Заметки буквоеда
Лина ТОРПУСМАН
Вероятно в моем буквоедстве виновна моя профессия
библиографа-библиотекаря. Описывая книгу, нельзя неправильно записать ни один из
инициалов автора. Одна-единственная пропущенная буква «б» очень дорого обошлась
редактору Всесоюзной книжной палаты. И вместо «обсуждение» вышло «осуждение».
Всенародное осуждение проекта Конституции! Конституция Брежнева 1977 года!
Бдительный читатель донес в КГБ. А звали редактора Хенкина Ирина Абрамовна.
Товарищи как-то сразу забыли, что она участница войны, в партию вступила на
фронте, что девчушкой ползала под огнем с огромной катушкой проводов,
восстанавливая связь. Она каялась, признавала ошибку, все понимали, что она
пропустила злополучную «б» не нарочно, но дело завершилось инфарктом. А так как
она была одинокой, и после больницы все приходилось делать самой, то вскоре
Ирина Абрамовна скончалась. Где-то в возрасте 53 лет.
И при всем трагизме нельзя не заметить, что без утраченной буквы слово довольно правильно характеризует названный объект.
Известны случаи и пострашнее.
Зная о роковом влиянии одной буквы на судьбы людей, уже трудно спокойно взирать на искажение фактов, домысел, вымысел, всего того, что именуется газетной уткой или журналистским трепом.
В заметке Григория Розинского «Ее звали Соня Идельсон» («Еврейский камертон», 18.10.07) читаем: «…мне написала из США бывшая минчанка Вера Банк, познакомившая девушек (с Машей она училась перед войной в школе)…» Речь идет о героинях минского подполья Соне Идельсон и Маше Брускиной. Уже давно, не первый раз, г-н Розинский пишет, что письмо Веры Банк адресовано ему. Между тем письмо это лежит передо мной, и начинается оно со слов: «Здравствуйте, дорогая Джесси Исааковна!»
Почти восемь лет назад, узнав от Джессики Платнер, что она работала вместе с Верой Банк, соседкой Маши Брускиной и свидетельницей ее ареста в гетто, я упросила Джессику написать Вере (Мэри) в Америку. И 11 апреля 2000 года мэрии написала удивительно интересное письмо, копии которого Джессика отдала Григорию Розинскому и мне.
Из письма Мэри Банк: «…Я хорошо знала Машу Брускину, ее маму Люсю, потому что мы жили вместе в нашем деревянном доме по ул.Старовиленской, 79, примерно лет пять. Маша была моложе меня на пару лет. Мы вместе проживали в гетто, в одной квартире, около двух месяцев.
Я помню, как в один из сентябрьских дней, когда мы находились во дворе нашего дома в гетто, пришли два молодых парня в гражданской одежде и спросили, кто из нас Маша Брускина. Они обратились к ней с просьбой указать, где живет Соня Идельсон, девушка, которая вместе с Машей работала в госпитале для военнопленных… Пару слов напишу о Соне Идельсон. Эта дальняя родственница моей мамы была до войны студенткой 5-го курса Минского мединститута. В начале войны в их дом попала бомба, и Соня со своими родителями поселилась у нас. Вот таким образом Маша Брускина познакомилась с Соней Идельсон. Они решили пойти работать в госпиталь для военнопленных. Выздоравливающих военнопленных они спасали, доставали им гражданскую одежду и тем самым давая возможность уходить в партизаны. Однако кто-то из спасенных их предал…» (лейтенант Борис Рудзянко – Л.Т.) И далее: «…После того дня, в сентябре 1941 года, когда переодетые полицаи увели Машу и Соню из гетто, они оказались в минской тюрьме…»
Значит, Маша и Мэри и до войны жили в одном доме, и в гетто были соседями. Но они не ровесницы (Мэри старше) и учились в разных классах. И не Мэри, как утверждает Розинский, познакомила Соню и Машу, а познакомило их горе по имени война. Без сомнения, Соня, студентка 5-го курса мединститута, была ведущей во всем, что касалось лечения раненых. И Маша, и Соня героически боролись с нацистами, и обе были повешены в октябре 1941 года.
Очень неприятно удивил меня несколько лет назад некий журналист, постоянно публикующий статьи о евреях, участниках подпольного и партизанского движения в Белоруссии. Я спросила, помог ли он созданию памятника, внес ли свою лепту. «Нет, – последовал ответ, – почему это памятник Брускиной, а не, скажем, Соне Идельсон?..»
Памятник, как не раз уже отмечалось, воздвигнут всем нашим погибшим героиням. И несправедливо, недостойно какое бы то ни было их противопоставление. В последний день ноября мне позвонил из США Олег Эльперин, бывший учитель физики в Минске, и рассказал… Их соседями до войны была семья Оксенкруг. Когда Рува (вероятно, полное имя Рувим или Реувен) Оксенкруг вернулся весь в наградах с фронта домой, то никого из родни не застал в живых. Родители, братья, сестры, жена, сын, родня, сорок человек, погибли в Минском гетто. Услышав страшную весть, Рува пил всю ночь, горя он не пережил, через три года скончался от лейкемии. Но его сестра Кейля не была уничтожена в гетто. Эта девочка, окончившая перед войной 10 классов, за связь с партизанами (или подпольем) была повешена на базарной площади. Запомним и это имя – Кейля Оксенкруг, 18 лет.
Тысячи еврейских женщин героически, а зачастую и безнадежно сражавшихся с нацистами, отдали свою единственную, неповторимую жизнь ради Победы. Но стать символами мужества и несгибаемости нашего народа выпало Маше Брускиной. И потому только ее имя отмечено на памятнике.
В заключение я хотела бы поблагодарить Г.Розинского за его сообщение о месте закладки камня для памятника Маше Брускиной в 1989-1990 годах – молодежная деревня Кфар-Ярок. Без его звонка поиск земли для памятника был бы еще более трудным.
«Новости недели», Тель-Авив, 20 декабря 2007