Сколько же можно держать Машу Брускину в «неизвестных»
Михаил НОРДШТЕЙН
В оккупированном Минске это была одна из первых публичных
казней – 26 октября 1941 года. Фотограф из карательного подразделения
запечатлел: конвоиры ведут по улице мужчину, подростка и девушку. На девушке –
плакат с надписью на немецком и русском: «Мы партизаны, стрелявшие по германским
войскам». А вот и сама казнь…
После войны эти фотографии публиковались во многих странах, вошли в советские учебники истории, в фильм Михаила Рома «Обыкновенный фашизм», экспонировались в музеях как символ фашистского «нового порядка».
Имена двух повешенных обнародованы: Кирилл Трус и Володя Щербацевич. А девушка десятки лет считалась Неизвестной, хотя на снимках она наиболее заметна.
Установлено, что эти люди входили в подпольную группу и организовали побег пленных советских офицеров из лазарета концлагеря. Они сообщали им явки в городе, снабжали бланками документов, на конспиративных квартирах беглецы получали гражданскую одежду.
Часть спасенных ушла в партизаны, другие остались в Минске на подпольной работе. По доносу предателя патриотов схватили, подвергли истязаниям. Но они никого не выдали. Посмертно Трус и Щербацевич награждены орденом Отечественной войны.
В апреле 1968 года минский журналист Владимир Фрейдин опубликовал в трех номерах газеты «Вечерний Минск», где работал корреспондентом, очерк «Они не встали на колени» – результат упорного поиска. Имя неизвестной было названо: минчанка Маша Брускина. А вскоре в главной профсоюзной газете «Труд» появилась публикация кинодраматурга Льва Аркадьева о Маше Брускиной – «Белорусская героиня». В эфир вышла передача на ту же тему московской журналистки Ады Дихтярь с живыми голосами свидетелей.
Все это вызвало злобную реакцию партийных начальников. Как? Героиня-подпольщица оказалась еврейкой? Пресечь! И пресекли. Владимиру Фрейдину пришлось писать «объяснительную записку» (в ней он не отрекся от того, что написал в очерке). После гневной проработки из «Вечернего Минска» вынужден был уйти. Вызвали «наверх» и Аду Дихтярь. На следующий день на радиостанции «Юность» она уже не работала.
В 1985 году в Москве в единственном тогда дозволенном еврейском журнале «Советиш геймланд» («Советская Родина») была опубликована на русском языке документальная повесть Льва Аркадьева и Ады Дихтярь «Неизвестная». Авторы проделали гигантскую исследовательскую работу: опросили десятки свидетелей, изучили массу архивных материалов, привлекли к опознанию Неизвестной экспертизу… Никаких сомнений уже не оставалось: неизвестная героиня – Маша Брускина.
Осенью 1992 года в помещении Белорусского государственного музея истории Великой Отечественной войны состоялся «круглый стол» с привлечением историков, архивистов, журналистов. Владимир Фрейдин подробно рассказал о своем поиске, в частности, о том, как он вышел на Машу Брускину.
Получив задание редактора – попытаться установить имя Неизвестной, – позвонил бывшему однокурснику, корреспонденту «Пионерской правды» Вячеславу Морозову. Морозов написал документальный очерк и повесть о Володе Щербацевиче, а затем и сценарий фильма «Казнен в 41-м». На ту же тему выступил и по телевидению с демонстрацией отдельных кадров из фильма. Фрейдин спросил: может быть, после передачи откликнулся кто-нибудь из тех, кто знал казненную девушку?
Коллега ответил при встрече: да, отклики были. На телестудию позвонил человек по фамилии, кажется, Ямкин: признал на фотографии свою одноклассницу Машу Брускину. В своем блокноте Морозов нашел запись еще об одном человеке, заявившем об опознании Неизвестной. Эта пенсионерка ДАВИДОВИЧ: Но этим свидетельствам особого внимания он не придал, ибо его интересовал только Володя Щербацевич.
Фрейдин долго разыскивал Ямкина. Оказалось, что это не Ямкин, а Михаил Айзикович Ямник. Встретились. И Ямник подтвердил: на фотографиях – Маша Брускина. Он знал ее с детского сада, а потом вместе учились в 28-й средней школе. Несколько раз встречался с Машей в первые месяцы оккупации. Чтобы не быть похожей на еврейку, она окрасила волосы перекисью водорода в светлый цвет. Во время одной из встреч попросила: «Миша, нет ли у тебя лишних брюк, рубашки или пиджака?» «Я поинтересовался, – рассказывал Ямник, – зачем ей все этой? Маша замялась на минуту, а потом сказала: «Я работаю в лазарете медсестрой… А там – наши пленные, раненые. Если можешь, достань одежду и прошу тебя, больше ни о чем не спрашивай». А вскоре от другой одноклассницы Раи Митькиной узнал, что Машу повесили на воротах дрожжевого завода. Мать Маши, увидев дочь повешенной, сошла с ума. Через месяц она погибла в гетто. Миша Ямник ушел в партизаны.
Ценную информацию получил Фрейдин и от Софьи Андреевны ДАВИДОВИЧ: Она долгое время работала вместе с матерью Маши в Управлении книжной торговли Госиздата. Маша не раз приходила к матери на работу. Давидович встречалась с ней и когда Минск был уже оккупирован. Однажды девушка показала ей сводку Софинформбюро. Это навело на мысль, что Маша связана с подпольем.
…Из тюрьмы ей удалось передать матери записку: «Прости меня, что доставила тебе столько неприятностей. Меня это сильно удручает. Пришли, дорогая, если можешь, мое любимое платье, кофточку и белые носки. Хочу выйти отсюда в хорошем виде».
Машу на фотографиях Софья Андреевна узнала сразу же. «27 октября – рассказывает она – я видела Машу Брускину повешенной вместе с мужчиной и подростком на улице Ворошилова (ныне Октябрьской). На ней было то самое платье, та самая кофточка, те самые носки, которые накануне ее мать передавала в тюрьму в моем присутствии».
Давидович, неплохо знавшая семью Брускиных, сказала, что народный художник Беларуси Заил Исаакович Азгур – двоюродный дядя Маши. На следующий день он пришел в редакцию. Машу на фотографии сразу же опознал. Да и как не опознать! И дело не только в том, что у него наметанный глаз художника. Детство и юность Маши накрепко впечатались в его память. Девочка неделями жила в семье Азгуров. Часто бывала в мастерской, брала читать книги по искусству, вступала в разговор со знаменитостями, которые позировали дяде.
В Музее истории Великой Отечественной войны он просмотрел в экспозиции всю серию увеличенных снимков с места казни. Ему показали также более четкие отпечатки из картотеки. И в присутствии научного сотрудника партизанского отдела Г.А.Ванькевич заявил: «Да, это Машенька. Я узнаю ее». То же самое сказал и директору музея С.Р.Шуцкому.
Узнав, что Маша училась в 28-й средней школе, Фрейдин встретился с бывшим ее директором Натаном Исааковичем Стельмахом. Раскрыл перед ним 105-ю страницу книги «Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945». На вкладке – три снимка казни. «Кого вы узнаете здесь?» Стельмах надел очки, стал всматриваться в фотографии.
«На среднем снимке я узнаю нашу десятиклассницу Машу Брускину. Конечно, я хорошо ее помню… Круглая отличница, она была одной из лучших учениц. Смотрю вот на снимок, и как живая стоит она перед моими глазами. Всем интересовалась Маша Брускина, очень любознательная была. Педагоги считали ее своей первой помощницей. Энергичная общественница, комсомольская активистка, 21 июня Машенька была душой выпускного вечера: пела и танцевала в школьном физкультурном зале. Вместе с педагогами и родителями ребята встречали воскресный рассвет…»
Так выстраивалась цепочка, ведущая к одному и тому же человеку – Маше Брускиной. Рассказывая о своем поиске, Владимир Фрейдин обратил внимание участников «круглого стола»: в зале находятся люди, которые учились вместе с Машей. Предложил им провести публичное опознание «Неизвестной» на снимках.
И свидетели это сделали. Свидетели далеко не случайные, а хорошо знавшие Машу. Ее подруга (сидели за одной партой) Елена Григорьевна Шварцман. Другая одноклассница – Эсфирь Герцевна Попок (жили на одной улице). Бывший секретарь комсомольской организации школы Ефим Миронович Каменкович (принимал Машу в комсомол).
«Это была очень активная девушка, – сказал Каменкович. – Мы гордились ею. И, не скрою, я питал чувство симпатии к этой девушке. Мы вместе отдыхали в пионерском лагере в Дроздах. Это было в 39-м году. Маша в комсомольском комитете была моей правой рукой…»
Каменкович опознал Маши на фотографиях еще задолго до газетных публикаций о ней.
«…Это было где-то в 52-м или 53 году. Я служил в Китае… И мне попалась газета. В газете были опубликованы эти фотографии. Я, как увидел, аж вздрогнул. Жене говорю: «Смотри, это же Маша Брускина. Никакого сомнения у меня не было…»
Приехав в Минск в конце 57-го, он пришел в Музей истории Великой Отечественной войны и сказал научным сотрудникам: «Я знаю эту девушку…» Но вышколенные в духе партийной пропаганды сотрудники музея быстренько сориентировались: еврейку в героини? Еще чего!
На заседании «круглого стола» выступила и приехавшая в Минск Ада Дихтярь, немало сделавшая для установления правды о Неизвестной. Поиск вела независимо от Фрейдина.
«Я приехала в Минск и стала обходить людей, сделав огромное количество магнитофонных записей. Нашла много свидетелей, в том числе и Лену Левину из Ленинграда. Она как увидела меня, так и сказала, что давно все хотела поведать журналисту. Однажды она была в музее и там увидела фотографию. Спросила окружающих: «Кому можно сказать, что я знаю эту девушку?» Ее повели к работникам музея, а когда она им сказала имя девушку, то те ответили: «Мы это знаем, но что-то у нас вся публика однородная».
«Первый мой разговор в Минске состоялся в ЦК комсомола. Мне сказали: «Вы знаете, у нас были такие свидетельства, мы даже хотели ее представить к званию Героя. Но там слишком однородный состав свидетелей».
Потом это выражение буквально преследовало меня. Я плохо представляю, чтобы подобное могли сказать о грузинской героине или белорусской. И в минском Институте истории партии хранятся не две и не три магнитофонные записи подобных свидетельств. Но главное не это… Меня поражает нравственная сторона этого вопроса».
То, что рассказала Ада Борисовна о тупом сопротивлении партийных чиновников, уже не удивляло. Это вполне укладывалось в общую схему чиновничьего подхода к установлению исторической правды. На словах эти деятели всегда за нее. Но когда дело касается практики, то неизменно придерживаются другого: есть правда выгодная, а есть и невыгодная. Невыгодную надо упрятать подальше. А уж как прятать, в этом они изрядно поднаторели.
На том же заседании «круглого стола» один из официозных историков многозначительно сказал: уж слишком активно ведут себя «еврейские историки». Достойно ему ответил Владимир Фрейдин: здесь нет еврейских или нееврейских исследователей. Когда собирал материал для своего очерка, то им двигало только одно: установить имя героини, к какой бы национальности она ни принадлежала.
Что же касается «однородности» свидетелей, то здесь существенное пояснение сделала Э.Г.Попок: «Сторожевский район, где находилась 28-я школа, до войны почти весь был еврейским. Была до 37-го года еврейской школой, так что все ученики к 41 году были евреями».
Но тем, кто годами игнорировал важные свидетельские показания, не нужны были аргументы, какими бы вескими они ни оказались. Нужны были поводы, чтобы бросить на них тень. Появились «альтернативные» версии: дескать, Неизвестная – это вовсе не Брускина, и называлось очередное имя. Кстати, версии эти возникли лишь после того, как появились глубоко аргументированные публикации о Маше Брускиной. В противовес. Не очень-то удивлюсь, если когда-нибудь всплывет, что сюда приложили руки поборники «идеологической целесообразности». Они у нас по этой части большие умельцы.
Среди собравшихся за «круглым столом» был и автор этих строк. «Ну, хорошо, – сказал тогда я, – есть несколько версий… Так давайте последовательно отработаем каждую. Тщательно изучим показания свидетелей. Сравним, перепроверим. Наверняка обнаружатся нестыковки, несуразности. И версии эти отпадут, кроме одной-единственной, опровергнуть которую невозможно».
Но что-то не спешат нынешние научные умы из Института Истории и Музея истории Отечественной войны провести такую экспертизу, чтобы довести дело до конца. Предпочитают держать эти версии в резерве.
Не спешат… А ведь прошло уже более трех с половиной десятилетий с тех пор, как появился в «Вечернем Минске» очерк ныне уже покойного Владимира Фрейдина, в котором впервые публично и доказательно утверждалось: Неизвестная – это минчанка Маша Брускина. За минувшие годы круг свидетельских показаний, что это действительно так, значительно расширился и вполне может удовлетворить самых взыскательных юристов. Есть среди свидетелей и «неоднородные». Неоднократно «неоднородный» и опытнейший эксперт Шакур Гареевич Кунафин, исследовав детскую фотографию Маши и сравнив ее с фотографиями во время казни, пришел к выводу: хотя абсолютной уверенности нет, но ряд данных говорит за то, что на фотографиях одно и то же лицо.
В Белорусском государственном музее истории Великой Отечественной войны уже достаточно веских аргументов в пользу Маши Брускиной. Но и по сей день ее считают Неизвестной. Видимо, и нынешний белорусских чиновников, ведающих идеологией, не устраивает тот факт, что «Неизвестной» оказалась еврейка. Если нельзя это опровергнуть, то можно замалчивать, ссылаясь на другие версии. Тактика старая.
Думается, нет уже необходимости доказывать то, что уже давно доказано. Ну не хотят белорусские идеологические начальники признавать очевидное! Так пусть это останется на их совести.
Недавно пришла весть из Израиля: муниципалитет Иерусалима принял решение воздвигнуть памятник Маше Брускиной. Ее именем будет названа улица.
Что ж, все закономерно. Невыгодную для кого-то правду можно, конечно, замалчивать. Но уничтожить ее невозможно. Рано или поздно она все поставит на свои места: подвиг останется подвигом, а подлость – подлостью.
«Народная воля», 26 октября 2003 г.