Вначале было «Слово»

 

                                                                         Литературный Иерусалим.
                                                                         Вып. №15. 2017. – С. 165 – 178

Память человеческая несовершенна, и в течение нашей быстротекущей жизни мы зачастую забываем многое из того, что с нами происходит. Наш мозг сам отсеивает и выбрасывает из сознания то, что излишне загружает нашу память и мешает нам жить. А в результате мы часто не можем вспомнить не только детали, но и весьма существенные факты нашего, нередко и вовсе недавнего, прошлого. Еще в 1989 году, когда только-только шло становление еврейского общественного движения, в регионе, который тогда носил название Советской Белоруссии, согласно переписи населения проживало около 130 тысяч евреев. Сегодня, спустя неполных 30 лет, когда уже четверть века существует суверенное государство Беларусь, их число на этой территории едва превышает 12 тысяч. И сейчас, когда события тридцатилетней давности становятся достоянием истории, боюсь, я остаюсь одним из немногих, как в таких случаях говорят, «живых» свидетелей, кто сможет более – менее подробно рассказать, с чего начинался Исход, и, что еще важнее, назвать имена тех действующих лиц, чьи деяния эти события осуществляли.


1

Стоит ли повторять избитую истину, что в СССР евреи, как минимум, в последние 50 лет существования этого «государства развитого социализма» были одной из наиболее дискриминируемых групп населения. Антисемитская пропаганда заполняла государственные средства массовой информации – иных тогда просто не было. Вполне логично было бы предположить, что на всеобщей волне протестной активности народов, которой была характерна так называемая «перестройка», рано или поздно и у евреев возникнут такие общественные структуры, которые возьмут на себя их защиту перед лицом российского великодержавного шовинизма. Так и случилось, в конце концов, но прежде, чем стало «просыпаться» белорусское еврейство, в республике созрела и прочно под крылом компартии республики укрепилась мощная антисемитская пропаганда. В результате у советской Белоруссии в те годы (и еще потом лет пятнадцать подряд) были все основания называться едва ли не основным центром идеологического антисемитизма в СССР (а затем и на его развалинах). Основной же идеологемой государственного антисемитизма в те годы был, как известно, антисионизм.

К несчастью, именно в Минске жил один из главных советских «антисионистов» Владимир Бегун, о котором в энциклопедии было написано так: «борец против сионизма, иудаизма и масонства». Бегун был кандидатом философских наук и работал старшим научным сотрудником Института философии и права Белорусской академии наук. Об этом Институте философии следовало бы поговорить особо, ибо именно этот «институт» и был главным «идеологическим центром антисионизма в СССР», а также источником выбрасываемой на прилавки книжных магазинов соответствующей литературы. Бегун прославился своими многочисленными лекциями по истории еврейского народа и выступлениями, как тогда говорили, «перед трудовыми коллективами». До определенного момента мне не приходилось бывать на этих лекциях: я избегал их просто из элементарной брезгливости. Но к весне 1989 года ситуация изменилась. «Еврейский вопрос» стал все активнее оказываться в центре внимания прессы, а еврейская эмиграция превратилась в один из серьезнейших раздражителей переживающего не самые лучшие времена советского общества. И вот я однажды нарушил свой обет избегать всего, что связано с активным черносотенством. Если бы я знал тогда, к чему это меня приведет.

Тогда наступил момент, когда многое из того, что до этого казалось невозможным, стало не только возможным, но иногда даже обязательным. Начали приоткрываться те двери, которые еще совсем недавно были, если не наглухо, то, во всяком случае, крепко-накрепко закрыты. Одной из таких почти неприступных, во всяком случае, в Белоруссии крепостей был устойчивый отказ государственных издательств в выпуске книг на русском языке авторам, не состоящим в Союзе белорусских писателей. Я был одним из них, а для таких, как я, всё усложнялось еще тем, что мы не только являлись русскоязычными авторами, но и еще лицами некоренной национальности, а многие, к тому же, еще и не имели филологического образования. А в СССР, как известно, без таланта работать было можно, а без диплома нельзя. И хорошо, если находились авторитеты, которые смогли по достоинству оценить ваши литературные труды и помочь «вывести их в свет», а если нет?

К примеру, мою художественно-документальную повесть «Зов Прометея» о личных отношениях великой украинской поэтессы Леси Украинки и минчанина, одного из первых социал-демократов России доленинского призыва Сергея Мержинского, пока она в течение десяти лет ходила по редакциям и издательствам, трижды рецензировала авторитетный литературный критик Юлия Кане. Но была опубликована она только благодаря заступничеству грандов белорусской литературы – поэта Сергея Граховского и прозаика Михаила Герчика. Последний и «пробил» ее в издательстве «Мастацкая лiтаратура». И вдруг… 1987 год – у меня появляются две книги сразу, через год – еще одна, еще через год – еще одна… В Минске появляются улицы Леси Украинки и Сергея Мержинского… Но о вступлении в Союз писателей речи не шло: одного из авторов с такими же паспортными данными, как у меня, – Наума Циписа – не хотели принимать в Союз даже после выхода в свет его пятой по счету книги.

Ну, если не в Союзе писателей, так хоть рядом с ним. И вот в 1988 году появляется литературное объединение русскоязычных авторов «Слово», не заметить которое власти, пытавшиеся к тому времени хоть как-то идти в ногу со временем, уже не могли. «Слово» нашло приют под крышей Союза писателей – в прямом и в переносном смысле. Нам выделяли помещение для встреч, нас впускали в зал Союза на различные мероприятия и, наконец, финансировали издание первого сборника рассказов. Мы регулярно собирались, мы спорили, мы планировали свое будущее, мы обсуждали свои творения, давали свои работы другу на рецензии. И (о чудо!), со временем мы сбились в стаю. И это было счастьем: мы обрели единомышленников, друзей, отношения с которыми пронесли через всю оставшуюся жизнь. И, как это бывало в течение всей моей достаточно долгой жизни, стая сбивалась, в основном, по национальному признаку.

Я открываю первый и последний выпущенный тогда сборник. Он называется «Однажды в сентябре» – по названию рассказа Валерия Добкина. Рядом с его именем – другие родные имена: Мариам Юзефовская, Наум Ципис, Аркадий Капилов, Александр Потупа, Анатолий Моисеев, Борис Роланд. Рядом была еще Лиза Палеес, ставшая потом женой Толи Моисеева, но это уже был человек из призыва поэтов. Эпоха разметала нас по разным странам, да и время неумолимо, и нет уже Валеры, нет Мариам, нет Аркадия, нет Саши, нет Толи, нет Наума… И только мы двое из этой компании – я и Роланд – еще как-то держимся недалеко друг от друга, благодаря той, зародившейся на волне творческого энтузиазма дружбе.

Правда, то, что Борис Роланд – совсем не Борис, а Роланд – как раз имя, а не фамилия, я узнал не сразу. Из той команды, что собиралась в те дни в Союзе писателей, мне он особенно приглянулся. Именно он отличался какой-то особой задушевностью. О «таких», как он, моя мама когда-то говорила: «душа на распашку». К примеру, он был единственным в моей жизни человеком, к которому я приезжал на дачу в Городище не на шашлыки, а поработать в тишине и уединении. Таким же «теплым и привлекательным» оказался и его брат, мой нынешний коллега по творчеству, уже в Израиле, Иосиф Букенгольц.

В 1992 году, когда уже год как существовал Союз еврейских организаций и общин Белоруссии, а я был его сопредседателем, именно Роланд собрал нас, русскоязычных авторов, всех вместе и представил Григорию Трестману. Бывший минчанин, поэт, привез тогда из Израиля какие-то финансы от организации под названием «Гешер-Алия». На эти деньги Гриша вывез нас в пригород Минска Раубичи на двухдневный семинар, и мы там организовали Объединение еврейских литераторов. Его возглавил известный историк, доктор филологии Семен Букчин. Он же отредактировал собранные рукописи, и на свет появился сборник «Семь сорок», название которого на обложке было написано, хотя и русскими буквами, но «по-еврейски» – справа налево.

Это было время нашего национального ренессанса. Число еврейских общественных организаций множилось не по дням, а по часам. Стали появляться объединения творческой интеллигенции. Параллельно с Союзом литераторов появились союзы музыкантов и ученых. Их возглавили Илья Райхлин и Илья Кальтман. Я вел семинар по подготовке еврейских экскурсоводов, а в Минском объединении еврейской культуры – исторический семинар. Открылись первые еврейские музейные экспозиции, в марте 1992 года начала выходить газета «Авив», главным редактором которой стал бывший сотрудник газеты Белорусского военного округа Михаил Нордштейн. Мы были окрылены. Мы были уверены в том, что нас ждет подлинное еврейское возрождение.

Но с распадом СССР все оборвалось, «Слово» тихо и незаметно исчезло с горизонта, серьезной поддержки от государства русскоязычные авторы так и не получили, а о страстно ожидаемом нами издании книг по еврейской тематике и вовсе мечтать не приходилось. Эта тема по-прежнему была под запретом. Зато антиеврейская тема активно бужировалась множеством белорусских газет и журналов. Всё вернулось на круги своя, и лишенные материальной поддержки, все наши еврейские творческие союзы потихоньку ушли в прошлое.


2

В первых числах марта 1989 года Союз белорусских писателей отмечал в Минске 130-летие со дня рождения Шолом-Алейхема, и незадолго до этого события вестибюле здания Союза на улице Коммунистической, напротив парка М.Горького, появилось соответствующее объявление. Для евреев проведение такого вечера в каком-то смысле означало дальнейшее развитие определенных параметров общественной жизни. Правда, за год до этого здесь же, в актовом зале Дома Союза писателей, проходил вечер, посвященный 90-летию великого идишисткого поэта ХХ века Изи Харика, погибшего в 1937 году в сталинских застенках. Запомнился эпизод из доклада Семена Букчина, как Харик, со слов одного из выживших сокамерников, бился головой об стенку, без конца повторяя: «Фар вос? Фар вос?» («За что? За что?»).

Но мой взгляд в тот день упал еще на одно объявление, поменьше размером. Желающие приглашались на лекцию историка и писателя Владимира Бегуна, которая должна была состояться накануне вечера памяти Шолом-Алейхема. Понятно, что такое совпадение по срокам не могло быть случайным. Кто-то явно пытался доказать, что память о великом еврейском писателе, которую будут утверждать евреи, это, конечно же, важно, но не менее важно не забывать и о том, что творили евреи и их великие литераторы в еще совсем недавние времена. Дескать, «Ребята, еще не все потеряно: Бегун с нами!»… И я пошел на лекцию Бегуна.

В зале собралось человек тридцать. Бегун был вальяжным, насмешливым, ироничным, и именно в этом ключе он откровенно высмеивал еврейские обычаи и законы, вспоминал эпизоды из давней и современной истории, когда евреи совершали преступления и всякие непотребные поступки, как они мешали славянам жить, спаивали их и так далее. В общем, нес всю ту чушь, которая и по сей день заполняет полосы антисемитской прессы. Зал реагировал на все эти глупости спокойно, кроме небольшой группы женщин откровенно «базарной» внешности. Эти в своем возмущении действиями евреев, о которых им говорил лектор, постоянно взмахивали руками, переглядывались и перешептывались. Это производило шум и нарушало строгость обстановки. Остальные зрители неодобрительно оглядывались на них и пытались одернуть, но те не обращали на них внимания. Благодаря этой компании, мне надолго запомнился один из примеров, которые Бегун привел в качестве доказательства зловредного влияния евреев на современную молодежь.

– Вы, конечно, знаете вокально-инструментальный ансамбль «Ариэль». Как вы думаете, откуда эти ребята взяли название для своей группы?

– Откуда? – немедленно откликнулись волнующиеся дамочки.

– Это им евреи подсказали. А что это за слово такое – «Ариэль»? Не знаете? Ну, в самом деле, откуда вам знать? И ребята из ансамбля, конечно же, не знали, иначе никогда бы так свой коллектив не назвали. Зато те, кто навязал им такое имя, очень даже хорошо это знали. Ариэль – это одно из древних имен Иерусалима, в буквальном переводе с древнееврейского – «лев». Лев в еврейской истории символизирует род Иуды – одного из 12 колен израилевых. Лев и сейчас нарисован на гербе Иерусалима. А имя Ариэль, видимо, по преемственности получил недавно возникший один новый город в Израиле. Видите, как сионисты стремятся увековечить свое пребывание на Ближнем Востоке. Все ясно? А ансамблем «Ариэль» сионизм вторгается в и наш быт, навязывает свои идеалы нашей молодежи. Не случайно одну из своих книг я так и назвал – «Вторжение без оружия».

Должен признаться, что я в те дни даже не подозревал о том, что одним из наиболее древних названий Иерусалима было Ариэль. И о том, почему ансамбль «Ариэль» получил такое название, я тоже не знал. Правда, порывшись в музыкальной литературе и познакомившись с составом ансамбля, я Бегуну поверил. Как только я прочел, что вокально-инструментальный ансамбль «Ариэль» возник в 1970 году в Челябинске, и что в составе его играли три Льва – Лев Фидельман, Лев Ратнер и Лев Гуров, все вопросы у меня отпадали сами по себе. Думаю, у любого еврея, во всяком случае, в те годы они отпали бы тоже. Срабатывал наш национальный стереотип мышления. И понадобилось еще добрых 25 лет, пока ни выплыла вся правда, и ни стала очевидной ложь этого обличителя сионизма.

Я не уверен, что история с возникновением названия ансамбля «Ариэль» и ее связь с антисионистской пропагандой получила достойное освещение в прессе, поэтому уделю ей чуть больше внимания. Оказывается, при создании ансамбля ей планировали присвоить имя «Эра», но кто-то заметил, что так называется популярный стиральный порошок. И тогда было принято предложение студента челябинского пединститута Валерия Паршукова назвать группу «Ариэль», имя в виду имя мифического повелителя воздушных стихий, властелина эфира. Правда, в середине 1960-х гг. ко всем этим «импортным» названиям бдительные власти, пытаясь ограничить влияние «загнивающего Запада», относились крайне негативно, поэтому во избежание проблем с цензурой в основу объяснения сути имени ансамбля – «Ариэль» – музыканты положили легенду о герое романа Александра Беляева, летающем мальчике Ариэле. О подлинном, сакральном значении этого слова никто в те годы и не подозревал.

Истина выплыла уже в наши дни. Выяснилось, что слово «ариэль» арамейского происхождения и означало в глубокой древности имя духа, повелевающего воздушными и водными стихиями. В кабалистической литературе и в текстах средневековых магов Ариэль часто выступал в качестве высшей силы. К примеру, в пьесе В.Шекспира «Буря» (1623) это по его воле на море возникла ужасная буря, которая «пламенем взвиваясь на мачте», посеяла на королевском корабле ужас. Но обо всем этом я узнал намного позже, лишь получив доступ к специальной литературе. Какое же впечатление могла произвести лекция Бегуна на тех, кто и не собирался искать истину в энциклопедиях и исторической литературе?

Посещение этой лекции подействовало на меня как некий биостимулятор. Я внимательно следил за слушателями. Все, за исключением этой группы экзальтированных дамочек, вели себя очень спокойно, по большей части, кивая головой в знак согласия со всей информацией, исходящей от лектора. Бульварная болтовня ученого из академического института была настолько вызывающе лжива, что я, весьма далекий от участия в политической жизни человек, был поражен откровенной наглостью и уверенностью лектора в своей безнаказанности. Правда, Бегуна, что называется, Б-г покарал. Через несколько месяцев в том же, 1989, году, в возрасте 60 лет он ушел из жизни. Антисемитская пресса прокомментировала это событие коротко, но весьма уверенно: Бегуна затравили евреи. Критические замечания по поводу книг и статей Бегуна в прессе, естественно, были, но, должен сказать, очень корректные по отношению к автору. О публичной травле я ничего не знаю. Но был один эпизод, о котором мне в те дни под большим секретом рассказали. Пролетело без малого 30 лет, и, я думаю, что теперь могу этот эпизод огласить.

Оказывается, в Минске было несколько групп еврейской молодежи, которые вели борьбу с антисемитами, хотя и своими методами. Подробностей я не знаю, но с лидерами двух таких групп был знаком. Имен тех, кто совершил эту акцию, я так и не узнал, но что именно произошло, мне под большим секретом рассказала известная минская журналистка, мать одной из девушек, входивших в состав группы. Молодые ребята установили наблюдение за Бегуном, определили место его жительства и однажды привели свой замысел в действие. Заготовив все необходимое, как-то ночью они пробралась в дом, где он жил, нарисовали огромную свастику на двери его квартиры, а затем изрисовали свастиками каждую ступеньку лестницы, ведущей от его квартиры к входной двери. Дорожка из таких свастик протянулась на асфальте по ходу маршрута, по которому Бегун двигался от своего дома к автобусной остановке. Конечно, рано утром все эти свастики уже были закрашены, но в целом, вероятно, цель свою – психологического давления на антисемита – ребята достигли.

Что касается вечера, проведенного с Бегуном, то он, кроме прочего, пополнил мою копилку курьезов. В самом конце лекции произошел эпизод, после которого я понял, что вечер потрачен не зря. Заключая выводы, Бегун сказал, что в СССР еще живет более полумиллиона евреев, что эти люди паразитируют на теле нашего здорового общества и тайно ведут против нас свою подрывную деятельность. И тут одна из волнующихся дам, в очередной раз взмахнув руками, громко, на весь зал, даже не сказала – выкрикнула:

– Боже! Кого мы кормим!


3

Буквально на следующий день после лекции Бегуна я стал узнавать, где проходят заседания Минского общества любителей еврейской культуры, на учредительной конференции которой я, кстати, за несколько месяцев до этого присутствовал. Обстановка, связанная с так называемым «еврейским вопросом» в Белоруссии в те дни была напряженной. В Минске выходил единственный в СССР печатный орган Коммунистической Партии, откровенно исповедующий самое оголтелое черносотенство и прямо цитирующий как истину в последней инстанции творения дореволюционных русских юдофобов – журнал «Политический собеседник». Партийные органы проводили пленумы, на которых обличался мировой сионизм, – более актуальных тем у наших лидеров тогда просто не находилось.

Евреям не давали возможности собираться на митинги на местах массовых казней в годы гитлеровского геноцида даже в День Победы, а когда такие митинги все же происходили (например, на Минской Яме), речи ораторов заглушались бравурными маршами из милицейских «матюгальников», установленных на специальных автомобилях. В Верховный Совет, в ЦК партии и даже на имя М.Горбачева евреи слали письма о многочисленных фактах антисемитизма и произволе властей, о лживой прессе, замалчивающей роль евреев в государственном строительстве и победе над фашизмом, о фальсификации истории. Именно здесь, в Белоруссии, власти вели ожесточенную борьбу против увековечения имени великого живописца ХХ века Марка Шагала на его родине. Из Минска вышел и «гулял» по стране в нелегальных копиях так и не увидевший свет незавершенный документальный фильм Аркадия Рудермана и Юрия Хащеватского «Театр времен перестройки и гласности», разоблачающий ействия этого «антишагаловского лобби».

Было ясно, что рано или поздно перезревший гнойник общественного сознания прорвет, и это закончится серьезным конфликтом в государственном масштабе, который может привести к человеческим жертвам. Становилось очевидным, что так дальше быть не может, иначе все чревато социальным взрывом и серьезными осложнениями для страны на международном уровне. В конце концов, эта истина дошла и до властей, которые вынуждены были пойти на некоторые компромиссы. Но позиции свои национальные меньшинства отвоевывали с трудом, и евреи были первыми на этом пути, а поэтому им и было труднее всего, хотя речь, на первых порах, шла не более, чем о создании национальных культурных центров. В необходимости создания таких центров уже никто не сомневался, тем более что в других регионах (в России, на Украине, в Прибалтике) еврейские культурные центры и общественные организации уже не только существовали, проводили собрания, отмечали национальные праздники, но даже выпускали собственные газеты, содержали музыкальные ансамбли, благоустраивали еврейские кладбища и т. д.

Где-то в конце лета ушедшего 1988 года ко мне обратился приятель моего сына, студент института иностранных языков Илья Зархин и попросил написать текст обращения к властям с просьбой санкционировать создание еврейского культурного центра. Такое письмо я написал, но, признаться, так до сих пор и не знаю, имело ли оно какое-нибудь продолжение. К властям в те дни шло на эту тему много разных писем одновременно. В начале октября мне позвонил человек, представившийся Яковом Гутманом, сказал, что знает обо мне как о пишущем человеке, и предложил принять участие в учредительной конференции городского общества еврейской культуры. Более того, он даже спросил у меня: не откажусь ли я принять участие в работе совета той организации, которая будет создана. На это предложение я тогда ответил, что всю жизнь занимаюсь какой-нибудь общественной работой и буду заниматься ею и в еврейском движении тоже, независимо от того, изберут меня в правление или нет.

– Достойный ответ, – важно заключил Гутман, и на этом наш разговор закончился.

У входа здания на улице Революционной, где должно было состояться это собрание, меня встретили какие-то молодые люди с выраженной и не очень выраженной еврейской внешностью, стоящие по обе стороны тротуара.

– Вы за кого: за Гутмана или за Зубарева?

Видимо, речь шла о том Гутмане, который мне звонил. Кто такой Зубарев, я не знал. В зале друзья помогли сориентироваться. Оказывается, к власти будущей организации рвались две группировки еврейских активистов. Одну возглавлял инженер-строитель Яков Гутман, другую – лидер известной в городе еврейской музыкальной группы, играющей на еврейских вечерах и свадьбах, литератор Леонид Зубарев. Но когда началось само собрание, быстро выяснилось, что в действительности силы там столкнулись совсем иные. Собрание вел руководитель республиканского Фонда культуры, ректор Минского театрально-художественного института Василий Шарангович. Сначала это показалось странным, но потом стало ясно, что к чему: оказалось, что еврейское культурное общество создается именно под эгидой этого фонда. Вопрос стоял только, кто будет возглавлять такой коллектив. И дело было не столько в личности будущего лидера, сколько в идеологической направленности будущей общественной организации. Чтобы сразу же взять эту деятельность под свой контроль, власти априори пытались исключить любую форму самодеятельности, поэтому замыслы и Гутмана, и Зубарева были изначально обречены на неудачу.

Выяснилось, что, во-первых, власти хотели ограничить национальное общественное движение чисто культурологическими функциями, отчего организации стремились создавать только как культурные центры. А чтобы в принципе предупредить объединение людей по национальному признаку и не дать развиваться движению за права национальных меньшинств, уже в название этих центров закладывали чисто «интернациональный» принцип. В результате в название Минского еврейского культурного центра было вставлено одно явно лишнее слово, отчего оно стало называться «Минское общество любителей еврейской культуры» (МОЛЕК). «А что, если к вам придут не только евреи, вы им что – запретите участвовать в ваших мероприятиях?» – спрашивали у евреев партийные идеологи.

А, во-вторых, власти как-то пытались повлиять на состав руководящего органа МОЛЕКа, что, собственно, и привело к ожесточенной полемике на учредительном собрании. Человеку со стороны, вроде меня, не владеющему информацией, наблюдать за этим было трудно, потому и в памяти мало что осталось. Помню только свою реакцию на единственно известное мне имя, прозвучавшее на собрании – Леонид Левин. «Вот это замечательно, – подумал я тогда, – если во главе будет человек авторитетный, вхожий во властные кабинеты, человек с именем – как-никак Левин – Лауреат Ленинской премии, один из авторов всемирно известной Хатыни, – будет, кому защищать интересы евреев». То, что все не так просто, что среди общественных лидеров существует серьезная прослойка облеченных властью ассимиляторов, покорно проводящих большевистскую политику насильственной ассимиляции национальных меньшинств, и евреев в первую очередь, я еще и подозревать не мог.

А тогда, на собрании, борьба за власть шла нешуточная. И, конечно же, не Гутман, и не Зубарев играли основные роли. Котировались имена евреев «элитарных» – известных деятелей культуры, носителей почетных званий и ученых степеней. В первое правление МОЛЕКа вошли и заслуженная артистка БССР, в прошлом актриса Белорусского Государственного еврейского театра Юдифь Арончик, и народный артист БССР, концертмейстер оркестра Белорусского театра оперы и балета скрипач Лев Горелик, и член Союза писателей Григорий Релес, и кинорежиссер Юрий Хащеватский и многие другие. По большей части, это были те, кого в народе принято называть «почетными членами» и кого можно при необходимости собрать для принятия каких-то серьезных, жизненных решений, но кто каждодневной, будничной работой заниматься никогда не станет. Возглавил МОЛЕК заведующий кафедрой живописи Белорусского театрально-художественного института профессор живописи Май Данциг. Левин и Гутман стали его заместителями. Зубарев тоже вошел в состав Совета.

На дворе стояла осень 1988 года, а на календаре дата – 11 октября.


4

Впервые я оказался на мероприятиях МОЛЕКа в марте 1989 года. Данциг с друзьями размещались тогда в какой-то «голубятне» в Троицком предместье – я даже не запомнил где. Я посидел, посмотрел, что происходит, а потом напросился прочитать лекцию. Я тогда разрабатывал для себя тему «кровавого навета» – историю обвинений евреев в совершении ими ритуальных преступлений. Это и стало темой моей первой лекции. С лекторскими кадрами в МОЛЕКе было не густо, и с того дня так и повелось: основной формой моей работы в еврейских организациях стали лекции по еврейской истории с древнейших времен и по сей день. Не могу сказать, что много чего тогда знал по этому вопросу, но как говорили древние, уча других, учился сам. А потом эту формулу заменила другая: «Если хочешь изучить предмет, напиши об этом книгу». Так появились газетные публикации, участия в конференциях, сборниках и альманахах, которые спустя 15 – 20 лет собрались в целые книги.

«Просыпались» евреи от многолетней спячки быстро, и буквально спустя три-четыре месяца наши «посиделки» собирали уже по 300-400 человек. Сначала встречи проходили в Доме культуры на ул.Московской, потом этот зал перестал вмещать всех желающих, и пришлось перебраться в помещение Минскпроекта на ул.Берсона, которое нам предоставили по просьбе Леонида Левина, работавшего в этом учреждении. Оторванные десятилетиями от своих национальных корней, евреи проявляли живой интерес ко всему, что, так или иначе, затрагивало их жизненные интересы. А поскольку еврейская культура долгие годы перед этим была в загоне, и прикоснуться к ней было просто негде, люди отзывались на каждое предложение. Ни еврейских театров, ни музыкальных ансамблей, ни клубов, ни издательств, ни газет – ничего этого у еврейского населения Беларуси тогда не было, как, впрочем, и сейчас, спустя почти тридцать лет, поэтому залы наши были переполнены.

Люди толпами шли хотя бы на то немногое, что мог им предложить культурный центр: на лекции, на вечера вопросов и ответов, на встречи с известными (и не очень известными) людьми еврейского (и не еврейского) происхождения, на все, что могло всколыхнуть их национальное самосознание. И так уж получилось, что опять в основе всего лежало СЛОВО. Ничего, кроме «слова», еврейские организации тогда, а, по сути дела, и сейчас предложить еврейскому населению бывшей советской диаспоры не могут.

Триста-четыреста евреев, собравшиеся вместе! Уже одно это было по тем временам волнующе и необычно. И, независимо от того, что мы им давали в те вечера – интересное или не очень, актуальное или просто для развлечения, – сам факт, что в Минске (а потом и в других городах) появилось место, где евреи хоть раз в неделю могут открыто собраться в одном обществе, посмотреть друг на друга, пообщаться, поговорить на общие темы, то есть сделать то, чего они не могли долгие годы делать вообще, не будучи обвиненными в буржуазном (почему именно в буржуазном?) национализме или сионизме, – уже одно это было приметой нового времени. Эпохе, когда евреям было нужно стесняться своей национальности, пришел конец.

Было бы неверным утверждать, что денежные проблемы не возникали перед правлением МОЛЕКа вовсе. Но чаще всего они возникали по поводу их отсутствия. А средства были нужны. Здание в историческом центре Минска, которое в 1990 году нам выделил в аренду горисполком, нуждалось в ремонте. Требовалось пополнение библиотеки, которую возглавила выжившая в сталинских репрессиях вдова Изи Харика Дина Звуловна. Были планы создания первого в послевоенные годы еврейского музея в республике. Без государственной помощи невозможны были проведения массовых мероприятий, в том числе и по увековечению памяти евреев, сделавших серьезный вклад в развитие и сохранение еврейской культуры. Особые вопросы возникали по поводу проведений мероприятий, связанных с геноцидом еврейского населения Белоруссии в годы Второй мировой войны, к примеру, по благоустройству мест массовых расстрелов.

В то же время по мере развития объединения его активисты вносили все новые и новые предложения. Тот же Зубарев, например, предлагал создать музыкальный ансамбль, который мог бы сам зарабатывать деньги – и на собственное существование, и на дела МОЛЕКа. Но Данциг однажды (с нашего общего согласия) решил: доходная часть бюджета в МОЛЕКе может состоять только из добровольных пожертвований. Может быть, в более поздние времена такое решение выглядело бы несколько архаичным и не соответствующим тем изменениям, которые произошли в обществе, но будущее показало, что отказ от возможности самим зарабатывать деньги уберегло нас от многих неприятностей, и, в первую очередь, от обвинений в финансовых злоупотреблениях. Такие обвинения возникали в отношении еврейских лидеров постоянно – то в одном городе, то в другом. Возникали они в Минске, но, к счастью, от таких активистов нам как-то удавалось удачно избавляться, хотя скандалы периодически волновали еврейскую общественность.

Буквально спустя несколько месяцев после создания МОЛЕКа выяснилось, что мечты о возрождении еврейской культуры не более чем миф. Отсутствие мест компактного проживания еврейского населения, разговорного еврейского языка и национальных культурных центров делало эту мечту призрачной. Нужно было создавать новую русскоязычную еврейскую культуру. Но на это нужны были серьезные средства, а государство, которое в свое время разрушило и почти окончательно уничтожило эту культуру, и не думало вкладывать деньги в решение этой проблемы. Я вообще не помню, чтобы однажды на официальном уровне прозвучало исходящее от властей признание своей вины в совершении тех преступлений, которые были совершены против евреев и их национальной культуры.

Все это привело к тому, что представителям еврейской культурной элиты проявить себя было не в чем, и они начали уступать место в руководстве еврейских общественных организаций функционерам, которые проводили собрания, мемориальные вечера, праздники, организовывали лекции, оказывали помощь будущим репатриантам, распространяли прибывающую из Израиля литературу и многое, многое другое. Объем этих мероприятий стремительно рос, требовал больших усилий и времени, и, в результате, из числа этих активистов выделилась группа людей, которые начали просто профессионально заниматься решением всех этих проблем. И хотя делали они это, как правило, безвозмездно, на волонтерских началах, в еврейской среде они получили название «профессиональных евреев». Втянувшись в эту работу, одним из них стал и я.

 
 
Яндекс.Метрика