Об одной повести и авторской совести
Ирина ВОРОНКОВА, зам. директора Белорусского Государственного музея истории Великой Отечественной войны
В номере газеты «Белоруссия» за 21 октября с.г. опубликована
статья С. Королевича «Ее звали Маша?» о девушке, которая была казнена в Минске
26 октября 1941 года.
Позвольте в этой связи высказать мнение о непрофессиональном подходе автора к подготовке упомянутого материала.
Уверенный тон повествования, которое С.Королевич ведет фактически от своего лица, насыщенность завидными подробностями, однозначными выводами и неэтичными обвинениями допустимы, на наш взгляд, только в том случае, если автор достаточно компетентен в истории вопроса. К сожалению, С.Королевич посчитал возможным высказаться столь категорично на основании имевшихся в его распоряжении аналогичных публикаций прошлых лет. Не случайно некоторые строки статьи их дословно копируют (см., например, газету «Труд» от 26.10.1991 г.). Посещение С.Королевичем музея Отечественной войны, в частности, свелось лишь к просьбе предоставить фотографию для уже готовой статьи. Попытка заинтересовать автора неоднозначностью темы, наличием в ней проблемных вопросов успеха не имела.
Пусть подобная «игра в одни ворота» останется на совести журналиста. Гораздо серьезнее то, что статья искажает действительное положение дела, а в ряде случаев содержит фактические ошибки и откровенные нелепости.
С первых строк С.Королевич буквально ошарашивает читателей сенсационным заявлением, что имя казненной девушки было установлено после тщательного расследования около 30 лет назад.
Автор не знает или намеренно не упоминает о действительно серьезных исследованиях, проведенных в 1987 году специально созданной комиссией в составе профессиональных историков из Академии наук БССР, Института истории партии, музея истории Великой Отечественной войны. Комиссия тщательно изучила документы архива Института истории партии (в то время именно там были сосредоточены все материалы по истории минского подполья), архивов КГБ БССР и КГБ Литовской ССР (в казни 26 октября участвовал 2-й литовский полицейский батальон), фондов музея, опросила десятки очевидцев событий. Вывод был однозначен – достоверно можно назвать имена только 8 из 12 казненных в Минске 26 октября 1941 года. Вопрос о личностях остальных 4 повешенных, в том числе одной девушки, остается открытым (в сокращенном варианте выводы комиссии были опубликованы в печати, в частности, в газете «Звязда» от 14 апреля 1988 года).
К сожалению, положение не изменилось и сегодня. До сих пор не обнаружено сколько-нибудь серьезных документальных подтверждений в пользу версии о том, что повешенную девушку звали Машей Брускиной. Не случайно поэтому имя девушки по-прежнему не указано на мемориальной доске, установленной в память о казненных на здании Минского дрожжевого завода.
«Маша Брускина входила в подпольную группу Труса и Щербацевича», – пишет С.Королевич.
В действительности подпольную группу вместе с К.И.Трусом возглавлял не Владлен Щербацевич (таково было полное имя юноши), а его мать – Ольга Федоровна.
В отношении подпольной деятельности М.Брускиной. Национальный архив РБ располагает достаточно большим количеством документов, касающихся минского подполья, в том числе группы Труса-Щербацевич, и подполья в гетто (куда в силу своей национальной принадлежности могла входить М.Брускина). Ни в одном из них имя М.Брускиной в связи с подпольной деятельностью не упоминается. Нет его и в многочисленных воспоминаниях минских подпольщиков, написанных по «горячим» следам событий.
Версия о М.Брускиной появилась лишь спустя два десятилетия, в течение которых фотографии казни неизвестной девушки бесчисленное количество раз воспроизводились в различных изданиях, в том числе газетных (кстати, впервые были опубликованы в газете «Комсомольская правда» за 11 августа 1944 г.), использовались в документальных фильмах, постоянно с 1946 года экспонировались в Музее истории Великой Отечественной войны. Не случайно казненных вместе с девушкой К.И.Труса и В.Щербацевича сразу опознали родственники, соседи, товарищи по подполью.
Неверно утверждение С.Королевича, что «26 октября 1941 г. состоялась казнь трех подпольщиков… Это была первая публичная казнь в оккупированном Минске… Позже в этот же день было казнено еще 9 подпольщиков».
26 октября состоялось несколько публичных казней в разных районах города, а первая по времени, по свидетельству очевидцев, произошла в сквере напротив Дома Красной Армии (ныне Дом офицеров), где среди прочих была повешена О.Ф.Щербацевич. Не все казненные были подпольщиками. Часть из них составляли советские военнослужащие, которым подпольщики помогали и пытались вывести из Минска, чтобы спасти от концлагеря.
Упоминая о семье М.Брускиной, С.Королевич сообщает, что «отец Маши… покинул Минск на второй день войны с частями МПВО».
Возможно, Б.Брускин и оставил Минск 23 июня, а вот части противовоздушной обороны в этот день не только не покинули город, а, наоборот, были подтянуты к нему из других районов, благодаря чему немецкая авиация 23 июня Минск практически не бомбила.
Совершенно нелепо выглядит текст записки М.Брускиной, якобы присланной матери из тюрьмы: «…Передай мне школьную форму, зеленую кофточку и носки. Хочу выйти отсюда в форме».
Хотелось бы знать, где С.Королевичу посчастливилось увидеть эту записку, чтобы иметь право цитировать ее в кавычках? И при чем здесь школьная форма? В довоенной школе никакой специальной формы вообще не существовало, а даже если бы это было и так, разве казненная девушка одета в форму?
Но самое интересное, что в первой публикации о М.Брускиной в газете «Вечерний Минск» от 26 апреля 1968 года та же записка цитировалась в совершенно других выражениях, а относительно одежды – следующим образом: «Пришли… мое любимое платье, кофточку и белые носки. Хочу выйти отсюда в хорошем виде».
Столь же нелепо выглядят обвинения молодого журналиста в адрес «идеологов-сотрудников республиканского Института истории партии», властей, чей «цинизм иногда доходил до крайности» и т.д. Прокурорским тоном С.Королевич уличает их в антисемитизме, сравнивая с теми, «кто казнил Машу Брускину». А как же быть, к примеру, с фактом, что в 1965 году те же «идеологи-антисемиты» официально признали еврея И.П.Казинца одним из руководителей минского подполья, в результате чему ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза?
Непонятно также, почему С.Королевич напрочь отказывает в праве на существование другим версиям имени погибшей девушки, называя их не иначе как пробой на роль неизвестной со стороны властей. Кстати, власти тут были совершенно ни при чем. Первое предположение относительно личности девушки появилось еще в 1961 году, то есть за 7 лет до версии о М.Брускиной, когда мать и сестра пропавшей без вести в годы войны служащей одной из воинских частей Тамары Горобец заявили, что узнали ее на фотографии казни. В конце 60-х жители д. Зеленки Червенского района сообщили, что на фотографии их односельчанка Александра Линевич, переехавшая перед войной в Минск. В ряде архивных документов имеются сведения, что вместе с группой Труса-Щербацевич была повешена девушка по имени Анна, 22-24 лет, имевшая медицинское образование, уроженка центральных районов России. Существуют также другие предположения, и версия о М.Брускиной – одно из них.
С.Королевич упоминает о предложении Всемирной ассоциации белорусских евреев объявить 26 октября Днем борца сопротивления Беларуси. С этим предложением трудно согласиться, так как сопротивление населения Беларуси захватчикам началось задолго до этой даты. Так, например, уже 4 июля 1941 года вступил в бой с фашистами один из первых партизанских отрядов – отряд В.З.Коржа.
Думается, что дата 26 октября должна напоминать не столько о борцах, сколько о трагедии миллионов жертв войны, многие из которых, к сожалению, до сих пор остаются неизвестными.
И последнее. Признаемся, что в нашем заголовке использовано название одного из откликов историков на газетные публикации прошлых лет о М.Брускиной. Нам показалось, что лучше относительно статьи С.Королевича уже не скажешь.
ПОЧЕМУ?
Не подвергая сомнению профессиональную компетентность в вопросах подпольного движения в годы войны сотрудников музея ВОВ, хотелось бы обратить внимание на детали, которые по какой-то причине остались незамеченными.
Во-первых, что касается категоричности и однобокости. Не заостряя внимание на особенности публицистического стиля, хотелось бы заметить, что статья «Неизвестную звали Маша?» была напечатана под рубрикой «Версия», кроме того, вопросительный знак содержит заголовок. Таким образом, уже это указывает, что данная статья отразила одну из версий происшедшего в 1941 году.
Во-вторых, о тенденциозности и совести. Каждый человек имеет право высказать близкую ему точку зрения на события. Газета опубликовала одну из них. Вполне возможно, что была бы напечатана и другая, например, сотрудника музея ВОВ. И еще, когда мы пытались найти фотоснимки казни, музей предоставить их отказался.
Непонятно, почему именно опубликованная в газете версия вызывает такое противление официальной стороны?