Яков Басин. Исторические книги, статьи, очерки.

          Инна ГЕРАСИМОВА, Директор Музея истории и культуры евреев Беларуси

Один из стендов Музея истории и культуры евреев Беларуси рассказывает о казни (она состоялась 26 октября 1941 года) у дрожжевого завода в г.Минске трех человек: двух мужчин и девушки. Имена мужчин известны, а имя девушки вот уже более 40 лет вызывает споры отечественных исследователей, ученых, журналистов. Между тем, в учебниках и книгах, посвященных истории Второй мировой войны, вышедших в западных странах, это имя обозначено: белорусская еврейка Маша Брускина. Однако этот факт не признается в нашей стране. Сейчас появились новые данные, проливающие свет на эту историю. Несколько дней назад в музее раздался телефонный звонок и женский голос сообщил: «Я была свидетелем казни Маши Брускиной». И вот автор этих строк беседует с Александрой Климентьевной Лисовской. Разговор длился более трех часов и был чрезвычайно интересен.

Эксклюзивное интервью очевидца казни у дрожжевого завода

ИННА ГЕРАСИМОВА: Назовите себя, пожалуйста.

АЛЕКСАНДРА ЛИСОВСКАЯ: Я Лисовская Александра Климентьевна. Родилась в Минске, на Ляховке. Сейчас это улицы Белорусская, Октябрьская, Лодочная, Ульяновская – район стадиона «Динамо». На месте нашего дома, на нашей земле, которая была куплена моим отцом в 1913 году, сейчас находится концертный зал «Минск».

И.Г.: Где вы жили во время войны?

А.Л.: Всю войну мы оставались в Минске. Мой отец, мама, братья Ким, Андрей и я, восьмилетняя девочка.

И.Г.: Детская память избирательна. Можете ли вы отметить какие-либо наиболее запоминающиеся события этого времени?

А.Л.: Их было несколько и одно из них – казнь на улице Октябрьской подростка, юной девушки и мужчины средних лет.

И.Г.: Пожалуйста, расскажите подробнее об этом дне. Что вы видели? Какой это был день? Что вы о нем помните?

А.Л.: Это был ясный осенний день. Воскресенье. Уже немного подмораживало. Мама ставила на зиму капусту. В это время к нам в окно постучали. Громко так…

И.Г.: Кто постучал к вам в дом?

А.Л.: Полицейский. А возможно, и немец. Я помню, что нашивка или повязка была на рукаве. Нам сказали, чтобы на улицу вышли все, кто в доме. Сказали, что это приказ. Вышли мама, я и мой старший брат Ким. Мы увидели, как по улице, прямо по середине мостовой (она была вымощена булыжником) шли трое, окруженные со всех сторон немцами. Девушка была посередине и у нее на груди висела табличка, а по сторонам от нее шли мужчина в меховой безрукавке и подросток в пиджачке и серой кепке. Такие тогда носили все минские мальчишки. Колонна дошла до дрожжевого завода и у транспортных ворот остановилась. Там их повесили. Я запомнила: когда они шли по улице, мальчик все время смотрел по сторонам, как будто кого-то искал, словно хотел что-то кому-то сказать или что-то передать. Мужчина был весь в щетине, очень измученный, злобно смотрел на немцев. Тогда, в сорок первом, мне, ребенку, девушка показалась очень красивой и очень спокойной. Я еще не знала, что есть такие понятия как интеллигентность, одухотворенность. И что они в совокупности и составляют красоту человека.

И.Г.: Что Вы увидели, когда вышли на улицу?

А.Л.: Людей было много. Все наши соседи. Вначале женщины не могли понять, что происходит. Ведь это была первая в Минске казнь. Повешенных долго не снимали, не хоронили – немцы хотели, чтобы мы жили в повиновении и страхе. Через день или два после казни мама послала меня и Кима на Рабочую улицу к Анне Филициановне Камоцкой отдать шинковку для капусты. Было утро, подмораживало, и когда мы подошли к дрожжевому заводу, то увидели у виселицы женщину, которая сильно плакала и целовала ноги девушки, все еще висевшей в петле. Женщина громко причитала: «Доченька, умница моя, ты так хорошо училась. Как же так получилось, доченька моя, Мусенька?»

И.Г.: Повторите, пожалуйста, какое имя называла женщина?

А.Л.: Она говорила: «Мусенька, доченька». Называла ее Мусенькой. Плакала все время и громко повторяла: «Доченька, Мусенька». Немец, который охранял виселицу, вначале не прогонял женщину, даже отошел в сторону. Она была одета в темное пальто, а на голове был платок. Такая большая коричневая шаль, которая прикрывала грудь и спину. Когда платок съехал, мы увидели желтую латку на спине и очень удивились: как эта женщина из гетто смогла прийти сюда, к нам?

И.Г.: Эта женщина могла быть в одной из колонн узников гетто, работавших в этом районе, а потом каким-то образом отстать от колонны и оказаться у места казни?

А.Л.: Да, конечно, могла.

И.Г.: В какой момент вы увидели лату? (Лата – нашивка круглой формы желтого цвета, которую по указанию оккупационных властей нашивали евреи на верхнюю одежду на территории Беларуси. – Ред.).

А.Л.: Женщина стояла на коленях перед девушкой на виселице и когда стала подниматься, то платок развязался, и мы, я и Ким, увидели у нее на спине лату. Желтую, такую круглую.

И.Г.: А солдат-охранник в это время был один? Он лату не видел?

А.Л.: Не видел… И он был один. Притом одет он был очень тепло, в шубу и валенки. Такие бутсы, как мы их называли. Он потом подошел к ней и стал ее прогонять. Громко так: «Матка, цурюк на хаус, цурюк».

И.Г.: Как долго женщина там была?

А.Л.: Недолго. Мы не задерживались, потому что нас ждали с шинковкой. И когда уходили, то увидели, что она пошла в сторону кожевенного завода «Большевик».

И.Г.: Вы не видели, как снимали казненных? Знаете что-либо об этом?

А.Л.: Михаил Иванович Урбанович говорил моему отцу, что надо бы их похоронить, чтобы знать место. Может быть, мол, нам самим снять их с виселицы? Но потом они рассудили, что земля мерзлая и трудно будет сразу похоронить.

И.Г.: Это был ваш сосед?

А.Л.: Нет, моего папы племянник. Он был машинист-железнодорожник, подпольщик. Его имя есть в книге «Мінскае антыфашысцкае падполле». Он погиб в Тростенце в 1944 году.

И.Г.: Этот разговор между вашим отцом и его племянником вы сами слышали?

А.Л.: Да.

И.Г.: В вашем доме вспоминали позже о казни, о девушке? Возможно, кто-нибудь предполагал, кто она?

А.Л.: Конечно, говорили много. Девушка совсем не была похожа на еврейку. Она была светлая, только волосы вьющиеся. Вначале, когда она шла по булыжной мостовой, прическа была гладкая, и не видно было, что волосы у нее кудрявые. После казни, когда волосы растрепались, это стало заметно. И стало заметно, что у основания самых корней они черные.

И.Г.: Вы предполагаете, что волосы были покрашены?

А.Л.: Да, конечно. Девочки всегда обращают внимание на такие детали. Помню, я подумала: волосы блондинистые, а у корней черные.

И.Г.: Вы с братом рассказали дома о женщине, которую видели у виселицы?

А.Л.: Конечно, и не только дома, но и соседям. Женщины многие плакали и говорили: «Подумать только, за рубашку повесили». На улице и тогда уже говорили о том, что девушку повесили за то, что она дала русским пленным гражданскую одежду… Переодеться… Удивлялись тому, что к девушке пришла женщина из гетто. Говорили, что казненная, наверное, еврейка, хотя совсем и не похожа.

И.Г.: Вы не припомните, в какое время дня происходила казнь?

А.Л.: Часов в 12 или 11 утра.

И.Г.: Как вы были одеты в тот воскресный день?

А.Л.: На мне было пальто, и Ким тоже был в легком пальто. Я помню, что меня поразила одежда девушки. Так она была аккуратно одета. Платьице, светлая кофточка, носочки белые. Что касается обуви, то она была не по размеру. Я видел, что когда она шла по мостовой, так переставляла ноги, что было понятно: ей неудобно было в этой обуви идти. А потом, уже на виселице, туфли упали с ног.

И.Г.: Что вы еще запомнили?

А.Л.: Я до сих пор помню, что, когда их вели на казнь, девушка была совершенно спокойна. Внешне, во всяком случае. Мне показалось, что она абсолютно не думает о том, куда ее ведут и что ей предстоит.

И.Г.: Казнь происходила там, где сегодня висит мемориальная доска – у центральной проходной дрожжевого завода?

А.Л.: Доска установлена не совсем точно. Место казни было не здесь, а ближе к стадиону «Динамо», у транспортных ворот завода.

И.Г.: Ворота были открыты или закрыты в момент казни?

А.Л.: Сейчас вспомню… Ворота были открыты. Место казни находилось ближе к улице. Эта улица была промышленной. Здесь располагались заводы «Октябрьской революции», «Большевик», ликеро-водочный, небольшая мебельная артель (она потом сгорела), казармы. Жителей было немного, потому что дома здесь стояли в основном деревянные, частные.

И.Г.: Вы, конечно, читали про Машу Брускину и слышали о проблеме, которая сложилась вокруг ее имени. Что вы думаете по этому поводу?

А.Л.: Я считаю, что не имеет никакого значения национальность девушки. Важно, что она совершила подвиг – спасала наших пленных, и кто бы она ни была, хоть эфиопка, пора уже поставить точки над «і»и назвать ее имя. Нельзя отбирать у мертвых их имена и поступки. Девушка, о которой я сегодня вспоминала (как и все другие погибшие подпольщики), должна навсегда остаться в нашей памяти героиней.

P.S. Автор благодарит Александру Климентьевну Лисовскую за мужество, искренность и выдержку, которые она проявила, вспоминая те трагические и страшные дни, и выражает признательность давнему другу музея Давиду Таубкину (Израиль), без которого это интервью не состоялось бы.

 

«Авив», август-сентябрь 2004 г.