Они не стали на колени
В.ФРЕЙДИН
Посмотрите на этот снимок еще раз. Еще раз потому, что, быть
может, вы его уже однажды видели. Этот снимок в миллионах копий запечатлен на
страницах книг о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков, в учебниках по
истории нашей Родины, в газетах и журналах. Как документ огромной обличительной
силы, он промелькнул кинокадром в фильмах «Обыкновенный фашизм» и «Казнен в
сорок первом». Серия снимков зверской расправы гитлеровцев над советскими
патриотами на улицах оккупированного Минска включена в экспозицию Музея истории
Великой Отечественной войны.
Посмотрите на снимок. Снимок – свидетель, снимок – обвинение. В центре – трое. Сердце обливается кровью от сознания, что этих замечательных людей уже нет среди нас. Они ушли в свой последний путь по улицам Минска 26 октября 1941 года. Шли с гордо поднятой головой в окружении целой своры вооруженных карателей.
Сегодня нам известны двое из трех запечатленных на этой фотографии подпольщиков, которых гитлеровские головорезы ведут на виселицу. Это кадровый минский рабочий, коммунист с 1927 года Кирилл Трус и школьник Володя Щербацевич.
– Подпольная группа К.И.Труса и О.Ф.Щербацевич, матери Володи, – рассказывает заведующая сектором партархива Института истории партии при ЦК КПБ Вера Сафроновна Давыдова, – организовала побег большой группы военнопленных командиров Красной Армии из лазарета, располагавшегося в бывшем политехническом институте. Патриоты снабжали пленных бланками документов, сообщали явки в городе. На конспиративных квартирах в семьях О.Ф.Щербацевич и ее сестры Н.Ф.Янушкевич бежавших переодевали в гражданскую одежду. Некоторым спасенным удалось переправиться к партизанам, другие оставались на подпольной работе в городе.
Фашистская служба безопасности не дремала. В подполье засылались матерые агенты. Первой от руки предателя Б.Рудзянко пострадала группа, в которую входили Кирилл Иванович Трус, Ольга Федоровна Щербацевич и другие. Патриоты были брошены в тюрьму. Их каждодневно пытали, но они до конца остались верными своей социалистической Отчизне, не стали на колени, не молили о пощаде. В дикой злобе палачи учинили над ними публичную расправу.
В разных концах города появились виселицы. 26 октября 1941 года было повешено 12 подпольщиков. Гитлеровцы пытались запугать непокорных минчан. Но просчитались. Как набат, как страстный клич к мщению за посягательство на свободу Родины, за зверства и насилия, за слезы детей и стариков, за гибель родных и близких звала минчан на борьбу эта первая в период оккупации казнь.
Их нет среди нас. Но вечно будет жива память о них в наших сердцах. И потому мы так настойчиво ищем имена неизвестных героев.
Почти 27 лет звучат слова: «Имя девушки неизвестно». Той самой, которую вы видите на этом снимке в центре. На груди у нее фанерный щит, а на нем на немецком и русском языках надпись: «Мы партизаны, стрелявшие по германским войскам». Сам того не подозревая, враг вынес этим людям самую высшую оценку, дал самую яркую характеристику их пламенного советского патриотизма.
Многие журналисты идут по следам фотографии. В поиск новых сведений о неизвестной минчанке включился и «Вечерний Минск». Люди, с которыми мы встречались и беседовали, предполагают, что девушка на этом снимке – выпускница 28-й минской средней школы комсомолка Маша Брускина.
«Вечерний Минск» № 93, 19 апреля 1968 г.
* * *
Так кто же ты, юная минчанка? Как твое имя, где ты училась, чем увлекалась? За что тебя казнили фашисты?
Где найти звено той цепочки, которая привела бы к ответу на все эти вопросы?
Поиск начинаю с музея истории Великой Отечественной войны. Александра Георгиевна Ванькевич, старший научный сотрудник партизанского отдела, рассказала мне об истории фотографий, о том, как стали известны запечатленные на них Кирилл Иванович Трус и Володя Щербацевич. К сожалению, имя девушки пока неизвестно…
– Советую вам поговорить с Вячеславом Николаевичем Морозовым, корреспондентом «Пионерской правды», – сказала на прощанье Александра Георгиевна. – Он готовит книгу о Володе и, очень может быть, знает что-либо и о девушке.
Не откладывая дела в долгий ящик, тут же, из музея, звоню Морозову. Договариваемся о встрече.
И вот мы сидим вместе, ведем разговор о трагических днях оккупированного Минска, о героических страницах, вписанных в летопись борьбы с гитлеровцами мужественными его сынами и дочерьми.
«Если твердо предполагать, что это – Брускина, что училась она именно в 28-й школе, значит должны где-то быть ее одноклассники», – рассуждаем мы.
– Ты знаешь, в Минске есть бывший ученик из 28-й! Вот бы найти его...
Вячеслав листает свой блокнот.
– У меня должна быть его фамилия. Минуточку, есть! – Теперь уже в моих руках блокнот. – Записывай. Фамилия – Ямкин. Имени не знаю. Работает где-то в тресте столовых и ресторанов.
На следующее утро я надолго «оседлал» телефон. Десятки звонков не дали положительного результата. И вот в отделе кадров одного из учреждений мне говорят:
– У нас нет Ямкина, есть Ямник. Можно связаться с ним по телефону:
Михаил Ямник, узнав в чем дело, обещал немедленно приехать в редакцию. При знакомстве сообщил о себе, что работает маляром в стройгруппе «Мингорресторантреста». В начале войны был в Минске, потом ушел в партизанский отряд.
Показываю гостю снимок. Спрашиваю, узнает ли он кого-нибудь на нем.
– Да. В центре – Маша Брускина. Я недавно читал книгу В.Романовского «Саўдзельнiкi злачынства» и уже видел эту фотографию.
Я попросил своего собеседника рассказать все, что он знает о Маше Брускиной.
Ямник достает сигарету, закуривает.
– Когда мне было четыре года, родители определили меня в детсад, который располагался недалеко от оперного театра. В одной группе со мной играла в куклы и кубики, ходила на прогулки и учила ребячьи песенки Машенька. А потом мы вместе пошли в школу, с восьмого по десятый учились в одном классе. Занималась Маша хорошо, часто помогала отстающим. Книжки она читала запоем, была влюблена в литературу. Да и математику знала хорошо. Мы часто вместе готовили домашние задания, и я по-хорошему завидовал Машиному трудолюбию и аккуратности. Ее энергии, энтузиазму можно было только удивляться. И как активистку мы избрали Машу в школьный комитет комсомола. Ее любили и ученики и учителя. Пожалуй, ни один вечер старшеклассников, ни один субботник не обходился без нее. Маша участвовала в драмкружке Дома пионеров, не раз говорила, что мечтает стать актрисой. Незадолго до войны ее снимок появился в газете «Пiянер Беларусi». Помню, как в школу после этого приходили письма из разных городов Белоруссии, и Машины сверстники предлагали ей дружить с ними. Жила Маша с матерью. У них была одна небольшая, скромно обставленная комната. Одевалась она всегда просто.
– Какая из себя была Маша?
– Довольно рослая, выше своей матери. Худощавая. Несколько широковатый нос, небольшой рот. Пушистые, вьющиеся волосы каштанового цвета, глаза светло-карие.
– Встречались ли вы с Машей в дни оккупации Минска?
– После захвата города фашистами впервые увидел ее в двадцатых числах июля. Она шла с какой-то девушкой, которую я не знал. Внешне Маша изменилась, перекись водорода окрасила ее волосы в светлый тон. Приблизительно недели через четыре или пять при очередной встрече Маша обратилась ко мне с просьбой: «Миша, нет ли у тебя лишних брюк, рубашки или пиджака?» Я поинтересовался, зачем ей все это. Маша замялась на минуту, а потом сказала: «Я работаю в лазарете. Медсестрой... А там – наши пленные, раненые. Если можешь, достань одежду и, прошу тебя, больше ни о чем не спрашивай». Последний раз я видел Машу на улице Замковой, где она тогда жила. Из разговора я понял, что она уже не работает. Это было в сентябре или начале октября, точно уже не помню. А потом от нашей соученицы Раисы Митькиной узнал, что Машу повесили на воротах дрожжевого завода. Машину мать гитлеровские холуи убили 20 ноября 1941 года.
– Живет ли в Минске кто-нибудь еще, кто хорошо знал Машу Брускину?
– Как-то я встретил нашу одноклассницу Дину Рубину, она, кажется, работает кассиром в гастрономе. Маша сидела с ней за одной партой.
Дина Рубина, если Вы прочтете эти строки, помогите нам полнее восстановить портрет Вашей подруги Маши Брускиной. Быть может, в Минске живут и другие бывшие воспитанники средней школы № 28, которые ее помнят, и те, кто вместе с ней занимался в драмкружке Дома пионеров! Может, сохранилась у кого-нибудь газета с Машиным портретом или подаренная ею фотография. Откликнитесь, товарищи!
А сейчас снова в поиск. Разговариваю с директором 28-й школы А.Е.Котовой.
– Анастасия Ефремовна, есть ли в школе списки выпускников сорок первого года?
– Нет.
– Возможно, восстанавливая историю одной из старейших минских школ, вы располагаете групповыми снимками довоенных выпускников?
– Пока и этого нет.
Говорю о цели нашего поиска, и Анастасия Ефремовна, попросив немного обождать, пошла переговорить с учителями.
– Думаю, вам стоит встретиться с Натаном Исааковичем Стельманом. Он был директором нашей школы с 1932 по 1941 год. Сейчас на пенсии.
Еду на улицу Кедышко. Дом № 23-а спрятался в глубине двора. Поднимаюсь на третий этаж. В дверях меня встречает небольшого роста, седой, как лунь, хозяин квартиры.
– Проходите в комнату. Чем обязан?
Открываю 105-ю страницу книги «Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945». На вкладке три снимка. Натан Исаакович надевает очки и внимательно рассматривает фотографии.
– На среднем снимке я узнаю нашу десятиклассницу Машу Брускину, – говорит он. – Кстати, ко мне незадолго перед вами приходил какой-то корреспондент и тоже спрашивал, знаю ли я эту девушку. Да, конечно, я хорошо ее помню. Жаль, что Маша погибла так рано. В нашей школе перед войной училось около 800 учеников, в десятом было человек 30-35. Но Машу я помню. Круглая отличница, она была одной из лучших учениц. Смотрю вот на снимок, и, как живая, стоит она перед моими глазами. Всем интересовалась Маша Брускина, очень любознательная была. Педагоги считали ее своей первой помощницей. Энергичная общественница, комсомольская активистка, 21 июня Машенька была душой выпускного вечера: пела и танцевала в школьном физкультурном зале. Вместе с педагогами и родителями ребята встречали воскресный рассвет... И в то же утро в их жизнь ворвалась война. Грозовое лихолетье разметало наших выпускников, так и не успевших получить свидетельства об окончании десятилетки. Многие погибли. И Машенька...
Вскоре я узнал, что Машина мать Лия Моисеевна Брускина (Бугакова) работала долгое время старшим товароведом в Управлении Книжной торговли Госиздата БССР. Там же инспектором по распространению литературы была Софья Андреевна ДАВИДОВИЧ: Софья Андреевна до ноября 1941 года находилась в Минске, а когда попыталась добраться до линии фронта, попала в лапы врага. Под вымышленной фамилией Зои Апсит она кочевала из одного лагеря смерти в другой. Не раз ее жизнь висела на волоске, особенно когда ее заточили в Майданек, а затем в Равенсбрюк. Сейчас С.А.Давидович, коммунистка с 1929 года, является секретарем секции бывших узников фашистских концлагерей в Белорусском республиканском совете ветеранов войны. Я встретился с этой женщиной и тоже показал снимок с просьбой сказать, знает ли она кого-нибудь из людей, запечатленных на нем.
Софья Андреевна узнала Машу не только в лицо.
«Вечерний Минск», № 96, 23 апреля 1968.
* * *
– Я помню многие наши встречи и разговоры с Машей, – начала свой рассказ Софья Андреевна ДАВИДОВИЧ: – Девочка часто приходила к матери на работу, делилась с ней школьными новостями. Меня она любила расспрашивать о Николае Островском. В феврале 1936 г. я была в гостях у писателя, с которым до этого переписывалась два года.
Дело в том, что сектор юношеской и детской литературы Госиздата БССР готовил к печати первые главы романа «Рожденные бурей» на белорусском языке. Мне издательство поручило поддерживать связь с автором. Молодежь тех лет, зачитывалась книгой «Как закалялась сталь» и, знакомясь с необычной судьбой Николая Островского, стремилась брать пример с Павки Корчагина, Жухрая и других героев. Эти книги были и в Машиной домашней библиотечке. И она их, не сомневаюсь, не раз перечитывала.
Помню, Маша интересовалась: «Тетя Соня, а как держался больной Островский?» И я ей рассказала о таком эпизоде. Во время моего посещения раздался междугородний телефонный звонок: из Сочи Островскому звонила мать. «Мамочка, родная, добрый день! Как ты себя чувствуешь? Не волнуйся, пожалуйста, я совсем здоров. Тружусь вовсю», – гремел в трубку голос писателя. Я видела, каких усилий стоил прикованному к постели Островскому этот маленький разговор.
На Машу этот эпизод произвел сильное впечатление...
Извините, что я отвлеклась, но, по-моему, все это имеет прямое отношение к судьбе Маши, – продолжала Софья Андреевна. – Забегая вперед, позвольте рассказать о записке Маши из тюрьмы. «Прости меня, – писала она матери, – что я доставила тебе столько неприятностей. Меня это сильно удручает. Пришли, дорогая, если можешь, мое любимое платье, кофточку и белые носки. Хочу выйти отсюда в хорошем виде».
27 октября 1941 года я видела Машу Брускину повешенной вместе с мужчиной и подростком на улице Ворошилова (ныне Октябрьской). На ней было то самое платье, та самая кофточка, те самые носки, которые накануне ее мать передавала в тюрьму в моем присутствии.
Ее арестовали 10 октября. Во двор дома, где она жила, вошли двое парней и спросили Машу, которая работала в лазарете. Точного адреса ее они не знали. Могла ли думать Маша, какую трагическую ошибку совершает, когда выходила к ним! А на улице их ждали полицаи. Мальчишки потом прибежали к матери и сказали, что Машу повели в сторону улицы Володарского. Безутешным было горе матери, когда она узнала о казни дочери.
– Известно ли вам, Софья Андреевна, что-либо о деятельности Маши Брускиной до ее ареста?
– Машу в первые месяцы оккупации я встречала несколько раз. Она мне говорила, что устроилась на работу в лазарет. Известно мне также и о том, что Маша доставала мужскую гражданскую одежду и куда-то ее относила. Однажды девушка показывала мне сводку Совинформбюро. Была ли она связана с какой-либо подпольной группой и выполняла ли определенное задание – этого я утверждать с полной уверенностью не могу. Но думаю, что действовала она не в одиночку...
Мы знаем о большой патриотической работе группы К.И.Труса и О.Ф.Щербацевич, награжденных посмертно орденами Отечественной войны. Об этом уже немало написано. Фашисты схватили подпольщиков. Их повесили. Вместе с К.И.Трусом и Володей Щербацевичем была казнена и Маша Брускина.
Существует ли взаимосвязь между названной выше группой и деятельностью Маши? Видимо, да. В Музее истории Великой Отечественной войны мне показали очень важное свидетельство. Жена К.И.Труса Александра Владимировна подтверждает, что на снимке рядом с Кириллом Ивановичем и Володей Щербацевичем стоит девушка с фанерным щитом на груди, которая «...часто бывала у нас на квартире, приносила шрифт и еще какой-то сверток, предполагаю – с одеждой. Муж называл ее Марией, инструктировал, где и как прятать оружие».
Рассказывая о семье Брускиных, Софья Андреевна Давидович как-то упомянула фамилию Азгур. Надеясь, что этот человек поможет мне узнать что-нибудь новое о девушке с фотографии, я позвонил народному художнику Белоруссии З.И.Азгуру. Назавтра рано утром он уже был в редакции. Внимательно рассматривая снимок, скульптор произнес:
– Неужели?!
Я не стал задавать никаких вопросов, увидев, как задрожали руки, державшие фотокарточку.
– Все эти годы я утешал себя мыслью, что Машенька жива.
– А вы знали ее?
– Так ведь Машенька – моя двоюродная племянница. Ее детство и юность прошли на моих глазах.
З.И.Азгур был чрезвычайно взволнован, и я посчитал неуместным осаждать его вопросами, хотя и не терпелось сделать это. Условились встретиться снова на следующий день. Его воспоминания позволили дорисовать новыми штрихами портрет Маши Брускиной.
– Всю ночь я не мог уснуть, думая о Маше, – говорит З.И.Азгур. – В детстве она была неразлучна с куклами, а когда подросла и пошла в школу, – с книгами. Сколько счастья светилось в ее глазах, когда ей повязали красный галстук. День вступления в комсомол стал как праздник, как второй день рождения. Она очень гордилась своей мамой, которую в 1940 году приняли кандидатом в члены ВКП(б). Маша, лишенная отцовской ласки, нежно и трогательно любила маму.
Я жил в предвоенные годы на Койдановском тракте. Машенька часто приходила в наш деревянный домик, иногда, договорившись с мамой, жила у меня неделями, зачитываясь книгами по искусству. Она любила жизнь, любила прекрасное. «Дядя Заир, возьми меня в мастерскую», – не раз просила племянница. И я брал ее с собой. Моя мастерская тогда размещалась на бывшей Сельхозвыставке напротив парка Челюскинцев.
Машу все интересовало: «А кто этот дядя?», «Почему ты его лепишь?» И я с удовольствием рассказывал о героях своих произведений. Широко открытыми глазами смотрела Машенька на позировавшего мне полковника Богомолова. Бывалый военный подружился с Машей, много и увлекательно рассказывал о замечательном человеке и полководце Михаиле Васильевиче Фрунзе, с которым вместе воевал за Советскую власть, о своем участии в боях против басмачей. Быстро нашла Маша общий язык и с летчиком Иваном Ивановичем Капцом, сражавшимся за республику в испанском небе...
«Вечерний Минск», № 97, 24 апреля 1968.
* * *
Свидетельства. Их можно продолжать еще и еще. И все они подтверждают, что на снимке, вошедшем в историю Великой Отечественной войны, рядом с подпольщиками, чьи имена и дела уже известны, гордо стоит комсомолка Маша Брускина – девушка с горячим сердцем патриотки, страстно любившая жизнь, мечтавшая о подвиге ради жизни.
Вот она, последняя минута ее жизни... Миллионами смертей обозначил фашизм свой кровавый путь по советской земле, стремясь сломить гордый дух, великую веру нашего народа в правду, свободу и счастье Советской Родины.
Непокоренные. Они в числе первых зажгли в оккупированном Минске огонь мести фашистским захватчикам и погибли в борьбе.
... Каждый раз, проезжая мимо мемориального кладбища у дороги под Минском, мы читаем:
«СУЧАСНIКI, ПАТОМКI! Схiлiце галовы, тут спяць вечным сном тыя, хто не стаў на
каленi перад ворагам».
Мы не знаем, где погребены Кирилл Иванович Трус, Володя Щербацевич и Маша Брускина. Но эта суровая эпитафия на камне у дороги написана в их честь.
«Вечерний Минск» №№ 93,96,97 от 19, 23, 24 апреля 1968 г.
Рубрика: «Снимки, вошедшие в историю»