Наперекор смерти
Сарра ЛЕВИНА (Минск)
Публикация Арк.Лейзерова
Колючая проволока… Она опутала территорию лагеря смерти – Минского гетто, впилась шипами в наши сердца. Мы понимали – фашистские поработители не только хотят унизить, сломить дух сопротивления советских людей. Они обрекли на физическое уничтожение еврейское население Минска.
Но разве могли покориться врагу, безвольно опустив руки ждать смерти люди, воспитанные Коммунистической партией, боровшиеся за Советскую власть? И товарищи, которых я знала давно, и те, с которыми меня столкнула судьба в первые же дни войны, не собирались дешево отдать свою жизнь.
Смерть… А ведь действительно бывают моменты, когда ее не боишься. Но не боишься по-разному. Одни, опустошенные, измученные встречают ее, как неизбежность, другие – с верой в то, что твое дело продолжат товарищи, с сознанием, что не зря боролся, что мстил врагу.
И мне хочется рассказать, как начиналась эта борьба, как она вдохновляла узников гетто, помогала им жить, действовать, верить в победу.
…Тихий августовский вечер 1941 года. Но это обманчивая тишина. Гетто притаилось, как будто умолкло, но мысль не приглушишь, не подслушаешь. И конечно не знают гитлеровцы, что, не взирая на запрет – после семи часов вечера не выходить на улицу, в доме номер 10 по улице Немига, где я тогда жила, собралась довольно большая группа людей поговорить, посоветоваться. Среди них были бывшие участники революционного подполья в Западной Белоруссии – Григорий Смоляр, Хаим Александрович и его жена Маша, Шура Вайнер и другие. Кроме меня, моего мужа Мойсея Лейбовича (еврейский писатель и художник, носивший псевдоним «Бэр-Сарин») и наших двух дочурок, в этой же квартире жили Цеся Мадейскер, ее муж Меер Фельдман, Дина Мадейскер, Соня Курляндская и ее муж Макс. Все они также приняли участие в совещании.
Я и сегодня хорошо помню, о чем там говорилось. Мы не сомневались, что в городе уже создана подпольная организация, а в самом гетто, видимо, тоже действуют подпольные группы. Необходимо было установить с ними связь. Это была главная задача. Кроме того, решили поднимать настроение людей, записывать передачи Москвы и находить пути ухода из гетто.
Вскоре случай свел меня со старым большевиком, участником гражданской войны Наумом Львовичем Фельдманом, который к тому времени уже возглавлял подпольную группу. Познакомились мы на квартире заслуженного художника БССР Абрама Бразера. Он сказал Фельдману, что мне можно доверять. Как-то в разговоре я узнала, что группа Фельдмана раздобыла шрифт, бланки паспортов в здании бывшего отделения милиции по Торговой улице. Их принесли комсомольцы Витя Фельдман и Марик Бразер.
– Надо полагать, что в гетто действует не только наша подпольная группа, – сказал как- то Фельдман и пытливо посмотрел на меня.
И я рассказала ему, не называя фамилий, то, что знала о группе бывших участников революционного подполья в Западной Белоруссии.
– Надо встретиться, договориться и начать действовать вместе. Как это организовать? – спросил Наум Львович.
Я передала нашим товарищам о предложении Фельдмана. Оказалось, что о существовании этой группы они уже знают. Им сообщим об этом бывший работник одного из Минских райкомов партии Михаил Гебелев, который также организовал подпольную группу. Это был удивительно чуткий, смелый, отважный человек, замечательный организатор и конспиратор, человек, для которого не было ничего дороже своей советской Родины, своей Коммунистической партии.
В октябре 1941 года состоялась встреча представителей этих трех групп. Так в гетто был организован единый коммунистический подпольный центр, намечен план совместной работы. Но связи с городским коммунистическим подпольем еще не было. Мой муж Мойсей Левин занялся изготовлением поддельных паспортов. Он заполнял пустые бланки, которые в свое время добыла группа Фельдмана, подделал печать и подпись начальника милиции Кашинского. Паспорта были нам необходимы. С ними можно было устроиться на работу за чертой гетто, ходить по городу, а это давало надежду установить связь с минскими подпольщиками.
Осенью 1941 года подпольная организация гетто наладила связь с партизанским отрядом Быстрова, действовавшим в Руденском районе. Наши руководители дали указание начать собирать все, что необходимо партизанам и тем, кого мы готовили к уходу в лес. Подпольщики добывали оружие, сапоги, теплую одежду, медикаменты. Часть «партизанского снаряжения» пряталась у меня на квартире. Мы шили теплую одежду, рукавицы с двумя пальцами. Делать это приходилось ночью при свете тусклой коптилки. Я систематически доставала медикаменты через работницу аптеки Фаню Лазаревну, а позже через врачей Юрия Тайца, Давида Зибицкера, Марию Керзон и других.
Работа подпольщиков в гетто стала более целеустремленной, а задача – ясной: уходить в партизанские отряды, мстить, бить врага с оружием в руках. Бить наперекор смерти. А смерть посещала нас каждый день и каждый час. Не только во время облав и погромов, но и по доносам предателей гибли наши товарищи. И все же жизнь не останавливалась. В гетто уже слушали родную Москву, распространяли сводки Совинформбюро, написанные от руки. Мне с Цесей Мадейскер тоже поручили переписывать сводки, распространять их среди населения.
Большую разведывательную работу вел для подпольной организации Абрам Маркович Бразер – заслуженный скульптор БССР. Он устроился на мясокомбинате художником. Писал портреты немцев не только работающих на этом, но и на других предприятиях города. В разговоре с ними Бразер узнавал важные новости. Ему удалось добыть полный список воинских частей, куда отправляли мясо. Веселый, жизнерадостный, он весь отдался борьбе с ненавистным врагом. Бразер собирал все гитлеровские приказы и объявления по гетто. Мечтал о том дне, когда он передаст эти обличающие документы музею БССР. Помню такой случай: комсомольцы из русского района принесли сыну Бразера Марику плакат, сброшенный с Большой земли «Разжигайте партизанскую борьбу». Бразер вместе с моим мужем Левиным сделали 8 копий этого плаката. Затем я узнала, что они были вывешены в центре города.
С какой теплотой относился Бразер ко мне и особенной к моей Аллочке. После гибели Левина он ежедневно после работы забирал ее к себе – кормил, поил. 14 марта 1942 года палач из СД увел Бразера. Больше мы его не увидели. В тюрьме по улице Володарского его не было. Мне удалось узнать через тех, кого гитлеровцы гоняли на черную работу в мастерские СД, что Бразер находится там. Он сидел в камере-одиночке. Ноги скованы кандалами, полуголый. Его часто обливали холодной водой, а затем заставляли писать портреты. Над ним издевались, мучили и избивали, но он ни в чем не признался. Скончался Бразер от холода, голода и избиений. Это был человек большого ума, сильной воли.
В сентябре 1941 года фашистские изверги создали по Широкой улице концлагерь для военнопленных. Туда же была отправлена и группа мужчин, схваченных в одну из облав в гетто. Там очень нужен был свой человек: для помощи узникам, для пропагандистской работы, для организации побегов. Подпольной организации удается устроить в лагерь на должность секретаря-машинистки Соню Курляндскую.
С нетерпением ждем вечера, когда Соня возвратится с работы. Она приходит взволнованная, обозленная, глаза ее блестят. Слез нет, но голос дрожит:
– Это ужасно, ужасно, – повторяет она. – Заключенные выполняют изнурительную, бессмысленную работу, фашисты над ними издеваются, избивают. Военнопленные не получают никакой медицинской помощи, умирают от болезней, голода. Я не могу это перенести. Если бы вы видели их глаза!
Соня говорила, забыв о том, что узников гетто тоже избивают, морят голодом.
– Это малодушие, – сказал Михаил Гебелев. – Нам выпало тяжелое испытание. Сочувствием и слезами нашим людям не поможешь. Слушай, Соня, наказ подпольной коммунистической организации гетто и выполняй: надо выявить коммунистов, советских патриотов, командиров Красной Армии, совместно помогать людям выжить, готовиться к побегам.
И Соня Курляндская выполнила наказ. Эта красивая и очень симпатичная женщина отлично играла свою роль. Гитлеровцы доверяли ей, относились к ней снисходительно, разрешали свободно передвигаться по лагерю. Позже, при непосредственном участии Сони Курляндской, происходили одиночные и групповые побеги из лагеря, но сама она погибла.
По поддельному паспорту устраивается работать санитаркой в Клинический городок Дина Мадейскер. Но ночевать она вынуждена приходить в гетто. В так называемом «русском районе» она сначала не рисковала искать квартиру. Каждый ее приход был связан с опасностью. Дина не носила желтых лат и должна была незаметно проскользнуть под проволоку. Она тоже искала связи с городским подпольем, рассказывала нам о настроении раненых гитлеровских солдат, иногда приносила кое-что из продуктов нашим детям. Позже, когда был установлен контакт с городским подпольем, Дина часто выполняла роль связной.
С первых дней оккупации гитлеровцы начали использовать евреев, как бесплатную рабочую силу. Выход в город, хоть и в колоннах, давал возможность общаться с белорусским населением, устанавливать связи. Как часто вместе с рабочими еврейскими колоннами приходили в гетто белорусские женщины, искали родных, друзей. Они устраивали наших детей в детские дома, скрывали у себя евреев. А ведь общение с узниками гетто строго каралось. Но никакие запреты, угрозы, даже смертельная опасность не могли убить дружбу белорусского и еврейского народов, закрепленную кровью на полях гражданской войны, свободным трудом на заводах, фабриках своей республики. В то время среди белорусского населения даже родилась поговорка: «Вами, евреями, заквасили, нами, белорусами замешивать будут».
Накануне Октябрьских праздников нас с мужем посетил очень дорогой гость, который случайно узнал, что мы находимся в гетто. Это был бывший участник коммунистического подполья в Западной Белоруссии Василий Иванович Сайчик. Он рассказал нам, что в городе создана подпольная коммунистическая организация, что в лесах вокруг Минска начали действовать партизанские отряды. Затаив дыхание, слушали мы каждое его слово. Он принес в наш дом надежду, веру в то, что фашистские преступники не будут безнаказанно топтать святую землю нашей Родины. Начинается возмездие, суровая всенародная борьба с врагом. И мы найдем в ней место. Знать это было сладостно.
Мы не сводили глаз с этого высокого, голубоглазого, с гордым выражением лица человека. Даже его облик поднимал настроение. Ведь в те дни, измученные нравственно и физически, мы жили под ежедневной угрозой бессмысленной смерти.
Василий Иванович интересовался условиями жизни в гетто. Выслушав наш рассказ, он помрачнел, подумал и пообещал:
– О вашем положении сегодня же сообщу общегородской подпольной организации. Надо принять меры, чтобы боеспособные люди из гетто в первую очередь были выведены в партизанские отряды. Мужайтесь.
Я никогда не забуду, как ласково и бережно Василий Иванович взял на руки мою четырехлетнюю дочку Аллочку (к тому времени моя младшая годовалая дочурка умерла от голода) и, погладив ее по светлым волосикам, сказал:
– И в детские дома устроим ваших детей, сбережем.
Мы должны были встретиться с Василием Ивановичем через неделю, но этому помешал погром, который устроили гитлеровцы 7 ноября 1941 года. Да, они специально выбрали этот дорогой для советских людей день, день Великой Октябрьской революции. Они убили 12 тысяч узников гетто, но не сломили волю оставшихся жить к борьбе.
В ноябре 1941 года представители подпольной организации гетто, среди которых был и Михаил Гебелев, через Исайя Казинца установили связь с общегородским подпольным коммунистическим комитетом. Это сразу дало ясную направленность нашей деятельности, толчок к количественному росту подпольщиков гетто. Мы получили указание строить свою работу по принципу «десяток», как это делалось во всем городе. Во главе каждой такой десятки стоял секретарь. Первые такие группы, созданные в гетто, возглавляли коммунисты – Наум Фельдман, член партии с 1919 года, имевший большой опыт партизанской борьбы в годы гражданской войны, партийные работники Михаил Гебелев и Марк Пруслин, члены партии с 1920 года Лена Майзелис, Надя Шуссер и другие. Всеми десятками руководил секретарь парторганизации гетто …. Представителем от гетто и членом городского подпольного комитета был Михаил Гебелев.
В каждую колонну, которая отправлялась на работу в город, подпольная организация начала устраивать своих людей. В рабочую колонну, которая обслуживала тюрьму, был направлен мой муж М.Левин. Вначале он был маляром, но вскоре стал бригадиром колонны. Среди обслуживающего персонала ему удалось выявить советских патриотов. И они вместе добывали сведения об арестованных коммунистах, их письма. Все эти материалы Левин передавал в городской подпольный комитет через Эмму Родову, которая до войны работала в Ворошиловском РК ЛКСМБ.
Эта двадцатилетняя комсомолка и в страшные годы оккупации была вожаком комсомольской молодежи. Скромная, молчаливая, бесстрашная она бралась за самые рискованные поручения. В ее черных умных глазах удивительно сочеталось выражение настойчивости и грусти.
А территория гетто все сжималась и сжималась. После каждого погрома передвигалась колючая проволока. «Нас толкают поближе к кладбищу», – горько шутили евреи.
Подпольная организация старалась успеть отправить побольше людей в партизанские отряды. Это становится основной целью. Пусть узники гетто с оружием в руках мстят ненавистному врагу.
Каждая отправка связана с трудностями, риском. Счастливчиков, отобранных для ухода в ряды народных мстителей, нужно обеспечить одеждой, оружием, патронами, послать с ними медикаменты, перевязочный материал. Почти каждая группа готовится к уходу под непосредственным руководством Михаила Гебелева. Он разрабатывает план, вдохновляет, проверяет каждую деталь. Ведь малейшая неосторожность грозит провалом.
По выполнению заданий подпольной организации внутри гетто я тесно была связана с Софией Семеновной Садовской. Мы, как и многие другие, доставали медикаменты, мыло, оружие, нам иногда поручали обеспечить безопасность и проследить за выходом людей из территории гетто.
В начале декабря 1941 года группа подпольщиков во главе с Борисом Хаймовичем ушла в Руденский район. С ней должен был уйти и мой муж. В последнюю минуту подпольный комитет решил оставить его для дальнейшей работы в Минске. Но долго ему работать не пришлось. Он погиб 2 марта 1942 года во время очередного погрома, когда фашисты уничтожали рабочие колонны. Мне рассказывали, что гитлеровцы, считая его «полезным» евреем, хотели отделить от угоняемых на смерть людей. Но он отказался оставить товарищей и разделил с ними их горькую судьбу.
Я и сегодня с ужасом вспоминаю этот день. Но я знала, нужно, обязательно нужно справиться со своим горем, чтобы отомстить.
По решению подпольной организации я была направлена в ту колонну, где работал мой муж. В это время в тюрьме мостили двор. Вначале я, как и другие, подносила кирпич, иногда чистила картофель на кухне, стирала белье. Но вскоре Эмма помогла мне устроиться в швейную мастерскую. И я продолжала работу моего погибшего мужа, выполняла задания подпольной организации. Конечно, не одна. Мне очень помогали белорусские товарищи – Василий Иванович Клименко, Мария Скоморохова, Липай. Сдружилась я и с Раей Гороховой. Она работала парикмахером, часто бывала в камерах, стригла заключенных. Умная, находчивая, смелая, она сумела войти в доверие к полицейским и без охраны проходила в камеры. У Раи были длинные косы. И в умело уложенной прическе она выносила из тюрьмы письма. Из этих сообщений мы узнавали о судьбах товарищей, доносчиках и провокаторах.
Сколько мужества и непоколебимой веры в победу было в письмах главного врача инфекционной больницы гетто Кулика, Никола Герасименко, Александра Дементьева. Их мы передавали членам подпольного комитета через комсомолку Дору Берсон и Марию Горохову.
Не взирая на террор, узники гетто по-прежнему старались вырваться из-под колючей проволоки. 11 марта 1942 года ушла в партизанский отряд большая группа людей – Лена Майзлес, Меер Фельдман, Гирш Добин, Хаим Александрович, Аркадий Квятковский, Мотя Пруслин и другие. Зима была суровая, а путь – далекий. Я также помогла достать для этой группы валенки, ватники, медикаменты, несколько булок хлеба. Как завидовала им и особенно Цесе, которая дожила до счастливого мгновения – проводить мужа в отряд.
Почти в то же время готовилась к уходу группа во главе с бывшим секретарем Минского сельского комитета комсомола Израилем Лапидусом. Им удается достать автомашину, и они направились в Слуцкий район. Эта группа стала ядром отряда имени Кутузова, а ее командиром – Израиль Лапидус. Не взирая на строгую конспирацию, узники гетто узнают о существовании отряда. Имя Лапидуса передается из уст в уста. Правда начинает соседствовать с вымыслом. В направлении отряда потянулись люди, не связанные с подпольем. Многие гибли в пути, добирались только некоторые. Остановить это стихийное бегство было невозможно.
23 апреля ушел из гетто Наум Фельдман со своим сыном Виктором. Его группа создала партизанскую базу в Старосельском лесу. С этой группой я все время поддерживала тесную связь. Оттуда ко мне систематически приходили неразлучные друзья – комсомольцы Виктор Фельдман и Марик Бразер. Я им передавала медикаменты, питание для радиоприемника, которое получала через Тишельмана и Менакера, работавших на радиозаводе. И каждый раз Витя и Марик уводили людей в отряд.
Привет из леса… От боевых друзей… Они знают, что нам всего нужнее. И передают в гетто слова большевистской правды. И мы с новой энергией продолжаем работу. Откуда только берутся силы.
В июне 1942 года из группы Фельдмана пришла к нам Таня Мацкевич (ныне Бойко) с важным заданием: нужен командир Советской Армии, который мог бы возглавить отряд. Уже давно по заданию подпольной организации Соня Курляндская выявляла среди заключенных концлагеря на Широкой наших советских командиров. Ее внимание привлек старший лейтенант Семен Григорьевич Ганзенко и еще несколько военнопленных. У меня дома Михаил Гебелев встретился в Соней. Были обсуждены разные варианты вывода этих людей из лагеря. Пришла и Таня. Договорились о дне, часе и месте, где она встретит Ганзенко и его товарищей. Соня умело устроила побег военнопленных. И они, вместе с группой, подготовленной подпольным комитетом, встретили в условленном месте Таню. Ганзенко стал командиром отряда имени Буденного, который потом вырос в бригаду имени Пономаренко.
Спустя несколько недель пришел из отряда Витя Фельдман. Он должен был вывести из Минска очередную группу военнопленных из лагеря на Широкой. Побег был назначен через несколько дней. В гетто находились мать Вити и 12-летний братишка Лёня. Ночевать Витя приходил домой. Вместе с военнопленными ему было поручено вывести коммуниста Гришу Рубина. Получил он и разрешение подпольной организации забрать с собой мать и брата.
Выход был назначен на 19 июля 1942 года. Но в среду военнопленных проник предатель. Витю выследили. И в ночь с 18 на 19 июля дом по Санитарному переулку, где жила семья Наума Фельдмана, был окружен гестаповцами. При попытке к побегу был убит Гриша и ранен Витя. Вместе с матерью и братом его бросили в тюрьму. Пытали фашисты их зверски, но они никого не выдали, ни словом ни о чем не промолвились. Особенно издевались гитлеровские изверги над 12-летний Лёней. Избивали, стреляли мимо. Он страшно кричал, но тоже ничего не сказал, а знал много.
Все они были вывезены в Тростенец и там уничтожены.
Фашисты усилили охрану гетто. Всюду рыскали гестаповские ищейки. Все труднее и сложнее было пробираться через проволоку. Но работа подпольной организации не ослабевала.
Снова должна быть отправлена в отряд группа военнопленных. Ее подготовкой к побегу непосредственно занимается Миша Гебелев. Ему часто приходится пробираться через проволочные заграждения, чтобы попасть на явочные квартиры, встретиться с нужными людьми.
В тот раз, как и всегда, с русским паспортом в кармане, Миша подошел к проволоке, оглянулся, и, не заметив ничего подозрительного, сбросил с себя пиджак с желтыми латами и номером, но в этот момент его схватили полицейские. А русский паспорт остался в кармане пиджака.
Миша в тюрьме. Это был страшный удар для всей подпольной организации, особенно для геттовской. Друзья по борьбе пытались устроить Гебелеву побег, городской комитет хотел выкупить его, но из всех планов ничего не вышло. Фашисты убили Мишу. Он погиб за освобождение от гитлеровских варваров своего родного Минска, он погиб как коммунист – на боевом посту.
Нет Гебелева. Мы больше не услышим его спокойного голоса, мудрых указаний, помогавших нам не падать духом, верить в победу, бороться.
Но надо мстить, а не опускать руки. Миша всегда говорил: «Бездействие – это малодушие». И мы с еще большей энергией выполняли рискованные задания, чтобы вместе, коллективно хоть в чем-то заменить павшего товарища.
По решению подпольной организации Цеся Мадейскер должна была перейти жить в «русский» район и там продолжать работу. Ей сделали паспорт с пропиской по 2-й Шестой линии. В него были вписаны ее Кирочка и моя Аллочка. Выход из гетто был намечен на 28 июля 1942 года в 9 часов утра.
До этой даты оставалось несколько дней. Я каждый вечер мысленно прощалась со своей дочуркой, а по ночам плакала, хотя была уверена, что Цеся ее сохранит. 27-го вечером я искупала Аллочку, причесала ее шелковистые волосики, собрала вещички. Последнюю ночь я спала крепко обнявшись с ней. Утром разбудила и долго смотрела в ее голубые глазки. Она знала, что уезжает с мамой Цесей и что я скоро приеду к ним. В моем материнском сердце жила радость, что моя девочка будет в безопасности и неосознанная тревога. Я никак не могла распрощаться с Аллочкой. Подходила к двери и снова возвращалась. Но время было собираться на работу.
Я ушла. Материнское предчувствие не обмануло меня. Я никогда больше не увидела свою родную, маленькую дочурку. Цеся не успела выйти с детьми из еврейского района. В 8 часов 30 минут утра гетто было окружено фашистскими головорезами и полицейскими. Начался очередной, самый страшный из всех погромов. Он продолжался четверо суток.
Казалось, нет смысла больше жить. Все потеряно, погиб муж, дети. Но ненависть оказалась сильнее горя, а теплое слово друзей – бальзамом.
Я продолжала работать в швейной мастерской тюрьмы, добывать ценные сведения. Под видом заказчицы в мастерскую приходила Черная. Это был подпольный псевдоним Марии Борисовны Осиповой. Черную приводила Мария Скоморохова, устраивала ей встречи с заключенными тюрьмы. Познакомились. Я начала передавать ей списки полицейских, получающих паёк в кладовой тюрьмы. А потом мне удалось переписать и передать Марии Борисовне список тех, кто получал паёк, не работая в тюремной охране. Это были, видимо, провокаторы. Мария Борисовна сказала тогда, что я добыла очень нужные материалы. С тех пор и завязалась наша дружба, которая продолжается и по сегодняшний день.
А связь, после крупных провалов в городе, с партизанскими отрядами Руденщины и Старосельщины временно прервана. Эмма Родова связывается с членами подпольного горкома партии Ватиком Никифоровым и Николаем Герасименко. Они принимают меры к отправке людей непосредственно через городской комитет.
Но нас ждет еще одна тяжелая утрата. Ищейки из еврейской полиции выследили Эмму, схватили и передали в руки фашистов. Буквально через несколько дней после ее ареста мне удалось узнать, что она брошена в подвал в угловую камеру. Проходя по двору тюрьмы, я умудрялась передать ей кое-что из продуктов, взять ее письма. Я и сегодня помню их содержание. Привыкшие к горю, окаменевшие, мы с Соней Садовской не могли читать их без рыданий. Вот строки одного их них, которые я не забуду никогда. «Дорогие мои, мужайтесь. Не надо слёз. На войне – как на войне. На место павшего солдата должны стать двое. Мне ничего не страшно. Я знаю: фашистские изверги заплатят за все. Мы победим. Как идет отправка в отряды? В первую очередь включите в группу коммуниста Голанда. Он бежал из лагеря на Широкой. Гитлеровские ищейки могут напасть на его след…»
Только потом мы узнали, что Эмма писала это письмо изувеченная, с переломанными ногами. Был разработан план побега Эммы. В тюремной охране работал волжский немец Саша Шейнфельд. Мы знали, что за деньги и выпивку с ним можно договориться. Дали ему задаток – часы и две бутылки водки. И Шейнфельд пообещал нам помочь. Мы его уверили, что Эмма моя родственница и арестована случайно.
В дни, когда узниц водили в баню, часть женщин из нашей колонны работала в дезинфекционной камере и в самой бане. Мы рассудили, что это даст нам возможность передать Эмме одежду и она выйдет из тюрьмы вместе с еврейской рабочей колонной. Все было предусмотрено до малейших деталей. Бригадир колонны Миша Самодумский был предупрежден, кого он в это день должен направить на работу в баню. В квартире Тишельмана по Шорной улице подготовили укрытие, в котором думали временно поселить Эмму Родову до ухода в отряд. Удалось предупредить о плане побега и Эмму.
Но Шейнфельд подвел. Он не пустил нас в баню, рассвирепел, размахивал наганом. Удивляюсь, почему он тогда не выдал меня.
План провалился. Погибла замечательная девушка. Смелая и стойкая, показавшая пример высокого патриотизма и любви к своей Родине.
В октябре 1942 года в гетто пришла связная из партизанского отряда имени Фрунзе, учительница Броня Завала. Ее появление казалось нам чудом. Словно луч света прорезал темную ночь. В конце сентября и в октябре в Минске прошли массовые аресты подпольщиков. После этого крупного провала были потеряны связи с отрядами. И вдруг проводник!
С Броней я встретилась в еврейской больнице. Она принесла нам радостную весть. Отряд растет, воюет, будет систематически принимать людей из гетто, сказала, что держать связь с нами поручено ей. Броня сообщила нам, в чем нуждаются партизаны, что нужно достать, кого готовить к отправке.
И снова в кипучих буднях подполья мы забывали свои личные горести, легче переносили голод и холод. Была цель, было для чего жить. Надя Шуссер, Соня Садовская, Роза Липская, Сара Голанд, я и другие, последние из тех, кто первыми включился в борьбу с проклятым врагом, начали выполнять задания отряда имени Фрунзе. Особенно тесно я была связана с Соней Садовской. Мы вместе разыскивали нужных товарищей, через них доставали одежду, оружие, медикаменты, готовили группы к уходу.
В начале ноября мы рано утром собрались на Юбилейной площади. Провожали первую группу, которую поведет Броня в отряд Фрунзе. Уходят Голанд, Коля Гейман, Кисель, его жена Мара, медицинская сестра Ядвига Шпирер. Прощаемся украдкой, взглядом. Увидимся ли еще когда-нибудь?
С этой группой мы отправили в отряд и письма Эммы. Но во время блокады они были утеряны.
Почти тогда же меня разыскала Мария Ивановна Рачицкая-Батурина, которая осуществляла связь Минского подпольного обкома с городом. Оттуда поступило задание – достать новый немецкий потивогаз, немецкий план города Минска и медикаменты. Батурина принесла нам газету «Партизан Копыльщины», которую мы зачитали до дыр.
Когда Мария Ивановна пришла вторично, я встретилась с ней на одной из явочных квартир по Шорной улице. Передала ей новый противогаз, который добыл Мотэ Дворкин в шуцполиции, где стеклил окна. Вручила Батуриной и план Минска, который нам удалось достать следующим образом. На почте работал портным Генех Тишельман. Примеряя что-то начальнику почты, он заметил в его кабинете план Минска, на котором было нанесено месторасположение воинских частей. Этот план ему удалось забрать за день до своего ухода в лес.
Опять из отряда Фрунзе пришла Броня. Принесла условный знак – серебряное колечко Коли Геймана. Это означало, что первая группа добралась благополучно. В этот раз Броня пришла с заданием вывести заключенных из лагеря на Широкой, достать радиоаппаратуру, пишущую машинку, шрифт.
Встречи с узниками лагеря происходили на квартире у Садовской. Сюда же приносили шрифт, патроны, батареи для радиоприемников, медикаменты. Иной раз все это приходилось хранить по несколько дней.
Соня жила вместе с семилетним сынишкой Игорем. И вспоминается, как быстро дети гетто переставали быть детьми. Он знал: никому ничего нельзя говорить. Игорь по глазам матери понимал, когда ему нужно выйти из комнаты, когда дежурить у калитки. Однажды я была свидетельницей такого эпизода. Соне принесли два чешских пистолета. Она, не спрятав их, пошла проводить меня через коридор до выходных дверей. Но не успели мы их открыть, как в дом ворвались гитлеровцы. Они кого-то искали, спрашивали, не заходил ли к нам мужчина в коричневом пиджаке. Пошли по направлению к Сониной комнате. Мы молча попрощались взглядом. На кровати лежат пистолеты, а это – смерть на месте. Каково же было наше удивление, когда, войдя в комнату, мы не увидели пистолетов. Игорь стоял у окна бледный, но спокойный. Я подумала: ребенок, видимо, засунул пистолеты под подушку. Но фашисты перерыли всю постель и ничего не нашли. А в Сониной четырехметровой комнатке только и была эта больничная койка .
Нам повезло. Гитлеровцы ушли, никого не избив, не арестовав. Наверное, не было на этот раз времени нами заниматься, спешили, кого-то искали.
Мы долго молчали после их ухода. Наконец Соня коротко спросила у Игоря: «Где?» И он молча указал на маленькую жестяную печурку-буржуйку времен гражданской войны. А потом добавил: «Когда вы с тетей Саррой пошли, я их увидел через окно. Схватил пистолеты, засунул в печку, успел засыпать золой и забросать щепками».
Среди узников лагеря на Широкой были и возчики. Их часто посылали в лес за дровами, по дороге они заезжали в гетто. Пропуска, в которых было указано направление, выписывала им Соня Курляндская. И мы разработали смелую операцию. В нескольких санях были устроены двойные днища. Из лагерного склада добыли соль, сахар, геркулес, захватили и золотые вещи, награбленные гитлеровцами у населения. Все это было замаскировано в санях. И вот однажды утром возчики вместе с подготовленной группой узников лагеря выехали в лес. В условленном месте их встретила Броня Завала. Все они благополучно прибыли в отряд.
После этого, так удачно подготовленного побега, командир отряда имени Фрунзе Кашинский прислал через Броню благодарственное письмо мне и Соне.
Выводить людей помогал Броне Завала 13-летний пионер Вилик Рубежин, который жил на одной из явочных квартир у Сарры Голанд. Однажды мы подготовили шрифт, пишущую машинку, немецкое обмундирование, медикаменты. И все это Вилик вывез из гетто и доставил на саночках на квартиру подпольщиков Никитичей в «русский район».
Находят приют у партизан и дети гетто. Многие из них становятся проводниками. 14-летний Сёма пришел с заданием из отряда имени Буденного: выманить из гетто и доставить в лес предателей, прислужников гитлеровских палачей – еврейских полицейских. Мы все их хорошо знали. Начальник еврейской биржи труда Нохим Эпштейн, состоявший до войны в торунской (Польша) фашистской сионистской организации «Бэйтар», люто ненавидел коммунистов и всех советских евреев. Его главным помощником был лодзенский вор и шулер Розенблат. Мира Маркман каждый день доставляла палачам жертвы. Во время погромов она вместе с фашистами заходила в пустые квартиры и плачущим голосом по-еврейски говорила: «Уже всё кончилось, немцев нет, выходите». Таким образом она выманивала людей из подвалов «малин» (специально построенных под землей убежищ). Зазывала детей-сирот на биржу, обещая талоны на обед, а потом передавала на растерзание фашистам. Не один десяток людей отправила она на тот свет. Её любовник Муля Каган «прославил» себя успешными поисками подпольщиков, семей партизан. Это он привел гестаповцев в дом семьи Наума Фельдмана, задержал Зяму Окуня и многих других. Садизмом отличались Эля Гинзбург, Абрамчик и другие. Все они вместе врывались в дома узников гетто, забирали одежду, последний кусок хлеба, пьянствовали.
После ухода Сёмы мы с Соней всю ночь не спали, волновались, советовались, шептались. Задание сложное, рискованное. Чтобы выполнить его, надо сблизиться с этой шайкой отщепенцев, войти к ним в доверие. Значит выход один – надо устроиться на биржу труда. Но кому? Соня не может. Она в это время работала по заданию в жилищном отделе юденрата, добывала ценные сведения, приводила в «порядок» картотеку. На листках тех, кто ушел в партизанские отряды, ставила черные кресты. Это означало, что человек умер. Ведь немецкие фашисты установили круговую поруку. Если из определенного дома пропал без вести человек – уничтожались все, кто там жил. Нет, Соня не может. Значит, я.
На бирже работали две очень преданные комсомолки – Мира Стронгина и Роза Альтман. Они и помогли мне туда устроиться. Расхвалили меня Эпштейну. Его прельстило, что я «западница» и умею писать готическим шрифтом.
Во время работы на бирже труда мы с Мирой Стронгиной тоже наводили «порядок» в картотеке, которая параллельно велась в юденрате. Только там [учет велся] по месту жительства, а на бирже – по специальностям и рабочим колоннам: таким образом гитлеровцы думали обезопасить себя от обмана, но просчитались.
Работа на бирже труда дала мне возможность устанавливать новые связи. Мой сосед по квартире скрипач Ион Захарович Барац познакомился с железнодорожником Андреем Марошко. Тот согласился перевозить в тендере паровоза людей из гетто в партизанский отряд, с которым он был связан. Андрей пришел в гетто якобы за рабочей силой. Я встретилась с ним возле здания биржи. Очень хотелось установить связь с еще одним партизанским отрядом. Андрей хотел, чтобы с ним отправилась я. Но мне нужно было довести до конца дело с предателями. Ехать с ним вызвалась Роза Липская. Она встретилась с Андреем у меня на квартире по Танковой улице, куда я перешла жить. Вскоре она отправилась в путь со своим пятилетним сыном Феликсом. Я ей отдала весь свой месячный паёк хлеба, а Мира Стронгина – ботинки.
Поездка была неудачной и Розе много пришлось пережить. К несчастью, в это время отряд преследовали фашисты, и он менял дислокацию. Связаться с народными мстителями Розе не удалось и она вынуждена была вернуться ни с чем в гетто.
Снова пришел проводник Сёма, принес привет от Ганзенко и листовку с обращением к полицейским. Она призывала их перейти на сторону партизан и в боях искупить свою вину перед Родиной.
Был солнечный воскресный день. Я встретила Элю Гинзбурга и решила действовать напролом. Остановила его, отошла в сторонку и дала прочесть листовку. Он растерялся, молчал. Я начала его убеждать, что надо уйти и предупредила: «Если выдашь меня Эпштейну, погибнешь от партизанской пули». Подумав, он принял предложение народных мстителей.
В тот же день постаралась как бы случайно встретить и Миру Маркман. Я знала, что ее муж – офицер Красной Армии. Подошла к ней и сказала: «Мира, привет тебе от мужа. Он связался по рации с партизанами, разыскивает тебя». Мира побледнела, потом покраснела, ее начало знобить. Не давая предательнице прийти в себя, я подсунула ей листовку. Мира обрадовалась, поверила, что сможет смыть с себя людскую кровь. Она мне даже пообещала сагитировать Мулю Кагана и Абрамчика.
Целую неделю жил у меня в комнате под замком Сёма. Хотелось все подготовить наверняка. По воскресным дня Эпштейн не бывал в гетто. В субботу вечером он куда-то уходил и пьянствовал с работниками СД. Поэтому я решила назначить выход на воскресенье. Как хотела и просилась пойти со мной Мира Стронгина, как блестели ее черные глаза! Но она должна была пока оставаться на бирже. Позже я за ней прислала [связного], и она тоже воевала в нашем соединении.
Кроме предателей, проводника и меня было подобрано еще 11 человек. В субботу вечером, когда Эпштейн убрался из гетто, мы с Мирой пришли на биржу, выписали 17 направлений на работу на кирпичный завод № 2, поставили печать, которая хранилась у этого изверга в столе. Попрощалась с Мирой, зашла к Соне, взяла у нее противогаз со шрифтом, который был подготовлен заранее.
Последнюю ночь в гетто я не сомкнула глаз. Вспоминала мужа, детей, не доживших до этого дня, погибших товарищей, тех, с кем предстояло встретиться в отрядах.
В 5 часов 30 минут утра все собрались возле моего дома. Предатели одели свои желтые повязки, и мы колонной двинулись в путь. Был конец апреля, дул теплый ветер, зеленела трава. Не верилось, что мы вырвались за город, что скоро попадем к своим. Прощай, гетто! Будь проклято – за кровь, за горе сыновей и дочерей еврейского народа. Прощай, гетто! Спасибо тебе, что ты дало познать нам тепло и силу настоящей, искренней дружбы, что укрепило наш дух и стремление к борьбе и мести.
Но не для всех этот выход из гетто был избавлением. В пути мы натолкнулись на засаду. После приказа «Хальт», который мы не выполнили, а продолжали бежать вперед, гитлеровцы начали стрелять. Из нашей группы погибло семь человек и среди них маленький проводник Сёма. Но предатели уцелели.
С большими трудностями нам удалось добраться до партизанского отряда. Хорошо, что я запомнила маршрут и знала пароль. Предателей судили партизаны – выходцы из гетто. Им был вынесен приговор по заслугам – расстрел.
Пока существовало гетто, я не порывала связи с теми, кто оставался за колючей проволокой. По адресам, что я давала, проводники еще несколько раз ходили в Минск, выводили людей.
В коротком материале всего не охватишь. Я рассказала только о том, что знаю, что видела собственными глазами, в чем сама участвовала, о людях, с которыми работала вместе. Я не собиралась и не беру на себя смелость осветить всю подпольную работу в гетто, которая велась сотнями патриотов, преданными сыновьями и дочерями советского народа.