отряд вместе с Гиршем Дворкиным. Родители Яши, Броня и Есель, боялись, что с отъездом семья распадется и дети разбредутся по свету. Однако, когда солдаты, отступавшие от Бреста, рассказали о преследованиях нацистами евреев, решились на отъезд. Анатолий посадил Яшу с родителями в последний эшелон, отходивший из Мозыря на восток [64].

Абрам Розенфельд гостил у своих сестер и брата в Минске. Элиягу учился здесь в Белорусском политехническом институте, а Борис Розенфельд жил в Ленинграде. 26 июня 1941 г. Абрам вместе с сестрами и Эли пошли в сторону Могилева. Мужья сестер к тому времени были призваны в армию. С маленькими детьми долго идти не смогли. Известий о расстрелах евреев еще не было, и они рассудили, что немцы «тоже люди». Абрам и Элиягу продолжили путь, а сестры вернулись в Минск. Розенфельды добрались до Могилева, где Элиягу мобилизовали [65]. Абрам попал один в эшелон с эвакуированными, и доехал Киргизии, где работал в колхозе, а потом поступил в военное училище [66].

 

Чтобы не нарушить субботу

Часть религиозных евреев предпочли остаться. Главным образом, это были пожилые люди, которые не представляли себя вне еврейской традиции. Они понимали, что не смогут соблюдать кашрут в пути и станут обузой для детей и внуков. Нафтоле Меклин, 92 лет, говорил, что немцы не тронут – Бог защитит. Его дочь Евхед, внучки Неха и Броха вместе с тетей Фаиной и двоюродными сестрами Ниной и Соней успели покинуть Туров [67]. Не захотел эвакуироваться в субботу и погиб от рук нацистов кацев Ицхак-Хаим Шифман, 70 лет, которого каратели расстреляли на берегу Припяти. Его дети – Кейла, Хайка, Шендл, Хаим, Меир, Калман, Ошер, Сроил, Борис и Миндл выехали из Турова. Все они, за исключением Хаима [68], пережили войну.

Остался в Турове и погиб Йосель Лельчук, 60 лет, вместе с младшей дочерью и пятью внуками, убежал только десятилетний Шие. Мальчик скитался по лесу в поисках партизан и пропал без вести. Сын Йоселя – Хацкель и два зятя – Айзик Дорфман и Шицл Головей в это время находились в армии [69]. В Турове была расстреляна невестка Йоселя – Лена, жена Хацкеля, и их четверо малолетних детей [70].

 

Погибли в Минском гетто

После захвата Минска 28 июня 1941 г. нацисты создали гетто, которое превратилось в гигантскую ловушку для 100 тыс. евреев. Вместе с коренными минчанами туда попали жители окрестных местечек и приезжие со всех концов Белоруссии, включая Туров.

Полина Воскобойникова приехала в Минск учиться на библиотекаря. Она работала в Арбитраже при СНК БССР, а когда в 1937 г. ее мужа арестовали, осталась без работы и с началом войны не сумела эвакуироваться. В гетто Полина пережила три погрома и в сентябре 1943 г. убежала к партизанам [71].

На глазах у Ривы Хургиной, дочери Мейше-Бер и Цивьи-Гитл, в Минском гетто нацисты повесили мужа Шмуэля, убили сына и дочь, от чего Рива сошла с ума [72]. У Гирша Шустермана убили жену Софью и дочь, у его брата Лейзера – жену и двоих детей [73]. Абрам Розенфельд потерял в Минском гетто сестер Тайбу и Эсфирь, Лию и ее дочь Цилю, племянников Хаима и Ноту. Сестра Рахель Розенфельд вместе с племянником Аликом (сыном Лии) и Кларой (дочерью Эсфири) бежали в лес к партизанам и остались живы. [74].

 

Способы эвакуации

Покинуть Туров можно было по воде, суше или по железной дороге. У каждого из этих путей были свои преимущества и недостатки. Наиболее доступным считался водный маршрут. Сплавляться вниз по течению во время навигации удобно и относительно безопасно. Этот путь связывал Туров с Петриковом, Наровлей, Мозырем, Пинском и

Киевом. По судоходной Припяти и ее притокам двигались пароходы, баржи, катера, лодки и плоты. К пристани Турова подходили корабли Днепровской речной флотилии.

Наземный путь пролегал по наезженным дорогам от местечка к местечку, которые сходились в районном или областном центре. Автомобилей было мало, и гужевой транспорт оставался главным средством передвижения и перевозки грузов. Машины находились в распоряжении работников почты и связи, районного начальства, милиции, пограничников и в некоторых колхозах. Грунтовые дороги дополняли многочисленные лесные пути и тропы, болотные гати, которые значительно сокращали расстояние. Пользоваться ими можно было только с проводниками, хорошо знавшими окрестные леса и топи. В зимнее время, когда лед сковывал реки, а мороз и снег утихомиривали болото, сухопутный маршрут становился основным.

Такой порядок передвижения был апробирован многими поколениями жителей Полесья, которые считались неприхотливыми путешественниками. Они смело отправлялись в дорогу и преодолевали пешком десятки километров.

Новым и самым современным видом транспорта по праву считалась железная дорога. Полесская «чугунка», проложенная только в конце XIX в., находилась в начале своего развития. Ближайшими к Турову станциями были Житковичи (25 км) и Ельск (164 км).

 

Автотранспорт

В начале июля 1941 г. стало ясно, что Туров не удержать. Решение об эвакуации Туровский РК КП(б) и райисполком приняли не позднее 6 июля. В первую очередь отправляли в тыл членов семей пограничников, партийного и советского актива, допризывную молодежь, женщин, стариков и детей.

7 июля райисполком Турова выделил 27 грузовых автомобилей. Каждая машина вмещала по три семьи. Колонна доехала до станции Житковичи, где людей посадили в поезд, следовавший на Украину до совхоза «Тростинец» Черниговской области. Когда фронт приблизился и туда, туровцев отправили на станцию Дмитровка в Курской области и дальше – в Среднюю Азию. Часть сошли в Сызрани, а остальных повезли до станции Голодная степь в г. Мирзачуль (с 1961 г. Гулистан) Узбекской ССР [75].

Семью Софьи Храпунской 14 июля 1941 г. на грузовой машине отправил ее двоюродный брат – начальник городской пожарной охраны Тевье Гоникман, а назавтра пришли немцы. Храпунские попали в Ново-Троицкий район (Казахстан) и работали в колхозе «Берлик-Устем» (1941–1944). Однако не все их родственники решились на отъезд. Только со стороны отца Софьи, Лазаря, нацисты расстреляли 25 чел., на фронте в Красной Армии погибло пять двоюродных братьев Софьи [76]. Остальным жителям предоставили баржи и лодки. Вопрос о целесообразности отъезда обсуждался до последнего момента.

 

Катер

Первыми по реке 4 июля 1941 г. из Турова отправили допризывников. Это было мероприятие, предусмотренное эвакуационным планом Полесского ОК КП(б)Б, выполнявшего указание ЦК КП(б)Б. Вместе с ровесниками, 16–17-летними юношами и девушками, отплыла и Хава Райхман. Ее отца Шлейме и трех братьев, Мойше, Есула и Лэйвика Райхманов, призвали в армию, а мама Сара и сестра Ривелэ остались в Турове и погибли [77].

На катер не успел сесть Бейныш Шифман. 5 июля 1941 г. райком комсомола поручил ему сопровождать обоз с «государственным имуществом», как позднее оказалось, с оружием. За это ему пообещали помочь с эвакуацией родных. Шифман отсутствовал в Турове до 4 августа 1941 г. За это время его мать и две сестры погибли. Младший брат Ошер, 13 лет, присоединился к туровским партизанам и был эвакуирован в Омск. Бейныш ушел из Турова с частями Красной Армии и добрался до Ферганской области (Узбекская ССР), где заболел тифом, но выжил [78].

Точное количество допризывников, переправленных из городского поселка на катерах, неизвестно. Однако можно предположить, что их было несколько десятков.

 

Баржи

5 июля 1941 г. из Пинска в сторону Мозыря пароходик-буксир тащил три баржи – одну порожнюю недостроенную и две переполненные людьми. Караван сделал остановку в Турове. Пшеницу, предназначенную для Германии по довоенным поставкам, которые советская сторона осуществляла вплоть до 22 июня 1941 г., сбросили в реку, а освободившееся место заняли беженцы.

Двейра Райхман собрала документы, немного еды, запас одежды и вместе с детьми, Ханой, Соней и Гришей, побежала на пристань. На последнюю баржу успели подняться Евхед и Неха Лайхтман. С ними были двоюродная сестра Двейры Фаня и ее дети, Нина и Соня. На той же барже оказался шапочник Мордхе-Берл Беезович Рехтман, его жена Мера и дети, Геня и Сема. В Мозыре они собирались пересидеть неделю, «пока немцев не отгонят».

В трюме стояла вода, поверх которой набросаны доски. Пассажирами, в основном, оказались евреи – старики и женщины с детьми, семьи военнослужащих, советских и партийных работников. Люди были возбуждены, плакали, рассказывали о потере близких. Не хватало пищи и пресной воды, баржу неоднократно бомбили. Беженцы несколько раз оказались свидетелями воздушных боев. Стреляли зенитки, и на палубу падали осколки. Были случаи, когда от страха люди бросались в воду и тонули на глазах родных, которые ничем не могли помочь.

По Припяти и Днепру баржи дотянули до Днепропетровска [79].

 

Лодки

Другая часть туровских евреев спасалась на лодках. Среди них оказались те, кто колебался до последней минуты и упустил возможность сесть на баржу. 10 июля 1941 г. Мовша и Мера-Шейндл Боруховы провожали двоюродного брата и сестру с семьями. Родственники выбросили на берег часть вещей, освободили место и уговорили сесть в

лодку Мовшу и Меру [80]. Их сыновья Юдель [81] и Шмуэль [82] к тому времени уже ушли в Красную Армию.

Заведующий магазином Ошер Шифман не успел сдать выручку и отказывался уезжать. Жена Ошера, Малка-Шейндл, и их трое детей, Роза, Гриша и Тайба, не знали, как плыть до Мозыря. Ошер уступил только после того, когда соседи сказали, что не станут грести за его семью. Он сел в лодку в том виде, как вышел из-за прилавка, в рабочем халате и с ключами от магазина. Все родные Шифманов, оставшиеся в Турове, погибли [83].

В последний момент из Турова отплыли Перец и Хана Лейтманы с детьми, Соней, Хаей и Ривой. Вместе с еще двумя семьями они достигли Петрикова, где попали в эшелон, который привез их в Тамбов [84].

11 июля 1941 г. Голда Шустерман с детьми, Зеликом и Басей, в числе 20 соседей спустились двумя лодками на веслах до Днепра. Там беженцев подобрал буксир, который дотащил их до Киева. Шустерманы пересели на большую баржу, которая эвакуировала коллектив работников судостроительного предприятия. Вместе они доплыли до Днепропетровска. Дальше Голда и дети ехали на открытой угольной платформе до станции Аксай, а оттуда по Дону на пароходе до пристани Семикаракорская Ростовской области [85].

Нохим Гительман до войны был лодочником и подвозил пассажиров с пристани Турова к пароходам, а когда вода спадала, работал грузчиком в сельпо. За пять дней до прихода немцев Нохим с семьей тронулся в путь. Проплыв 60 км вниз по течению, Гительманы бросили лодку возле Петрикова и пересели на баржу с эвакуированными. В Киеве они прожили у родственников неделю, но, когда заболел их ребенок, жена Нохима настояла на возвращении в Туров. Гительманы сели на пароход и добрались до Мозыря, откуда на военной машине их «подбросили» в Туров. Немцев в местечке еще не было. Но назавтра «заскочил» отряд штурмовиков, который открыл стрельбу, погибло несколько человек, включая тещу Нохима. Когда партизаны выбили карателей, Гительманы присоединились к землякам, которые пытались выбраться из Турова в направлении Лельчиц гужевым транспортом [86].

 

Ушли по суше

В первую неделю войны военкомат отправил из Турова пешком юношей 1922–1924 г. р. В Наровле их посадили в «товарняк» и повезли на восток. Берл Шляпинтох и

несколько его товарищей попали на Кубань, в станицу Лабинская, где работали в колхозе в ожидании призыва в Красную Армию [87].

В начале июля 1941 г. военкомат разослал повестки о призыве старшеклассников. Однако события развивались стремительно, 5 июля через Туров отступала воинская часть. В военкомате юношам посоветовали… порвать повестки и убегать на восток. Анатолий Зарецкий, Пиня Голин, Боня Гренадер, Рафаил Шустерман, Шолом Кузнец, Шая Лайхтман и некоторые другие их товарищи отправились в дорогу. Они дошли до Чернобыля на Украине, сели на баржу и доплыли до Днепропетровска, а оттуда – товарным составом на Кубань. В сентябре 1941 г. Зарецкий, Гренадер и Кузнец остановились на хуторе Варткино Горно-Балаклейского района Сталинградской области, где их приняли на работу в колхоз [88].

Тайба Левина и Рая Славкина пешком, на подводах и попутных машинах добрались до Гомеля. Город бомбили, и он горел – «летели стекла и перья». Девушки спрятались в узкий окопчик, а соседнюю «щель» разбомбили. Тайба и Рая эвакуировались вместе с семьями работников милиции, останавливались в деревнях. В Сталинграде их приютили родственники Гумеры, а оттуда девушки направились во Владикавказ (Орджоникидзе) к бабушке Ципе и дедушке Мордхе-Йоселю Глозманам, которые переехали в Северную Осетию из Крыма еще в 30-е годы [89].

В середине июля 1941 г. при отступлении из Турова на дороге скопилось много людей и телег, которые немцы «догоняли и бомбили». Мойше-Велвл Шифман был энергичным человеком и в критический момент взял инициативу в свои руки. Беженцы долго шли пешком, пока не добрались до станции Гомель (245 км от Турова). В теплушках для скота они ехали на юг. На Кавказе Шифманы случайно встретили детей сына Пинхуса – внуков Мойше-Велвла. Пинхус пропал без вести при обороне Крыма, а невестку, маму детей, Рахиль убило бомбой в районе Сочи. После трех месяцев скитаний Шифманы попали в Баку, жили под открытым небом, продавали последние вещи, чтобы купить хлеб [90].

 

К Ельску

Большая группа евреев бежала из Турова 14 августа 1941 г. Гершун Гоберман (кузнец), Ицко Гительман (балагола) запрягли лошадей и тронулись в путь. У каждого была приготовлена своя котомка. Маленьких детей усадили на повозки, а остальные пошли пешком. При выезде из поселка к ним присоединились более десяти семей и среди них: Ицка и Нохим Гительманы, Израиль, Ицхак и Янкель Гоникманы, Гершул Гоберман, Меир Глозман, Лазарь Глинер, Арон Старобинский и др. Беженцы двигались лесом и проселочными дорогами, избегая людных мест. Стояла страшная жара. Люди спешили, позволяя себе отдыхать не более трех-четырех часов в сутки. Через пять дней они добрались до перекрестка дорог на Лельчицы и Ельск. Возник спор: куда двигаться дальше? Одни кричали, что нужно остаться здесь, а другие настаивали продолжить путь до Ельска, где была железная дорога. Ночью Гершун и Ицко добрались до Ельска, который уже был недалеко, увидели, что поезда еще ходят, вернулись и рассказали об этом.

Значительная часть еврейских беженцев из Турова повернула на Ельск. На станции ожидали воинский эшелон и товарный состав, который перевозил промышленное оборудование. Охрана не разрешала разместиться на открытых платформах с машинами и станками. Люди начали возмущаться, что это антисемитизм. В последний момент начальник охраны под свою ответственность разрешил посадку.

Когда состав достиг Чернигова – город и станция горели, но эшелон успел проскочить. По дороге беженцев пересадили в товарные вагоны и повезли в Камышин Республики немцев Поволжья. Там распределили по колхозам. Гоберманы попали в село Дрейшпиц Нижнедобринского района Сталинградской области [91]. Прежних жителей власти депортировали в Казахстан, и эвакуированные вселились в пустующие дома [92].

 

В Лельчицах

До середины августа 1941 г. спасение можно было найти по дороге на Лельчицы (63 км от Турова). Город удерживали части Красной Армии и партизаны, поэтому часть евреев устремилась в этом направлении, чтобы не проделывать окружной путь к Ельску. Бася-Шева Лейтман, Нина Железняк и Сима Пильщик ушли пешком в Лельчицы. По дороге их подобрала машина, которая везла снаряды к линии фронта. Бася-Шева с двоюродным братом и его родителями выехала в направлении Курска, а затем дальше – на Воронеж.

В Лельчицы немцы пришли 23 августа 1941 г. Группа евреев из Турова, которая вышла вместе Гершуном Гоберманом и Ицкой Гительманом, но отказалась следовать на Ельск, оказалась в западне. Они выбрали Лельчицы, казавшиеся более безопасными, и попали в руки нацистов.

Карательный отряд прибыл в Лельчицы 5 сентября 1941 г. из Овруча. Немцы сразу начали сгонять евреев во двор бывшего здания НКВД. Большинство лельчицких евреев успели спрятаться, а беженцев из Турова задержали. Среди них оказались мать Ошера

Фишмана, две сестры и брат, Лиза Чечик и ее мать Сара Шухман (Чечик), Фейгл Глозман и ее малолетние дети – Исаак, Велвл, Тася и Лиза.

Евреев построили в колонну (больше 100 чел.) и погнали по Мозырскому шоссе к урочищу Заелье на окраине Лельчиц, к большой воронке от авиабомбы. У многих были с собой заплечные мешки или сумки в руках. Матери несли маленьких детей. По пути евреи громко плакали и просили их отпустить. Людей группами по 15–20 чел. подводили к яме, ставили на краю и расстреливали [93]. Малка Марголина, муж которой, Мейшке, воевал на фронте, выхватила из-за пазухи платок и крикнула: «Всех не расстреляете, за нас отомстят мужья!» Мейшке Марголин и его брат Ицл погибли в боях с нацистами [94].

Пейсах Лейтман бежал с семьей в лес, но по дороге их выследил полицейский и, угрожая оружием, заставил выкопать яму и расстрелял. Маленькую девочку он взял за ножки и ударил головой о рельсы [95].

Зелик (Залман) Рехтман, брат Мордхе-Берла из Турова, ушел в Лельчицкий партизанский отряд, который позднее влился в соединение Ковпака [96]. Его дочь Полина, 14 лет, смогла убежать из колонны, которую вели на расстрел. После долгих мытарств девочку подобрали в лесу партизаны, и она нашла Зелика. В отряде Полина перевязывала раненых, ходила в разведку, сама была ранена и осталась инвалидом. Перед наступлением на Карпаты всех малолетних партизан вывезли на Большую землю [97].

 

По воле случая

В Турове искали спасения евреи из окрестных мест. Бидманы пришли из д. Коротичи Давид-Городокского (ныне Столинского) района Брестской области – всего 14 км от Турова, но уже из «бывшей Польши», и советские пограничники не пускали «западников» под предлогом борьбы с диверсантами. Гришу Бидмана, 15 лет, его мать и двух тетей сопровождал Моисей Ольшанский, который был председателем сельсовета Коротичей и имел личное оружие. В Турове Моисей ушел в Красную Армию. Остальные Бидманы и Ольшанские, бабушка, дедушка, дяди, тети и их дети, погибли в Коротичах [98].

Несколько семей спаслись благодаря счастливому стечению обстоятельств. Шлейме-Ноте и Нехе Лайхтманам сообщили о смертельной угрозе из Пинска. Когда встал вопрос, что делать, куда ехать и как все бросить, они услышали: «Бегите скорее, немец убивает всех евреев. Ничего не берите – вещи валяются по дороге» [99].

Нейманов – Моисея, Лею и их детей Раю, Арона, Дору и Голду – предупредил об опасности сосед-старик. Накануне в Давид-Городке его племянник потерял всю семью – жену, тещу и семь детей. Карательный отряд 14 августа 1941 г. направлялся отсюда в Туров. Окна дома Нейманов выходили в поле, куда они бросились в одном ночном белье.

Семья пряталась в лесу, голодала, перешла линию фронта, добралась до Курска и оттуда выехала на Урал в Чкаловскую область, в д. Михайловка. Моисея (1890 г. р.) мобилизовали в Красную Армию. Каратели не пощадили никого: бабушку и дедушку Раи, родителей Леи, трех сестер, одну из которых сожгли, убили их малолетних детей [100].

6 августа 1941 г. бои за Туров возобновились, и дом Ханиных загорелся, 15-летняя Хася бросилась выносить вещи, и ее ранили. Девочку положили в санитарную машину вместе с красноармейцами. Мама подвела братьев и сестер, спросила: нужна ли помощь? Хася была уверена, что справится, и отказалась – все думали, что расстаются ненадолго. Раненых через Лельчицы отправили в Чернигов, Харьков и дальше на восток. Хася осталась в живых единственной из восьми членов ее семьи – каратели в Турове выхватывали детей из рук матери и бросали в колодец [101].

 

Трудности в пути. Дорога в неизвестность

Люди, покинувшие свои дома в Турове, не представляли, когда вернутся. Большинство надеялось, это произойдет через несколько дней, и поэтому брали минимум вещей, денег и документов. Дома оставались престарелые родители или больные родственники, которые обещали присмотреть за имуществом.

Однако вскоре люди поняли, насколько заблуждались. Для большинства эвакуированных из Турова, особенно молодежи, никогда не выезжавших дальше Мозыря, оказаться в поезде в течение многих недель стало серьезным испытанием. По свидетельству Янкеля Гоникмана, в полдень 14 июля 1941 г. над их эшелоном низко пролетел немецкий самолет, дал несколько пулеметных очередей и исчез за горизонтом. Люди высыпали в поле, из последних вагонов доносились стоны и крики о помощи. В Гомеле вынесли убитых и сменили паровоз. Под Курском бомбили еще раз, было много

погибших. У Баси-Шевы Лейтман обгорели одежда и волосы, раненым оказали помощь и состав отправили дальше. Через десять дней эвакуированные из Турова прибыли в Новохоперск Воронежской области. Там жили крестьяне-субботники, на косяках дверей у которых были мезузы. Эшелон более месяца тащился от Дона до Казахстана. Люди терпели как могли, чтобы доехать. Не хватало хлеба и воды, особенно страдали дети и старики. На промежуточных станциях оставляли больных и умерших по дороге. Через сутки после Джамбула пассажиров высадили на станции Чу. Дальше путь продолжался в караване из верблюдов и быков. Еще десять километров по барханам к глухому аулу из полусотни саманных домиков [102].

Другой эшелон, в котором находилась семья Райхманов, после Кременчуга следовал до Днепропетровска. Когда на железнодорожную станцию подали состав из-под угля, началась давка. В вагоны набилось столько беженцев, что невозможно было пошевелиться. Угольная пыль покрыла все открытые участки тела. Лица стали черные, как у шахтеров, поднявшихся из забоя. Поезд прибыл на Северный Кавказ, в Кабардино-Балкарию. В станице Червленая приютили казаки – горе всех объединило. В колхозе беженцы убирали хлопок, кукурузу, виноград и арбузы [103]. Третий эшелон, в который попали еврейские беженцы в Ельске, состоял из открытых платформ, на которых перевозили промышленное оборудование и железные конструкции. Питались тем, что находили в разбитых составах по дороге, – кусочки хлеба, остатки консервов. Одна белорусская женщина сняла со своего ребенка кофточку и отдала раздетой трехлетней Поле Гоберман. В селе Драйшпиц Нижнедобринского района Сталинградской области поселили семь семей из Турова. Местных жителей не осталось, были только вновь прибывшие из разных районов страны. До войны там жили немцы, которых выселили в Казахстан. Жили без конфликтов и ссор, впроголодь – продуктов не хватало, собирали в поле колоски, хлеб получали по карточкам [104].

 

Занятия эвакуированных

Условия, в которых оказались беженцы из Турова, были лишены элементарных удобств. Главным стало выжить, преодолеть усталость и голод, не поддаться болезням, сохранить детей, а для этого требовалось найти работу, которая давала право на хлебные карточки. Местные власти использовали вновь прибывших людей на сезонных работах. Колхозы, из которых мужчины ушли на фронт, нуждались в каждой паре рабочих рук.

Яша Гоникман был прицепщиком на комбайне, а затем научился водить трактор [105]. Григорий Райхман убирал хлопок, кукурузу, виноград и арбузы. Броха Лайхтман работала в колхозе «Таджикистан-сурх» Сталинобадской области. Ошер и Малка-Шейндл Шифманы всю войну трудились на станции Мамлютка Петропавловской области. К ним присоединились три сестры Малки – из Петрикова и Турова. Абрам Гумер работал в г. Жан-Семей Семипалатинской области грузчиком, Гершун Гоберман – кузнецом, а его сын Илья – трактористом.

Иногда удавалось найти работу по специальности. Бася-Шева Лейтман выбрала Ташкент, потому что читала книгу «Ташкент – город хлебный» [106] и решила, что там не умрет с голода. В Самарканде ее с подругой приютила женщина, у которой они жили в курятнике. Денег, чтобы заплатить за жилье, не было, и Бася сняла с себя нательную рубашку. Из Самарканда беженцев направили в колхоз им. Ленина. В поле нужно было работать от восхода до захода солнца. За это давали немного муки и молока, чтобы сварить «затируху». Басю спасло то, что ее как студентку Гомельского учительского института направили в школу и выдали 100 руб. подъемных, на эти деньги она купила дешевое пальто и брезентовые туфли.

На станции Голодная Степь в Узбекистане работал учителем Арон Хазан, демобилизованный после тяжелого ранения. Гирша Флейтмана, потерявшего на войне ногу, избрали председателем Мирзачульского горисполкома [107]. Лейбл Швец в годы войны делал танки в Ижевске, на Урале. Вульф Чечик стал мастером на строительстве авиационного завода в Казани [108].

 

Бегство 1942 г.

Когда немецкие войска летом 1942 г. вышли к Волге и Кавказу, беженцы из Турова снова собрались в дорогу. За прошедший год они приобрели бесценный опыт, который помог перенести новые скитания.

В Махачкале Двейра Райхман с детьми (Хана, Соня, Гриша и Давид) ждала почти месяц очереди переплыть Каспийское море. В Баку они жили на улице. На вокзале был эвакопункт: люди проходили санитарную обработку и получали хлебные пайки. Город бомбила немецкая авиация, и однажды Соню ранило. После этого Райхманам в виде исключения разрешили подняться на паром. В Красноводске их мучили голод и жажда. На открытых платформах беженцев повезли в Узбекистан. Кругом раскинулась голая степь, далеко на горизонте редко можно было видеть телегу с осликом.

Детям давали жевать прессованный жмых хлопка, и у них начался кровавый понос. Райхманов ссадили на станции Каган около Бухары, дальше ехать было нельзя из-за болезни. Хана и ее дети были едва живы. Их поселили в общежитии почти на сто человек, устроенном в бывшей чайхане с земляным полом. Женщины, дети и старики жили вместе, мылись редко, спали в одежде. Освещения и отопления не было. К весне в общежитии осталась половина жильцов – кто ушел сам, а кто умер от тифа, дистрофии или переохлаждения.

Двейру записали на фабрику шить стеганые брюки, ватники, гимнастерки и шинели для армии. Предприятие окружал забор из колючей проволоки под электрическим напряжением. Гришу определили в ученики слесаря. В мастерской он впервые услышал: «Чайники, чайники, все жиды – начальники, русский – на войне, узбек – в чайхане» [109].

Рехтманы эвакуировались из Махачкалы в Казахстан в августе 1942 г. Вместе с другими они ехали в наскоро приспособленных вагонах. Если долго не было остановок, тела умерших во время движения сбрасывали под откос [110]. Полина и Годэс Борухины в это время плыли на барже по Волге до Владимировки, а оттуда – на платформе со строительным камнем – в Казахстан. В колхозе им. Орджоникидзе Джанибекского района Западноуральской области в течение одной недели от кори умерли все трое детей Годэс – Маня, шести лет, Марик, четырех лет, и годовалый Боря. Сама Годэс в это время болела брюшным тифом и находилась без сознания [111].

Семья Зелика Шустермана, пережившая первое время эвакуации в Средней Азии, двинулась в путь на верблюдах до станции Александров Гай. Оттуда Голда с детьми, Зеликом и Басей, приехала в Новосибирск. Там они устроились на химический завод, выполнявший заказы для нужд обороны, получили теплую одежду, место в общежитии, рабочий рацион. Это было спасение [112].

 

Голод

Люди в глубоком тылу страдали от голода. Есть хотелось даже во сне. Самыми ценными продуктами считались мука и жир. Животных, домашней птицы, собак и кошек давно не осталось. Мяса и фруктов никто не ел, иногда доставали морковь, картофель или капусту. Большинство эвакуированных готовили овощной суп. Пользовались отходами столовых, дети подбирали вареные кости после разделки туш на кухнях воинских частей или выискивали в мусорных ящиках. Из них готовили студенистый навар, который шел в пищу или на продажу.

В Сталинобаде Шифманы и Глозманы получали по 200 граммов хлеба в сутки на человека. Они ели зеленую редьку, гнилую морковь и крупу на воде. У дедушки Мордхе-Йоселя Глозмана началась гангрена. Он лежал голодный и просил есть. Бабушка Цыпе выводила детей на улицу, давала хлеб и говорила: «Он уже прожил жизнь, а вы молодые и ничего не видели». Дедушка умер. От голода в Ташкенте умерла жена Арона Чарного – Бася (Чечик) [113]. Тайба Шифман работала в трикотажном цехе швейной фабрики во Владикавказе, Северная Осетия, а по ночам дежурила в штабе гражданской обороны. Рядом находился зоопарк, среди ночи ревели звери, было страшно [114].

Эстер Шифман в Баку от голода потеряла сознание прямо на улице, имея на руках грудного ребенка. Когда через несколько дней она пришла в себя в больнице, то узнала, что ребенок умер. Эстер чуть не сошла с ума, бродила в поисках своего мальчика по всему городу. Потом умерли родители: Мойше-Велвл скончался 19 сентября 1942 г. от малярии,

и его похоронили за городом, а Маня – 8 декабря от дизентерии. Эстер и ее сестра Броня остались одни, они брались за любую работу, чтобы не умереть от голода [115].

Рейхманы выжили благодаря тому, что Двейру с сыном приняли на швейную фабрику. Работающим выдавали на день 600 граммов хлеба и тарелку супа, а иждивенцам – 400 граммов. Хлеб был сырым, и дети, перед тем как съесть, лепили из него «коников». Суп – жидкая водица с крупой и отрубями. Но это спасло от голодной смерти [116].

 

История Шифры Шик (Шифман)

Война застала Шифру в Измаиле, куда она приехала к месту службы своего мужа Леонида – командира корабля «Красная Абхазия» [117]. В штабе флотилии 23 июня 1941 г. молодой женщине сказали, что подан товарный состав для семей военнослужащих, который вывезет их в сельскую местность, чтобы избежать «бомбежки». В открытых товарных вагонах беженцев везли неделю. Кормили редко, подносили к эшелону кашу, макароны, хлеб. Шифра захватила маленькую кастрюльку и примус, варила манную кашу для полуторагодовалой дочери – Галя родилась в январе 1940 г.

Однажды ночью на узловой станции вдруг объявили, что будут кормить обедом. Все побежали в поисках кухни, образовались длинные очереди: одна за супом, вторая – за кашей, третья – за хлебом. Детское питание – в другом месте, давали стакан молока и ложку крупы. За это время состав перегнали, и Шифра потерялась. Стала заглядывать в каждый вагон, но видела только незнакомые лица. Несколько раз обежала весь состав как обезумевшая, пока не окликнули соседи. Оказалось, что прицепили дополнительные вагоны и посадили новых пассажиров. Девочка мирно спала на верхней полке, однако ужас возможной потери навсегда остался в сознании матери.

Ехали более месяца, в Рязанской области поселили в школе, в магазинах – пустые полки. Поезд на Днепропетровск отходил поздно вечером, народу – яблоку негде упасть. Всю ночь она простояла в тамбуре с ребенком на руках, руки немели, боялась уронить дитя. На рассвете проводник с большим трудом нашел место. Мужчина средних лет не хотел уступать – проводник стянул его за ноги. Шифра уложила девочку и тут только обратила внимание, что чемодан у нее чужой.

В Харькове на вокзале сидели эвакуированные из Днепропетровска, которые сами бежали от бомбежек. После пяти недель скитаний у молодой матери не осталось сил, и она стала проситься в ближайший колхоз. Но тут подоспела телеграмма от мужа с номером полевой почты. Стоял октябрь 1941 г., из Харьковской области она поехала на Северный Кавказ. Через военкомат дала телеграмму в Севастополь. И – о чудо! Леонид прислал за ней с Галочкой матроса с корабля. В декабре 1941 г. Красная Армия отбила у немцев Ростов, и муж вызвал жену с дочкой в Новороссийск.

В августе 1942 г. Шифра с ребенком на руках бежала из Черкасс – немецкая авиация разбомбила железную дорогу и высадила десант. Объявили об эвакуации, а транспорта не было. Их подобрала военная машина из Нальчика, и оттуда на дизеле они добралась до Махачкалы. Переправиться через Каспийское море было невозможно – десятки тысяч людей жили под открытым небом. Шифра решилась отправиться в г. Поти через Баку. Вместе с двумя молодыми женщинами из Тбилиси они забрались в товарный состав и притаились в тамбуре. На каждой остановке охранники-абхазцы, не говорившие по-русски, пытались их согнать, за четыре дня доехали до Кировобада.

Попутчицы Шифры решили остаться, и они вместе сняли угол. На танцах подруги Шифры познакомились с двумя матросами из г. Поти, которые согласились взять письмо. На конверте вместо адреса было указано: командиру корабля «Красная Абхазия» капитану Л. Шику. Через два дня в окно постучали – их нашел посыльный от мужа. Моряки из Поти передали письмо Леониду, прочитав на ленточках бескозырок его матросов название корабля.

Посыльный повез Шифру с Галей на Урал к своим родным. Дорога заняла полтора месяца. На военном корабле они приплыли в Красноводск, оттуда – в Ташкент, затем в Новосибирск, Челябинск, Курган. В вагонах народу было битком, каждая посадка бралась с боем. Три солдата и матрос подавали Шифру с дочерью к входу буквально на руках. Прибыли на Урал, пошили девочке телогрейку, шапку и бурочки [118] и все благодаря тому же матросу. Шифра нашла работу, но впереди ее ждал страшный удар – в феврале 1943 г. Леонид Шик погиб при взятии Новороссийска [119].

 

Призыв в армию

Решение добровольно пойти на фронт для эвакуированных туровцев становилось дилеммой. Большинство молодежи было настроено патриотически и стремилось на фронт. Люди старшего возраста, хорошо понимавшие ответственность перед семьями, относились к этому более трезво. Мобилизация давала льготы, но подвергала смертельной опасности отцов, мужей, старших братьев и сыновей.

В июне 1941 г. в Красную Армию ушли все здоровые мужчины 1905–1918 г. р., а юноши 1919–1922 г. р. уже находились на действительной воинской службе. В августе

1941 г. мобилизация была объявлена для взрослых 1890–1904 г. р. и призывников 1923–1924 г. р. В 1942–1943 гг. наступил черед юношей 1925–1926 г. р. Многие туровские мальчишки, жившие в эвакуации, просились на фронт добровольцами еще до совершеннолетия. Они видели себя защитниками родины и Сталина, хотели посчитаться с врагом.

Яша Гоникман обратился в военкомат в конце 1942 г., когда ему исполнилось семнадцать лет и два месяца. Настойчивые просьбы привели к тому, что его приняли в эвакуированное Гомельское военное пехотное училище и уже в июле 1943 г. отправили на фронт под Витебск. Давид Райхман поступил в пехотное училище г. Лагодехи в Грузии. Когда немцы подошли к Кавказскому перевалу, курсантов бросили на прорыв [120]. Его брат Абраша добровольно ушел на фронт в 1941 г. с первого курса ИФЛИ [121] и закончил войну в Австрии. В ноябре 1944 г. Давид писал: «В Турове больше делать нечего, не жалейте. Я прошел от Кавказских до Карпатских гор, видел сожженные села и города, в огромных ямах убитых людей. Евреев, которым удалось спастись от смерти, остались единицы. Вот где великое человеческое горе. И мы за это отомстим! Мы будем убивать эту немчуру… и они узнают великое горе!» [122]

Самуил Гоберман в военкомате Черкасска сказал, что ему 18 лет, а паспорт потерял. Самуила направили в военное пехотное училище, и он стал командиром стрелкового взвода [123]. Брат Самуила – Илья тоже записался добровольцем на фронт в 1943 г., но уже из Сталинградской области, освобождал Польшу, участвовал в штурме Берлина, стал профессиональным военным [124].

Ошера Фишмана призвали в сентябре 1942 г. из Чимкентской области Казахской ССР. Он воевал на Курской дуге и Центральном фронте, получил звание старшего сержанта, был тяжело ранен (в сентябре 1943) [125].

Бейныш Шифман в августе был эвакуирован в Ферганскую область Узбекистана, где переболел тифом. В марте 1942 г. он нашел родных во Владикавказе, а в августе – получил повестку. Бейныш выглядел намного младше своих лет – маленький, худой и осунувшийся. Когда его провожали на призывной пункт, люди удивлялись – как таких в армию берут? Но одна армянская женщина пристально посмотрела на юношу и сказала: «Ничего, он вернется!» Бейныш служил в войсках связи в городах Куба (Азербайджан), Ленинакан, Ереван (Армянская ССР), в группе советских войск в Иране (Тегеран) [126].

В октябре 1941 г. заявление с просьбой отправить добровольцем на фронт написал Нафтоли (Анатолий) Зарецкий. Военком наложил резолюцию: «Призовем, когда будет нужно!» Зарецкий настаивал, и 9 декабря 1941 г. его направили в Ростовское артиллерийское противотанковое училище. Через четыре с половиной месяца с кубиками лейтенанта в петлицах Анатолий уже ехал на фронт [127]. Зарецкий прошел всю войну в одном звании и одной должности, сознательно отказываясь от повышения, чтобы не забрали с передовой. Счастливую судьбу Анатолия не было дано повторить его братьям: Берлу [128], Давиду [129] и Монусу [130]. Они не вернулись с войны, а четвертый брат Иосиф [131] стал инвалидом [132].

* * *

Евреи Турова разделили общую судьбу евреев Белоруссии. Те, кому выпало на долю спастись, приложили невероятные усилия, чтобы выжить. Сначала они ехали туда, куда их везли, а потом взяли судьбу в свои руки – старались выбирать место жительства, работали на предприятиях, в колхозах, воевали с врагом, служили в армии, искали близких.

Большинство эвакуированных объединяла коллективная память о Турове, Полесье и Белоруссии, где прошли лучшие годы. Желание узнать правду о судьбе родителей, матерей, жен и детей тянуло в родные края, спасало от отчаяния, помогало преодолевать трудности. Надежды на то, что родные спаслись, оставалось мало, но она теплилась в каждой семье.

Последующие события показали, что для того чтобы уцелеть, нужно было любыми путями не остаться на занятой врагом территории. Пережить оккупацию удалось считанным единицам, присоединившимся к партизанам. Выстоять помогали выносливость и привычка к труду. Общение с природой с детства приучило довольствоваться малым и полагаться на себя.

На фоне трагедии, постигшей евреев Советского Союза во время нацистского нашествия, беженцы из Турова оказались лишь малой частицей распавшейся мозаики еврейского мира. К концу войны они поняли, что прежняя жизнь, с ее ценностями и стандартами поведения, нажитым опытом и шкалой приоритетов, ушла в небытие навсегда. Оставаться на старом пепелище рядом с могилами близких, расстрелянных нацистами и их пособниками, захотели немногие. После освобождения Белоруссии летом 1944 г. лишь более десяти еврейских семей начали обустраиваться в убитом местечке. Большинство эвакуированных евреев не вернулись в Туров. Часть из них переселились в крупные города, Пинск, Гомель и Минск, другие – разъехались по разным регионам страны, а третьи остались в местах эвакуации.

Жизнь еврейской общины в Турове подошла к своему закату.

 

          Примечания:

1. Проект постановления СНК СССР «Об утверждении положения об эвакуации и порядке разработки эвакуационных планов» от 7 июня 1941 г., Государственный архив Российской Федерации (далее ГАРФ), ф. А-259, оп. 40, д. 3028, л. 83.

2. Там же, л. 73.

3. Г.А. Куманев, «Эвакуация населения СССР: достигнутые результаты и потери», Людские потери СССР в период второй мировой войны, Санкт-Петербург 1995 г., с. 138.

4. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК, Москва 1971 г., т. 7, с. 212.

5. «О порядке вывоза и размещения людских контингентов и ценного имущества». Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 27 июня 1941 г., Известия ЦК КПСС, 1990 г., № 6, с. 208.

6. И.В. Сталин, «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота!» Выступление по радио 3 июля 1941 г., О Великой Отечественной войне Советского Союза, Москва 1946 г., с. 14.

7. Это решение было вызвано тем, что Наркомат путей сообщения не справлялся - масштабы эвакуации из-за ухудшения военной обстановки стремительно возрастали, не хватало транспорта, кадров и финансовых средств.

8. Центральный архив Министерства путей сообщения Российской Федерации (далее ЦА МПС РФ), ф. 33-а, оп. 49, д. 1224, л. 10.

9. Г.А. Куманев, Указ. соч., с. 12.

10. 2 июля 1941 г. Сталин отозвал в Москву вместе с Павловым генералов: начальника штаба фронта В.Е. Климовских, начальника связи фронта А.Т. Григорьева, командующего 4-й армией А.А. Коробкова, которых 22 июля 1941 г. судили и в тот же день расстреляли по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР; реабилитированы посмертно в 1957 г. См.: М.Д. Токарев, Генерал Павлов (Западный фронт: лето 1941 г.), Минск 2002 г., с. 108.

11. Потери ВВС округа составили: 387 истребителей и 351 бомбардировщик, из них на аэродромах сгорело 528 самолетов, сбито зенитным огнем - 18, в воздушных боях - 133, не вернулись с заданий - 59 самолетов; командующий ВВС округа генерал И. Копец застрелился. Н. Качук, «Они разбили аэродромы, но не сломили сердца», Советская Белоруссия, 2003 г., № 174 (23 июня).

12. Эшелон за эшелоном. Под ред. А.С. Клемина, Москва 1981 г., с. 61.

13. ЦА МПС РФ, ф. 23-а, оп. 90, д. 56, л. 6.

14. Там же, ф. 33-а, оп. 49, д. 1367, л. 3.

15. Из БССР было вывезено в советский тыл 600 тыс. голов скота, 4 тыс. тракторов, 400 комбайнов, 100 тыс. тонн зерна и др. См.: «Об итогах эвакуации из Белорусской ССР», Отчет ЦК КП(б)Б и СНК БССР от 17 июля 1941 г.; Р.П.Платонов, Белоруссия, 1941-й: известное и неизвестное, Минск 2000 г., с. 121.

16. Юры Туронак, Беларусь пад нямецкай акупацыяй, Мiнск 1993 г., с. 41.

17. В.И.Кузьменко. «Эвакуированное население Беларуси в советском тылу», Беларусь в годы Великой Отечественной войны: уроки истории и современность. Материалы международной научной конференции «60 лет освобождения Беларуси от немецко-фашистских захватчиков», 29-30.6.2004 г., Минск 2004 г., с. 213.

18. Великая Отечественная война 1941-1945 гг.: События, люди, документы, Москва 1990 г., с. 33.

19. И.В. Ковалев, Транспорт в Великой Отечественной войне, 1941-1945 гг., Москва 1981 г., с. 81.

20. Письмо в ЦК ВКП(б)Б И.В. Сталину, не позднее 12 июля 1941 г., Известия ЦК КПСС, 1990 г., № 7, с. 210-21

21. Николай Семенович Патоличев (1908-1989 гг.) – дважды Герой Социалистического Труда, первый секретарь ЦК КПБ (1950-1956).

22. Н.С. Патоличев, Испытание на зрелость, Москва 1977 г., с. 217.

23. При эвакуации каждый работник предприятия имел право на 100 кг груза и дополнительно по 40 кг на каждого члена семьи.

24. Подъемные выплачивались из расчета: месячный оклад главе семьи, четвертая часть на жену и одна восьмая на каждого из неработающих членов семьи, ГАРФ, ф. 7523, ф. 4, д. 73, л. 71.

25. Там же, ф. А-259, оп. 40, д. 3028, лл. 6-8.

26. Н.А. Косыгин, В едином строю защитников отчизны, Москва 1980 г., с. 15.

27. Железнодорожники в Великой Отечественной войне, 1941-1945 гг., Москва 1985 г., с. 119.

28. Там же, д. 3032, л. 45.

29. История Великой Отечественной войны Советского Союза, 1941-1945 гг., Москва 1961 г., т. 2, с. 548.

30. Советский тыл в первый период Великой Отечественной войны. Сборник статей, Москва 1988 г., с. 139.

31. Д.К. Мiцкевiч, Любiць і помнiць, Мiнск 2000 г., с. 89, 93

32. Ш. Швейбиш, «Эвакуация советских евреев в годы Катастрофы», Вестник Еврейского университета в Москве, 1995 г., № 2(9), с. 36-55.

33. M. Altshuler, Soviet Jewry on the Eve of the Holocaust; A Social and Demographic Profile, Jerusalem 1998, p. 3.

34. Dov Levin, The Lesser of Two Evils: Eastern European Jewry Under Soviet Rule, 1939-1941, Philadelphia, 1995, p. 292.

35. Vadim Dubson, «On the problem of the Evacuation of Soviet Jews in 1941», Jews in Eastern Europe, 1999, No 3(40), р. 51.

36. ГАРФ, ф. А-259, оп. 40, д. 3091, лл. 21-22.

37. M. Altshuler, «Escape and Evacuation of Soviet Jewry at the Time of the Evacuation», The Holocaust in the Soviet Union, New York, 1993, pp. 77-104.

38. И. Альтман, Жертвы ненависти. Холокост в СССР, 1941-1945 гг., Москва 2002 г., с. 387; Российский государственный архив социально-политической истории, ф. 69, оп. 1, д. 480, лл. 156, 158; ф. 17, оп. 252, д. 55, лл. 2-8.

39. И. Арад, «Отношение советского руководства к Холокосту», Вестник Еврейского университета в Москве, 1995 г., № 2(9), с. 22.

40. В годы войны погибло 42 родственника Розы. Письмо Розы Гительман от 12 августа 2002 г. из Кирьят-Шмоны (Израиль), Архив автора.

41. Письмо Хаси Ханиной (Вайнблат) от 6 ноября 1999 г. из Бруклина (США), Там же.

42. Письмо Татьяны Шифман (Гольцман) от 23 марта 2004 г. из Курска (Россия), Там же.

43. Письмо Моисея Шифмана от 19 сентября 2002 г. из Хайлигенхауса (Германия), Там же

44. Письмо Льва Швеца от 23 мая 2003 г. из Норфолка (Вирджиния, США), Там же.

45. Чарные Чавернулись в Минск в 1944 г., но устроиться не смогли и переехали в Пермь.

46. Письмо Залмана Гренадера от 30 декабря 2000 г. из Лода (Израиль), Там же.

47. Письмо Абрама Гумера от 10 июля 2002 г. из Холона (Израиль), Там же.

48. Письмо Зелика Шустермана от 2 сентября 2000 г. из Нетивота (Израиль), Там же.

49. Залман Вагер (1916-2006 гг.) – ст. лейтенант, призван в армию в Днепропетровске, воевал в составе 3-го и 4-го Украинского фронтов, участвовал в освобождении Венгрии и Австрии, штурмах Вены и Будапешта, демобилизовался (1946), преподавал в Пинском педагогическом училище.

50. Гирш Лельчук (1918-1992 гг.) – 25 июня 1941 г. добровольно пошел в армию, служил в Херсонской дивизии, победу встретил в Румынии; после демобилизации (1946) вернулся в Белоруссию, репатриировался в Израиль (1990).

51. Наум Перкин (1912-1976 гг.) – офицер-артиллерист, участник партизанского движения (1943-1945), работал в Институте литературы АН БССР (с 1946), доктор филологических наук, профессор (1965).

52. Письмо Софьи Козорез от 31 декабря 1999 г. из Линна (Массачусетс, США), Архив автора.

53. Письмо А. Хазана от 16 сентября 2003 г. из Миннетонки (Миннесота, США), Там же.

54. Меир Марголин (1923 г. р.) – окончил Бердичевское пехотное училище в Актюбинске Казахской ССР, воевал на Сталинградском фронте (август-ноябрь 1942), был тяжело ранен, служил юристом Управления штаба Туркестанского военного округа, Письмо Меира Марголина от 19 октября 2004 г. из Хайфы (Израиль), Там же.

55. Лев Гоберман (1892-1959 гг.) – генерал-майор ветеринарной службы, заместитель начальника Ветеринарного управления Советской Армии (1944-1949), Еврейская Российская энциклопедия, Москва 1994, т. 1, с. 330.

56. Новое русское слово (Нью-Йорк), 30 мая 1995 г.

57. Новае Палессе (Мазыр), 1 лiпеня 2000 г.

58. Янкл Мордхе-Берл Рехтман (1921 г. р.) – артиллерист-разведчик, несколько раз ранен и контужен, последний раз при штурме Кенигсберга, закончил войну в звании капитана, инвалид II группы, имеет 24 правительственные награды, живет в Германии.

59. Беез Маркович Рехтман (1920-1988 гг.) – полковник медицинской службы, выпускник двух военных академий, доктор медицинских наук, профессор.

60. Письмо Полины Борухиной от 8 декабря 2005 г. из Бруклина (США), Архив автора.

61. Янкл Гоникман (1925 г. р.) – старший сержант, командир пулеметного взвода, воевал в составе 1-го Прибалтийского, 3-го Белорусского фронтов, войну закончил в Кенигсберге.

62. Анатолий (Тевье) Гоникман (1917-1941 гг.) – начальник пожарной дружины Турова, был в Туровском партизанском отряде, пропал без вести.

63. Семен (Симха) Гоникман (1920-1942 гг.) – призван на срочную службу в РККА (1940), окончил 2-е Ленинградское училище артиллерии на конной тяге, командир батареи, погиб под Старой Русой на Ленинградском фронте.

64. М. Лейбельман, «Боль тысячелетнего Турова», Каскад (Балтимор), 2004 г., № 13, с. 14.

65. Илья (Элиягу) Розенфельд (1923-1943 гг.) – лейтенант, погиб в боях на Курско-Орловском направлении.

66. Абрам Розенфельд (1925 г. р.) – окончил Киевскую военно-морскую спецшколу (1942), Бакинское военно-морское училище (1945) и Медицинскую академию ВМФ СССР (1950), Письмо А. Розенфельда от 1 декабря 1999 г. из Тель-Авива, Архив автора.

67. Письмо Брохи Лайхтман (Гоберман) от 25 ноября 2002 г. из Кирьят-Яма (Израиль), Там же.

68. Хаим Шифман (1909-1941 гг.) – погиб на советско-германском фронте в районе Воронежа

69. Хацкель Лельчук погиб на фронте под Ленинградом, Айзик Дорфман – на Западном фронте в 1941 г.

70. Письмо Яна Рехтмана от 29 июля 2002 г. из Карлсруэ (Германия), Архив автора.

71. П. Воскобойникова вернулась Минск после освобождения республики, Yad Vashem Archives, 41/3, p. 1.

72. Там же.

73. Лейзер Шустерман (1910-1973 гг.) – после войны ревизор Министерства легкой промышленности БССР в Минске.

74. Письмо Абрама Розенфельда от 1 декабря 1999 г. из Тель-Авива, Архив автора.

75. Запись беседы с Ароном Флейтманом 16 августа 2002 г. в Турове, Там же.

76. Письмо Софьи Флейтман (Храпунской) от 27 ноября 1999 г. из Беэр-Шевы (Израиль), Там же.

77. В 1945 г. братья Райхманы и Шлейме вернулись домой в Туров инвалидами, Лэйвик через несколько лет умер от ран. Письмо Михаила Райхмана от 9 ноября 1999 г. из

Кирьят-Бялика (Израиль), Там же.

78. Письмо Тайбы Левиной (Шифман) от 12 ноября 1999 г. из Нетании (Израиль), Там же.

79. Л. Смиловицкий, «Семья Райхман из Турова», Авив, 2002 г., № 7-8.

80. Письмо Полины Боруховой от 8 декабря 2005 г. из Бруклина (США), Архив автора.

81. Юдель Борухин (1914-1945 гг.) – лейтенант, командир самоходной установки СУ-76, командир взвода 386-го самоходного артиллерийского полка, погиб в бою, захоронен у д. Мечов (Метов) Германия, Центральный архив Министерства обороны Российской Федерации в Подольске, оп. 11458, д. 844, л. 127.

82. Шмуэль Борухин (1923-1942 гг.) – красноармеец, студент Гомельского кооперативного техникума, призван в армию в Нальчике, Кабардино-Балкария (1941 г.), пропал без вести под Ростовом-на-Дону.

83. Письмо Татьяны Гольцман (Шифман) от 23 марта 2004 г. из Курска (Россия), Архив автора.

84. Письмо Баси-Шевы Пейсахович (Лейтман) от 10 января 2003 г. из Кирьят-Аты (Израиль), Там же.

85. Письмо Зелика Шустермана от 17 ноября 2002 г. из Нетивота (Израиль), Там же.

86. Показания Нохима Гительмана от 8 мая 1942 г. в Камышине, Архив Управления Комитета госбезопасности Гомельской области (далее АУ КГБ ГО), д. 20063, л. 49.

87. Письмо Бориса (Берла) Шляпинтоха от 14 октября 2002 г. из Чикаго (США), Архив автора.

88. Письмо Анатолия Зарецкого от 10 октября 1999 г. из Кирьят-Шмоны (Израиль), Там же.

89. Письмо Татьяны (Тайбы) Шифман от 12 ноября 1999 г. из Нетании (Израиль), Там же.

90. Письмо Моисея Шифмана от 19 сентября 2002 г. из Хайлигенхауса (Германия), Там же.

91. Письмо Ильи Гобермана от 17 сентября 2000 г. из Хайфы (Израиль), Там же.

92. Республика немцев Поволжья (нем Autonome Sozialistisch der Wolgadeutschen) с 19 декабря 1923 г. находилась в составе РСФСР, 28 тыс. 200 кв. км и 576 тыс. жителей (1933), упразднена 28 августа 1941 г. по ложному обвинению в массовом сотрудничестве населения с германской разведкой, жители депортированы в Казахстан и соседние районы РСФСР, где до сих пор существует немецкая диаспора.

93. Показание Ивана Васильевича Давидюка (1914 г. р.) от 16 сентября 1970 г., Лельчицы, АУ КГБ ГО, д. 234, т. 6, л.

94. Письмо Татьяны Левиной от 5 октября 1999 г. из Нетании (Израиль), Архив автора. 77.

95. Письмо Басшевы Пейсахович (Лейтман) от 10 января 2003 г. из Кирьят-Аты (Израиль), Там же.

96. Залман Рехтман – уроженец Лельчиц, до войны шапочник, партизан Лельчицкой бригады, погиб 11 ноября 1941 г., «Встали мы плечом к плечу…» Евреи в партизанском движении Белоруссии, 1941-1944 гг., Минск 2005 г., с. 14.

97. О Полине Рехтман писал П.П. Вершигора в книге «Люди с чистой совестью», Москва 1946 г.

98. Письма Григория Бидмана от 30 июля и 8 октября 2002 г. из Кармиэля (Израиль), Архив автора.

99. Письмо Брохи Лайхтман (Гоберман) от 25 ноября 2002 г. из Кирьят-Яма (Израиль), Там же.

100. После войны Рая вышла замуж за Хаима Хейфеца, который бежал из гетто Лахвы к партизанам в 1942 г.; в 1959 г. Хейфецы выехали в Израиль, Письмо Раи Хейфец (Нейман) от 14 ноября 2004 г. из Ришон ле-Циона (Израиль), Там же.

101. Этот рассказ Хася услышала в 1956 г., когда беременной приезжала в Туров; она родила сына Фиму с врожденным пороком сердца, который умер в 1967 г. Письмо Хаси Ханиной (Вайнблат) от 6 ноября 1999 г. из Бруклина (США), Там же.

102. Я. Гоникман, «Дороги тревог», Каскад (Балтимор), 1999 г., № 16, с. 6.

103. Л. Смиловицкий, Указ. соч.

104. Письмо Ханы Цимбел от 12 ноября 2001 г. из Нью-Йорка, Архив автора.

105. Яков Гоникман (1925 г. р.) – работал разнорабочим, прицепщиком, трактористом колхоза им. Буденного Воронежской области Новохоперского района (август-сентябрь 1941), а затем в колхозе «Берлик-Устем» Чуйского района Джамбульской области (до января 1943 г.).

106. А. Неверов, Ташкент – город хлебный, Москва 1928 г.

107. В августе 1944 г. телеграммой ЦК КП(б)Б Г. Флейтмана отозвали на партийную работу в Туров.

108. В Турове у Вульфа Чечика погибли мать Сара, сестра Лиза, семья брата. Письмо Вульфа Чечика от 28 октября 2002 г. из Бруклина (США), Архив автора.

109. Л. Смиловицкий, Указ. соч.

110. Письмо Гени Пивоваровой (Рехтман) от 10 ноября 2002 г. из Карлсруэ (Германия), Архив автора.

111. Письмо Полины Борухиной от 8 декабря 2005 г. из Бруклина (США), Там же.

112. Зелик Шустерман (1927 г. р.) – окончил Ленинградский военно-механический институт (1952), работал инженером Старокраматорского завода им. Орджоникидзе в Донбассе, руководил конструкторским отделом Новосибирского химического завода (1952-1993), имеет 30 авторских свидетельств, репатриировался в Израиль (1993).

113. Письмо Татьяны Левиной от 12 ноября 1999 г. из Нетании (Израиль), Архив автора.

114. Тайба Шифман (1925 г. р.) – заместитель начальника вокзала Владикавказа, репатриировалась в Израиль в 1996 г.

115. В 1944 г. Эстер и Броня Шифман нашли сестер Шеву и Шуру и переехали к ним в г. Елец Липецкой области. Письмо Моисея Шифмана от 19 сентября 2002 г. из Хайлигенхауса (Германия), Архив автора.

116. Л. Смиловицкий, Указ. соч.

117. Леонид Шик (1912-1943 гг.) – капитан III ранга, уроженец Киева, проходил службу в Днепровской речной флотилии.

118. Бурки - сапожки из войлока или фетра на кожаной подошве.

119. Письмо Шифры Шик (Шифман) от 22 декабря 2002 г. из Кармиэля (Израиль), Архив автора.

120. Даниил Райхман (1924-1952 гг.) – кавалер ордена Славы 3-й степени, сотрудник газеты в г.120. Мукачево (Западная Украина), учился в МГУ, трагически погиб в автокатастрофе.

121. ИФЛИ – Московский институт философии, литературы и искусства им. Чернышевского.

122. Абрам Райхман (1923-1988 гг.) – капитан, окончил Харьковское военно-политическое училище под Ташкентом (1943), декан факультета педагогического института в г. Арзамасе Горьковской области.

123. Самуил Гоберман (1923-1944 гг.) – лейтенант, командир стрелкового взвода, погиб в бою 18 января 1944 г. у д. Мало-Бобовичи Витебского района.

124. Илья Гоберман (1926 г. р.) – майор, служил в частях противовоздушной обороны, окончил Ярославское военно-финансовое училище (1956), уволен в запас (1975), репатриировался в Израиль (1992).

125. Ошер Фишман (1924 г. р.) – после демобилизации жил в Житковичах и Мозыре, репатриировался в Израиль в феврале 1990 г.

126. Бейныш Шифман (1923-1996 гг.) – после демобилизации (1948) жил во Владикавказе, работал фотографом.

127. Анатолий Зарецкий (1923 г. р.) – командир батареи 76-мм орудий, освобождал Украину, Кубань, Кавказ, Крым, Польшу, уволен в запас в чине полковника (1966), репатриировался в Израиль (1991).

128. Берл Зарецкий (1917-1943 гг.) – выпускник школы младших командиров в Бердичеве, командир орудия, после ранения был в госпитале на Урале, отбыл в армию, пропал без вести.

129. Давид Зарецкий (1914-1943 гг.) – воевал на Волховском фронте в составе 2-й ударной армии генерала Власова, пропал без вести.

130. Монус Зарецкий (1905-1941 гг.) – красноармеец, до войны сапожник в Турове, пропал без вести на фронте.

131. Иосиф Зарецкий (1913-1980 гг.) – красноармеец, тяжело ранен (1944), после войны работал в потребительской кооперации Турова.

132. Отца Анатолия Зарецкого, Ошера Меньковича (1878-1941 гг.), отказавшегося эвакуироваться, нацисты расстреляли во дворе их дома, а мать, Шейндл Нафтольевну (1885-1941 гг.), каратели сожгли в Лельчицах. Всего в семье Зарецких погибло 18 чел.