Наши девочки

Лина ТОРПУСМАН (Иерусалим)

Ах, война, что ты, подлая, сделала...
Булат Окуджава

Претензии евреев к антисемитам по поводу отсутствия у тех добрых чувств к иудеям напоминают мне претензии коровы, которая, выйдя со станции искусственного осеменения, с обидой сказала о зоотехнике: «Хоть бы поцеловал».

Столь же нелепы, жалки и унизительны попытки перевоспитать антисемита, просветить, убедить его с помощью литературы и искусства. На презентациях книг о героях Второй мировой войны, в печати и по радио часто звучит с обидой одна и та же мысль: антисемиты говорят, что евреи трусы, а мы ведь так хорошо воевали! Да пусть они ознакомятся со статистикой, прочтут вот эту книгу, стихи, посмотрят кино, посетят выставку... Так, в самой популярной русскоязычной газете в праздничные майские дни этого года известный автор написал:

«Полезно прочитать эту книгу («Война совсем не фейерверк». – Л.Т.) в России, где расцвел антисемитизм. Книга доказывает, что евреи воевали не на «ташкентском фронте», а на передовой...»

Предлагаю каждую книжку для посылки в Россию снабдить листочком-вкладышем с кратким приветственным словом к антисемиту: «Здравствуй, дружок! Прочитав эту книжку, ты, наверно, изменишь свое неправильное мнение о евреях и захочешь узнать о них больше. Желаем тебе здоровья и успехов».

Просветители! Болезные вы наши! Чьего внимания-уважения добиваетесь, чьим мнением озабочены, чьей любви домогаетесь? Неужели до сих пор не поняли, что ничем юдофобов пронять невозможно, что для них существуют независимая отстраненность, презрение либо сухой порох. А лучше – F-16.

О всех наших проблемах, пороках, гнойниках надо говорить открыто, без утайки, помогая их преодолению. Без рабских пугливых оглядок «ой, а что о нас подумают», руководствуясь единственной установкой – это хорошо для евреев? О славе и сраме – в полный голос. Для самосознания нашего и наших потомков, для знания наших друзей.

Сегодня – о славе. Безупречно чистой и звучной, как шофар.

«А идишэ тохтер» (дочери еврейского народа. – Ред.) – это не только хранительница очага, замечательная кулинарка и прославленная «идишэ мамэ». Во все времена, во все эпохи были удивительно стойкие, несгибаемые еврейские женщины. Воительница Дебора, Юдифь, Эстер – легендарные, но несомненно существовавшие героини.

Женщины российского революционного подполья, начиная с Геси Гельфман (процесс первомартовцев 1881 года), потом нарастающим снежным валом до 1917 года. Мария Фортус, жизни которой посвящен фильм «Салют, Мария!», а национальность, понятно, завуалирована. Юные комиссарши в кожанках в России, не жалевшие ни чужих, ни своих жизней в борьбе за новый, казалось, чудесно-справедливый мир. Еврейки революционной Европы, символ которых – пламенная Роза Люксембург.

Сподвижницы первопроходцев в Эрец Исраэпь, в условиях голода, малярии и арабского террора поднимавшие страну. Бесшабашная и неукротимая Маня Шохат. Женщины еврейского подполья Палестины, где никогда не будет забыта Сара Ааронсон, героиня НИЛИ, пожертвовавшая свою жизнь ради спасения товарищей и покончившая с собой в турецкой тюрьме в 27 лет (1917 год).

(НИЛИ – аббревиатура изречения, звучащего в переводе с иврита как «Вечность Израиля не обманет». НИЛИ – подпольная еврейская антитурецкая организация в Эрец-Исраэль во время Первой мировой войны. – Ред.)
В войне Израиля за Независимость женщины занимают видное и почетное место. И первая, великая на все времена – Голда Меир, по словам Бен-Гуриона, спасшая страну.

В Еврейской бригаде, воевавшей как отдельная боевая единица в составе Британской армии, насчитывалось пять тысяч женщин-добровольцев.

В составе Красной Армии тысячи и тысячи – медработники всех рангов, от врачей до санитарок, разведчицы, летчицы, зенитчицы, связистки, переводчицы. Сколько их не вернулось с войны, у скольких искалечены судьбы, сколько несправедливостей выпало на их долю...

Маша Брускина и Маша Синельникова. Обе родились в Белоруссии, обе геройски сражались с фашистами, обе мученически погибли в 17 лет. Обе – еврейки. И с обеими родина обошлась, как коварная мачеха.

* * *

Маша Брускина была повешена вместе с одиннадцатью другими подпольщиками Минска

26 октября 1941 года. Это была первая показательная казнь на захваченной территории СССР. Маша была участницей подпольной группы, которой руководили Ольга Федоровна Щербацевич и Кирилл Иванович Трус. Группа помогала советским военнопленным, находившимся в лазарете в Минске. Члены группы передавали пленным продукты и лекарства, снабжали их поддельными документами и, переодев в гражданскую одежду, переправляли к партизанам. Офицер Борис Рудзянко, схваченный фашистами по дороге в лес, выдал всех и стал истово служить новым хозяевам. Возмездие свершилось по освобождении Белоруссии – предателя расстреляли. Но это произойдет позднее, в 1944 году, а 26 октября 1941-го из-за него казнили 12 человек.

Всему миру известно фото, где трое идут на казнь. Так, как они, идти на смерть могут только избранники человечества. 16-летний Володя Щербацевич, сын Ольги (в тот день казнили и Ольгу, и ее сестру Надежду), Маша Брускина с плакатом на шее «Мы партизаны, стрелявшие по германским войскам» и Кирилл Трус.

Литовский батальон полицейской вспомогательной службы – 444 солдата и 23 офицера – под командованием майора Импупявичюса в полном составе сопровождал обреченных. Фотографировал казнь тоже литовец, отличный профессионал.

Маша не хотела, чтоб фото запечатлело ее агонию. И как ни старались палачи поставить ее лицом к объективу, им это не удалось. Почти тридцать лет имя девушки на снимке было неизвестно.

Журналисты Ада Дихтярь, Лев Аркадьев и Владимир Фрейдин долгие годы, преодолевая всевозможные препятствия, вели поиск. Они нашли, опросили, записали показания 18 (!) свидетелей.

Среди них отец Маши Борис Давидович Брускин и двоюродный брат ее мамы, известный скульптор, народный художник Белоруссии Заир Исаакович Азгур. Одноклассницы Бася Житницкая, Елена Шварцман и Дина Хитрова, сидевшая с Машей за одной партой в школе. Другие ее школьные товарищи, прошедшие войну в партизанских отрядах, – Эсфирь Попок, Михаил Плиссан, комсорг полка Ефим Каменкович. Бывшая соседка по дому (Минск, Старовиленская, 79) и по гетто Вера Банк. Сослуживица мамы, знавшая Машу с детства, ветеран войны Софья ДАВИДОВИЧ: Директор 28-й еврейской школы, где училась Маша. Елена Левина, бывшая с Машей в гетто, воевавшая затем в партизанском отряде, написавшая Борису Брускину письмо о казни дочери.

«...Машеньку Брускину очень хорошо знала еще до войны. Могу Вам сообщить, что Ваша дочь погибла, как героиня. Ваша дочь в 41-м году перед октябрьскими праздниками была повешена за то, что переодевала красноармейцев и выпускала их на волю из госпиталя, а также за связь с «лесными бандитами». Дата – 14.09.1944 год.

Все восемнадцать свидетелей без колебаний признали в девушке на фото Машу Брускину, хотя она в целях конспирации сильно осветлила волосы. Как не узнать соседку, подругу, с которой дружили долгие годы?

Экспертиза Шакура Гареевича Кунафина подтвердила показания свидетелей. Он сравнил фото Маши, опубликованное в газете «Пионерская правда» («Піянер Беларусі». – Ред.) в 1938 году, и фото девушки, идущей на казнь. Из заключения подполковника, известного криминалиста Ш.Кунафина:

«Анализ выявленных совпадений с учетом имеющихся различий позволяет прийти к предположительному выводу, что на сравниваемых снимках изображено одно и то же лицо. Были изучены также письменные и устные свидетельские показания (на магнитной пленке) людей, знавших

М.Брускину: соучеников, соседей по дому, близких родственников и отца, жены и дочери Кирилла Труса, казненного вместе с девушкой. Подлинность этих показаний и достоверность описываемых ими фактов не вызывает сомнений. Поэтому эти показания в совокупности с выводом по криминалистическому исследованию фотоснимков могут служить основанием для вполне определенного вывода о том, что девушка на снимках казни действительно является Машей Брускиной, бывшей ученицей 28-й школы гор. Минска».

Но ЦК партии и ЦК комсомола Белоруссии, Институт истории партии, Музей Отечественной войны (отчасти под давлением вышестоящих организаций) – те, от кого зависело официально признать неизвестную на снимке Машей Брускиной, – все отвергли. И вывод криминалистической экспертизы, и показания свидетелей. Как если бы все свидетели, достойные люди, с честью прошедшие войну, все как один были лгунами или идиотами.

В 1992 году в Минске проводился «круглый стол», посвященный идентификации девушки со всемирно известного фото. И через 25 (!) лет (первые розыски журналист Вл.Фрейдин предпринял в 1967 году) белорусские «ученые» оставляют вопрос открытым.

Ефим Каменкович, на войне комсорг полка, а ранее комсорг 28-й еврейской школы, когда-то симпатизировавший Маше, соратнице по школьному комитету комсомола, точно определил позицию «ученых» – тупое сопротивление.

Вопреки свидетельским показаниям. «Вся публика однородная» (читай – одни евреи), – сказали журналистке Аде Дихтярь. Вопреки криминалистической экспертизе высококлассного специалиста. Кстати, нееврея. Да и среди свидетелей – шестеро неевреи.

Журналист Вл.Фрейдин через год поисков, в 1968 году, получил от «органов» звонок и, как его последствие, тяжелый инфаркт, после которого всякий поиск прекратил.

Ада Дихтярь была уволена из радиостанции «Юность» на следующий день после передачи о Маше. Она знала, что так будет, но передачу сделала. Через 20 лет, в 1989 году, в пору перестройки, «ученые» не пустили ее в архивы. Тупое сопротивление продолжается по сей день.

Если раньше журналистов, раскопавших истину, прямо обвиняли в проведении сионистской операции, то сейчас бормочут нечто невразумительное. Не желает Белоруссия признавать «неизвестную» Машей Брускиной и не признает. И все.

Но в Америке в мемориальном комплексе «Холокост» состоялось посмертное награждение Маши Медалью Сопротивления. Медаль вручили Аде Дихтярь и Льву Аркадьеву в красивой раме с надписью: «Маше Брускиной. Присуждено посмертно в память о ее мужественной борьбе со злом нацизма и стойкости в момент последнего испытания. Мы всегда будем помнить и чтить ее».

Спасибо, Америка.

А что же мы, как мы помним и чтим нашу героиню? Где-то в Израиле заложен ей памятник. Писатели, журналисты, историки, военные высоких рангов, опрошенные мной, – никто не знает где. ГДЕ же? И не пора ли от закладки перейти к сооружению памятника? Памятники в честь воинов-евреев стоят в Иерусалиме, Кармиэле, Ришон ле-Ционе, Хайфе...

Воздвигнем памятник Маше Брускиной, а в ее лице тысячам женщин-воинов, евреек. Один-единственный на всю страну, больше не надо. Когда символов много, они обесцениваются. Союзы ветеранов издают книги о войне. Нельзя ли издать хоть одну (!) книгу о наших героинях, где каждая глава была б посвящена еще одному светлому имени. Маша Брускина, Полина Гельман, Хайка Гроссман, Витка Кемпнер, Броня Клебански, Ружка Корчак, Соня Мадейскер, Татьяна Маркус, Маша Синельникова...

* * *

Маша Синельникова родилась в г. Чериков Могилевской области в семье парикмахера. Моя бабушка по отцу – Сара и ее бабушка были родными сестрами. Сара отправила своего мужа в Америку «как на тот свет, чтоб глаза его больше не видели» и осталась бедовать одна с шестью детьми мал-мала меньше. Иногда она посылала кого-нибудь из детей купить литр молока у сестры. Та наливала мерку, потом плескала еще чуть-чуть и возводила глаза к небу, прося у Б-га милости за свою доброту.

Как там обстоит дело с генетикой? Какие гены побеждают? Бабка лишний глоток молока жалела голодным племянникам. Внучка жизни не пожалела.

Маша была красивой, высокой, сильной. Первая в своем городе прыгнула с парашютной вышки. Отлично стреляла. Знала немецкий и поступила в Московский институт иностранных языков. С началом войны на фронт ушли отец и старший брат Абрам, на два года старше Маши. Отец Велвл, пулеметчик, погиб под Старой Руссой. Брат погиб в парашютно-десантных войсках. Маша упорно добивалась в Подольском горкоме комсомола направления в действующую армию.

В конце июля 1941 года моя тетя Хана случайно встретила ее в Москве. Маша сказала, что мама с двумя младшими детьми, шести и двух лет, собирается в эвакуацию. «А ты?» – «Я остаюсь». Тетя стала горячо убеждать ее уехать вместе с мамой и малышами, она ведь теперь единственная опора матери. И услышала твердый отказ: «Я остаюсь. Если все эвакуируемся, кто Москву оборонять будет?»

Маша добилась своего: ее направили в спецшколу радистов-разведчиков. Служила в разведке 43-й армии примерно 2,5 месяца, нанесла большой урон фашистам. В последней разведке, после которой бесследно пропала, была вместе с Надеждой Ивановной Прониной, работницей Подольского машиностроительного завода.

В 1966 году дальний родственник Маши Николай Маркович Синельников добился невероятного: фото Маши и Нади в течение 30 секунд было показано по телевидению. И откликнулись женщины из калужской глубинки – в их деревне Корчажкино в январе 1942 года казнили этих девушек...

Из воспоминаний генерал-майора Масленникова Ф.Ф., бывшего начальника штаба 43-й армии: «В самый тяжелый период боев под Москвой по заданию Военного совета 43-й армии в октябре 1941-го – январе 1942-го Мария Синельникова неоднократно переходила линию фронта, собирая в тылу противника ценные разведданные»... Подчеркнем – неоднократно, значит, минимум два-три раза. После выполнения очередного задания ей, вероятно, давали день-другой отдыха. Она проводила его в своей коммунальной квартире, приводя в порядок довоенную одежду. Позднее соседи, каясь, что осуждали Машу за странность поведения («кофточки подшивает, воротнички, а то и вовсе губы накрасила»), рассказали о том ее тете Миле Львовне Мипькиной.

Из книги летчика-бомбардировщика Героя Советского Союза Константина Фомича Михаленко:

«Поставили нам задачу: уничтожить крупный штаб немецкого войскового соединения в деревушке под Медынью. Были указаны даже дома, занятые штабными офицерами и службами. До этого подобных заданий нам получать не приходилось. Вылет был совершен. Указанные дома уничтожены – взорваны бомбами или подожжены. Вскоре пришло сообщение из штаба 43-й об успешном выполнении задания с перечислением количества убитых солдат, офицеров и даже двух генералов. Это сообщение вызвало у нас удивление: как могло командование армии так быстро установить результаты бомбового налета?..

П.Ш.Шиошвили, бывший начальник разведки 43-й армии, сообщил, что с октября 1941 года по январь 1942 года Маша Синельникова находилась в тылу врага по направлению Малоярославец-Тарутино-Медынь-Калуга. Она своими точными сведениями помогала нашей авиации и артиллерии наносить безошибочные удары по войскам противника. Он вспомнил, как по ее данным авиация разбомбила штаб соединения фашистских войск в районе города Медынь. Вот, оказывается, кто сообщал в штаб 43-й армии такие точные сведения». (Михаленко К.Ф. Служу небу. Минск, 1973 г., стр. 25-26).

Летчики удивлены двумя обстоятельствами: необыкновенно точным указанием цели («были указаны даже дома») и быстротой сообщения о результатах бомбометания. Ходила, собирала и передавала разведданные по рации, снова возвращалась на место атаки и подсчитывала потери врага красивая девушка с белым шарфом поверх шубейки.

Еще из воспоминаний Шиошвипи П.Ш., начальника разведотдела 43-й армии: «Маша бесстрашно работала в тылу противника, несмотря на молодость, выполняла чрезвычайные задания»...

Итак, через 25 лет после гибели была выяснена судьба разведчиц. Началась подготовка документации на представление их к званию Героя Советского Союза. И вот тогда выяснилось, что Мария Владимировна Синельникова (так в комсомольском билете) на самом деле Мира Вульфовна. Машина дала обратный ход до упора.

Генерал Шиошвили высказал предположение о предательстве Маши. Вполне вероятно, заявил он, она работает на радиостанции Израиля или США. Имя Маши было стерто с памятника братской могилы воинов в г. Полотняный Завод, где она перезахоронена. Хотели стереть имя и с памятной доски в Московском институте иностранных языков, но воспротивился, кажется, парторг института, потребовавший письменного указания ЦК партии.

Осенью 1973 года, ничего не зная о позорной возне, развернувшейся вокруг Маши, я пошла в институт посмотреть на ее бюст, изваянный скульптором Заиром Азгуром и подаренный им институту. Директором института была в то время полковник КГБ Бородулина. Когда госпожа полковник шла по коридору вверенного ей учреждения, сотрудники, заметив ее издали, старались шмыгнуть в ближайшую дверь. Вахтерам она дала фото нескольких лиц еврейской национальности с приказом в институт их не впускать.

«Не ходи в институт, – глядя на меня прекрасными глазами газели, говорила Танечка Земцова, – в твоем положении не стоит нарываться на неприятность». (Через некоторое время я уходила в декретный отпуск). Танечка говорила довольно прямо, но я не понимала. Ничего страшного со мной не произошло, осталось лишь ощущение тошноты от какой-то огромной, неясной, липкой лжи.

Ах, скульптура Маши?.. А вы кто?.. Значит, дальняя родственница... А бюст сейчас в другом кабинете... В парткоме... Нет, пройти нельзя, там ремонт... Как вас зовут? Можно узнать ваш телефон?.. Чтобы известить вас по окончании ремонта...

Разговор шел в комитете комсомола в присутствии нескольких молодых людей с полуулыбками. Беседу вел со мной один, поразительно похожий на того гестаповца из кинофильма «Семнадцать мгновений весны», что любезно принимал проф. Плейшнера на конспиративной квартире. И только через семь лет, зимой 1980 года, от Машиной тети Мили Милькиной я узнала подробности дела «о предательстве».

Николай Маркович Синельников подал на генерала Шиошвили в суд за клевету. Суд вынес поразительное решение: никто не виноват. Ни генерал, ни погибшая разведчица, так как «нет порочащих данных». С этим решением суда Миля Львовна поехала в Калужский обком партии.

Миля Львовна, высокая, властная женщина с мощным голосом, старый член партии, была председателем совета ветеранов 60-й больницы для персональных пенсионеров. Когда главврач больницы и вся администрация были бессильны выписать уже подлеченного упиравшегося ветерана, решившего еще месяц-другой побыть на хороших дармовых харчах и сэкономить денежки, применяли последнее средство. Призывали Милю Львовну. После ее разговора с упрямцем пациент из больницы уходил.

Миля Львовна отправилась «со скандалом» в Калугу, и имя Маши было восстановлено на памятнике братской могилы павших воинов. «У меня племянники – герои», – басила Миля. Другого ее племянника, 15-летнего Исаака, немцы повесили. Он был в партизанах, что-то взорвал, бежал, был выдан и казнен.

В мае 1980 года мы с Леонидом Вопняром поехали в Калужскую область записывать свидетелей. То, что записи калужских колхозниц существуют, – заслуга Ленечки. Изнемогая от поездки по жуткой дороге в провонявшей бензином гремучей железной коробке, именовавшейся автобусом, я выскакивала километра за два до нужной нам остановки. И Ленечка безропотно тащил на себе пудовую аппаратуру еще лишних два километра.

... Елизавета Ивановна Глухова вспоминала, как она в январе 1942 года увидала на санях двух мертвых девушек. И особенно ей запомнилась девушка с косами. «Такая красивая, большая, и косы, как венок вкруг головы. И... улыбалась она. Улыбка... необыкновенная».

Разведчиц схватили 17 января, дико пытали вечер и ночь, расстреляли утром 18-го, а на следующий день, 19 января, в Корчажкино вошли войска Красной Армии. Глухова очень сетовала, что умерла Наталья Павловна, в доме которой вечером 17-го шел первый допрос. «Наталья б вам все карты разложила. Она ведь в щелочку все видела. Мы, бывало, как соберемся, Наташа все говорила: никогда не забуду, как били ту девушку с косами. Немец ее и пряжкой, и испятками (каблуками сапог), а она упадет, да как вскочит и все ему по-немецки что-то говорит, по-немецки... Да что она, немка, что ли?.. А другая девушка сидит в уголку и плачет...»

К моменту нашего приезда прошло 14 лет, как судьба разведчиц была установлена. Елизавета Ивановна уже знала, что Надя – русская, а Маша – еврейка, но жалея обеих и отдавая обеим должное, Машу выделяла. Против истины не пошла и слова покойной Натальи не исказила. В деревне шел слух, что девушек взяли в стогу сена, где они прятались. И при них была обнаружена неопровержимая улика – рация.

Мельниковых было трое – Матрена Даниловна и две ее дочери, Екатерина и Зинаида Кузьминичны. В тот закуток, где ютилась семья Мельниковых, изгнанная фашистами из дома, и впихнули разведчиц сразу после захвата. И опять говорили о красоте Маши и как разведчицы отдали голодным детям все галеты. «Строго себя вели, ничего нам не рассказывали. Нельзя. А у Маши рука была белым шарфиком повязана. Я и спросила: «Милая, да что у тебя с ручкой-то?» Она сказала: «Пришлось нам много ползти, вот и отморозила».

От Мельниковых разведчиц повели на допрос в дом Натальи Павловой, а оттуда потащили на ночь в штаб к офицерам. Штаб находился близко от дома Мельниковых, и страшные крики истязуемых преследовали их всю ночь.

Утром разведчиц повели на расстрел, и истерзанная Маша, сопротивляясь до последнего, улыбалась в лицо врагу. Может быть, оттого и улыбалась Маша в последние секунды жизни, что слышала гул приближающейся канонады. Так и остались лежать мертвые девушки у стога сена, за околицей деревни.

«А назавтра наши пришли. Федосья, бригадир, запрягла лошадь в сани да на санях их и привезла. Они каляные (закоченевшие) были. Всей деревней мы их хоронили... У школы, на взгорке. Могилу пришлось широкую рыть. Посреди бойца положили, а девушек – по краям. Господи, да чьи ж это девчата такие? Никто не знал».

Когда узнали, чьи девчата, то из-за позорной истории с Машей Надю тоже ничем не наградили. Правда, имя ее с памятника не стирали и в предательстве не обвиняли.

Прежде чем записывать показания свидетелей на кассету, я рассказывала им о клевете Шиошвили, о суде и о его решении. Просила сдерживаться во время рассказа, не поносить начальство. Они говорили волнуясь, вспоминали, преодолевая рыдания, а то и плача. Мельниковы очень сожалели, что их не было на том суде с Шиошвили. Они б ему сказали... Зинаида Мельникова все-таки не сдержалась и в сердцах сказала во время записи: «И все еще канителятся там, все канителятся...». Там, то есть наверху...

Нашим девочкам, нашим героиням, Маше Брускиной и Маше Синельниковой в этом году исполнилось бы 75 лет. Они были бы красивые пожилые дамы. Но остались навечно семнадцатилетними. Наши девочки. Наша гордость, боль и слава.

ТАМ канителятся понятно почему. Мы-то что ЗДЕСЬ канителимся?!

В этом году исполняется 60 лет со дня начала Второй мировой войны. Может быть, в дважды юбилейном году начнутся, наконец, работы по сооружению памятника Маше Брускиной?!

Генеральный секретарь Союза инвалидов Второй мировой войны, уважаемый Авраам Коэн! Трубите сбор!

«Новости недели». Приложение «Еврейский камертон», Тель-Авив. 26 августа 1999 г.