Самоубийство и советская власть: антитоталитарный суицид

Ирина РОМАНОВА (Минск)

Французский историк и демограф Ф.Арьес утверждал: в изменении восприятия смерти находят свое выражение сдвиги в трактовке человеком самого себя [1]. Известный российский историк А.Я.Гуревич отмечал, что изменение установок людей в отношении к смерти - своего рода эталон, индикатор характера цивилизации [2]. "Вычленение ее [смерти] в качестве антропологического аспекта социально-культурной тотальности вполне оправдано и дает возможность в новом ракурсе и более глубоко и многосторонне увидеть целое - общественную жизнь людей, их ценности, идеалы, надежды и страхи, их отношение к жизни, их культуру и психологию" [3].

Не менее информативным для изучения общества, на наш взгляд, является изучение не смерти вообще и отношения к ней в частности, а проблемы суицида. Доминирующее в обществе отношение к суициду, закрепленное в соответствующих стереотипах восприятия этого явления, позволяет дать оценку взаимоотношений любой общественной системы с составляющими ее человеческими "квантами". Чем в большей степени социум продвинулся от патриархальной "соборности" к либеральной "атомарности", тем чаще за индивидуумом признается право распоряжаться собственной жизнью, тем это право становится все более неотъемлемым.

Причины самоубийств были предметом анализа для самых выдающихся умов человечества: заниматься поиском ответов на "последние" вопросы бытия было модно во все времена, но те, кто готов был добровольно потребовать (и получить) немедленный ответ на главный вопрос, всегда были редкостью. Их побудительные мотивы трактовались самым различным образом: объяснения искали повсюду -- от физиологии до теологии. Монтескье и Карамзин причину самоубийств видели в климате и рационе питания. Позже вина была возложена на нигилизм, материализм и прочие разрушительные идеи.

Э.Дюркгейм возложил ответственность за суицид на общество; последователи Фрейда, в свою очередь, - на подсознание. Большевистские идеологи причислили самоубийство, наряду с пьянством, преступностью и проституцией, к социальным болезням, или, как тогда говорили, к родимым пятнам капиталистического прошлого, которые возникли на почве общественной несправедливости и которые при социализме должны были исчезнуть сами собой. Как сказано в предисловии к одной из советских брошюр по девиантному поведению: "Социализм поднял жизнь и счастье человека на уровень высшей ценности, объявив непримиримую борьбу со всем, что препятствует реализации этого принципа". В таких условиях самоубийство становится вне моральных норм общества и рассматривается государством прежде всего с политической точки зрения.

Переустройство общества сопровождалось бурным развитием промышленности и ростом мегаполисов, распадом крестьянского уклада и маргинализацией городского населения, утратой общественного влияния религий, ослаблением семейного института, изменением повседневной жизни и сферы досуга, т.е. бурно развивались те самые социально-культурные процессы, которые, согласно Дюркгейму, неминуемо влекут за собой подъем уровня самоубийств.

Суицид в 20-30 гг. стал своего рода некоей социальной эпидемией, охватившей весь СССР и, разумеется, Беларусь как его составную часть. Характерная черта этого явления в том, что оно ощутимо (как никогда прежде или впоследствии) затронуло культурную, политическую и иные элиты страны. Примечательно, что и мотивация обывателя к суициду изменилась радикально. К концу 20-х гг. статистика самоубийств приобрела столь тревожный вид, что партия перевела ее в разряд секретных, обсуждение проблемы суицида в научной и массовой печати исключалось. Случаи самоубийства или попытки самоубийства обязательно расследовались, окончательное заключение было предметом внимания Бюро ЦК: имело значение кто покончил с собой -- рядовой член общества или лицо, наделенной властью, советский элемент или классифицированный как классово чуждый. В соответствии с этим и выносился посмертный приговор покончившему с собой.

В случае суицида рядовых членов общества, осуждались служебные лица, которые своими действиями вынудили жертву к самоубийству. Так, например, в 1932 г. расследовалось дело о попытке самоубийства колхозницы Здольниковой (к-з МОПР, Витебский район): "Выяснилось, что она бросилась в колодец по причине самого безобразного отношения к ней со стороны администрации и рабочкома, ее несколько раз перекидывали с одной работы на другую [...] Горком партии обсудил этот вопрос и вынес решение: секретарю ячейки вынесли суровый выговор и сняли с работы, председатель рабочкома и директор колхоза сняты с работы, исключены из партии и союза и отданы под суд" [4]. В таких условиях местные власти стремились регистрировать случаи самоубийства под видом несчастных случаев или естественных смертей. При этом начинал действовать механизм приписок и уписок, достоверный учет прекратился.

Прежде факт самоубийства радикально изменял ход любого социального конфликта: суицид рассматривался как аргумент в пользу невиновности или сомнительности вины наложившего на себя руки, либо, как минимум, смягчал его вину в глазах общества. К середине 30-х годов ситуация переменилась: в таком вопросе власть никак не могла пренебречь своими идеологическими и социальными установками.

В качестве примера можно привести следующий факт: угроза покончить жизнь самоубийством единоличницы Смолер в связи с тем, что она не имеет чем выполнить мясопоставки и денежные платежи, а муж осужден на воровство, была расценена так: "C целью компрометации советских законов и вызова недовольства среди отсталой части населения единоличников стала на путь явной провокации". ОРПО ЦК КП(б)Б поручило райпрокурору провести следствие по делу, привлечь виновную к ответственности. Местная парторганизация на общих сходах колхозников должна была разъяснить "сущность этой провокации, мобилизовав массы колхозников и единоличников на выполнение хозяйственно-политических кампаний" [5].

Для партийных кадров оценка факта самоубийства было еще более жесткой: покончил с собой - значит враг, который запутался в преступлениях, а самоубийство - доказательство вины. Идеологическим обоснованием осуждения самоубийц стало, фактически, объяснение суицида, предложенное церковью еще в средние века: самоубийство происходит в результате безумия, то есть из-за того, что в душу проникает бес и пожирает ее изнутри. В новой материалистической трактовке "душу изнутри" пожирал антисоветизм. Так, во время следствия по делу о самоубийстве председателя Хойницкого Райисполкома Марченко

Я.А. "выяснилось": "Работая много лет на руководящей партийной и советской работе в республике он соприкасался со многими разоблаченными ныне как враги народа, а с некоторыми из них имел близкую связь [...] Основным мотивом его самоубийства несомненно является ряд вредительских актов, совершенных им в районе, ответственность которую он, безусловно, должен был нести". В постановлении Бюро РК по этому вопросу, самоубийство Марченко было квалифицировано как "антисоветский, враждебный акт, совершенный с целью избавиться от ответственности" [6].

На счету масштабного исторического эксперимента особенно много доведенных до самоубийства писателей. Г.Чхартишвили в своем исследовании "Писатель и самоубийство" (Москва, 2000) характеризует этот период как "настоящую эпидемию самоубийств, выкосившую литературу от Есенина до Фадеева". В годы, предшествовавшие массовым чисткам, государственную машину весьма эффективно подменяли рапповские и лефовские "проработки". Так, гонения на идеологической почве стали причинами самоубийств Андрея Соболя (левая критика вменяла в вину недостаток оптимизма и рефлексию), Виктора Дмитриева (был исключен из рядов Ассоциации пролетарских писателей и признан "идеологически чуждым"), Леонида Добычина (был раскритикован за "объективизм" и "политическую близорукость") [7].

Как свидетельствуют факты, нередко причиной самоубийства творческих людей становился вызов в НКВД "на беседу" (Галич Ю.И., Дементьев Н.И.), страх ареста и арест (Бем А.Л. -- по другой версии был расстрелян, Яшвили Паоло (Павел Джибраэлович); последствия перенесенного ареста (Болдырев (Шкотт) И.А., Габай (Гончаренко) И.Я.). Не перенесла испытаний, выпавших на ее долю Цветаева М.И. Довольно сложно сказать наверняка в какой степени причиной самоубийств С.Есенина и В.Маяковского стала социальная действительность и идеологическая атмосфера. А чем было самоубийство ведущего теоретика пролетарской литературы А.Фадеева - запоздалым раскаянием или его собственным уязвимым положением в связи с разоблачением "культа личности"?

Люди творческих профессий относятся к так называемой группе высокого суицидального риска, что объясняется их особой эмоциональной незащищенностью. Однако самоубийства стали массовым явлением не только среди них.

Самоубийства шли волнами: с введением НЭПа и первых номенклатурных привилегий стали стреляться большевики, убежденные, что революцию продали и предали; с отменой нэпа начали вешаться "совбуры", резко возросло количество бытовых самоубийств. К 1934 году уровень самоубийств по сравнению с 1917 годом поднялся ровно вдвое, а в Москве почти втрое.

Довольно широкую известность получили случаи самоубийства на почве репрессий. Стоит признать, что самоубийство является не только актом свободы человека, но и может быть достойным выходом из недостойной ситуации. Государство требовало все большего и большего ограничения частной свободы; механизм насилия над личностью неминуемо должен был покуситься на главную область человеческой свободы. Самоубийство было последним и, как правило, единственным способом избежать ареста, прекратить издевательства во время следствия. Во многих случаях оно выступало как сознательная форма протеста, как средство доказать свою невиновность и отвести репрессии от родных и близких.

Смена курса начала 30-х годов, переход к "Революции сверху" сопровождался массовыми кампаниями разоблачений "нацдемов". Проводники прежней политики стали не просто неугодны, но и были отнесены к стану врагов.

20 ноября 1930 г. пытался покончить с собой поэт Янка Купала. В письме, направленном из ЦК КП(б)Б в ЦК ВКП(б), отмечалось: "... Все это происшествие рассматривается нами как протест против нашей политики борьбы с национал-демократизмом. Мы решили не требовать от Я.Купала признание в участии в союзе вызволения Белоруссии и сосредоточить свои силы на требовании выступить с открытым осуждением контрреволюционной деятельности группы белорусских интеллигентов, арестованных по делу СВБ. Думаю, что это нам удастся" [8].

Во время этой же кампании был исключен из партии и снят с должности Президент Белорусской Академии наук В.М.Игнатовский "как сознательно проводивший на протяжении всего периода пребывания в партии национал-демократическую установку в своей работе, являющегося фактически кулацким агентом в партии... как чуждого элемента, игравшего на руку нацдемовской контрреволюции". После очередного допроса в ОГПУ Игнатовский застрелился. В 1933 г. во время заседания Политбюро ЦК КП(б)Украины, рассматривавшего его вопрос, застрелился обвиненный в национализме зам. председателя СНК и Госплана УССР Н.А.Скрыпник.

Следующая волна самоубийств среди руководящего состава на почве репрессий связана с 1937 годом.

Покончил с собой председатель СНК БССР Я.А.Адамович.

Во время очередного допроса выбросился из окна 5-го этажа здания НКВД, "не дав показаний о своей контрреволюционной деятельности", председатель СНК БССР Н.Н.Голодед [9].

Застрелился обвиненный как враг народа, "запутавшийся в своих связях с антисоветскими элементами и, видимо, боясь разоблачения" I секретарь ЦК КП(б)Б Я.Б.Гамарник.

В перерыве съезда КП(б)Б застрелился председатель ЦИК БССР

А.Г.Червяков.

Пытался покончить с собой в ходе следствия в НКВД нарком земледелия К.Ф.Бенек.

По одной из версий покончил с собой также поэт, редактор газеты "Советская Белоруссия" и журнала "Полымя", глава Государственного Издательства БССР Д.Ф.Жилунович.

Во время кампании по борьбе с "буржуазно-националистической антисоветской организацией бывших боротьбистов" в Украине застрелил свою жену и покончил с собой секретарь ЦК КП(б) и председатель СНК Украины П.П.Любченко.

Есть серьезные основания предполагать, что покончил с собой и нарком тяжелой промышленности СССР Серго Орджоникидзе.

При проведении кампании по ликвидации "пятой колонны", когда основанием для репрессий становилась национальность гражданина, покончил с собой обвиненный как "участник латышской фашистской организации" помощник Командующего по ВВС БВО и ОКДВА А.Я.Лапин. В оставленной им предсмертной записке говорилось: "Мне надоело жить, меня сильно били, поэтому я дал ложные показания и наговорил на других лиц. Я ни в чем не виновен" [10].

Параллельно с "врагами народа" кончали жизнь самоубийством и люди, несогласные с линией партии либо обвиненные в "уклонах" от нее.

После того, как стало ясно поражение троцкистов, покончил с собой партийный деятель и дипломат, один из руководителей "Новой оппозиции" А.А.Иоффе.

Председатель ВЦСПС М.П.Томский (Ефремов) застрелился во время открытого процесса над Зиновьевым и Каменевым, когда на заседании его имя было упомянуто в их показаниях. Тем не менее, его участие в антипартийном заговоре было признано доказанным.

Брат убежденного сторонника Сталина Лазаря Моисеевича Кагановича нарком оборонной промышленности и авиационной промышленности М.М.Каганович застрелился после того, как Сталин обвинил его в том, что он "якшался с правыми" [11].

Во второй половине 30-х годов связь с троцкизмом стала одним из самых популярных обвинений. В случае навешивания такого ярлыка приговор был максимально суров, а следствие "устанавливало" связи и контакты "троцкиста" (позднее - "шпиона" и "врага народа"). Автоматически под подозрение попадали все родственники и знакомые обвиняемого.

В такой атмосфере кончали с собой не только руководители высшего звена, но и рядовые партийцы, обвиненные в троцкизме. Так, Зав. ОРПО ЦК ВКП(б)Б Маленкову была направлена докладная записка "О самоубийстве двух членов партии, обвинявшихся в троцкизме", в которой указывалось: "При трупе Каплан обнаружена оставленная им записка, из них одна в партком Наркомместпрома о его антипартийном поступке, связи с сестрой жены, исключенной из партии за троцкизм и записка о причинах, толкнувших его к самоубийству, где он пишет, что исключен из партии без вины, что этого позора он перенести не может и выбирает лучше смерть, чем жизнь..." [12].

Надежды лица, решавшегося на самоубийство, на то, что его добровольный уход из жизни будет расценен как доказательство его невиновности, как правило, не сбывались. Даже такая форма протеста против царящего в стране становилась бессмысленной и не гарантировала безопасность родных и сохранение доброго имени жертвы. Так, например, как "члены семьи предателя" в 1937 г. были репрессированы родные В.М.Игнатовского: сыновья были расстреляны, а жена осуждена на 8 лет лагерей. Жена Я.Б.Гамарника была приговорена к 8 годам тюремного заключения, а затем еще к 10; она умерла в лагере, а дочь была отправлена в детдом. В 1937 г. были арестованы мать, брат, сын, и три сестры жены П.П.Любченко.

Документы свидетельствуют, что причиной самоубийства нередко становилась невозможность вынести "методы советского следствия". Так в докладной записке 1939 г. прокурора БССР Новика "О недопустимых действиях, допускаемых при допросах в органах НКВД" отмечалось: "В больницу (Наровлянский район) был доставлен Бачино Франц Антонович, раненый гвоздем в грудь, где ему оказана медицинская помощь. По объяснению Бачино, он ранил себя, желая покончить самоубийством, ввиду избиений его в РО НКВД. Об этом Райпрокурору стало известно после того, как Бачино был расстрелян по решению НКВД БССР за шпионаж" [13].

О том, какой ужас испытывали простые люди перед беспределом правовых органов свидетельствует следующий факт. В 1938 г. за воровство 2 кг. муки колхознице колхоза "Путиловец" Меховского района Павленко Евдокии Яковлевне бригадир пригрозил, "что она, Павленко, за воровство муки будет отвечать в уголовном порядке и ей будет не менее 10 лет". Колхозница покончила жизнь самоубийством через повешение. Далее в докладной отмечалось: "Среди колхозников на месте проведена соответствующая разъяснительная работа" [14].

После "ликвидации нацдемов и врагов народа" последовала следующая волна репрессий: врагами стали те, кто провел предыдущие этапы кампании -руководители "доблестных органов" ОГПУ-НКВД. Начали стреляться люди с "железным сердцем". Покончили с собой: комиссар государственной безопасности 3-го ранга, один из ближайших сотрудников Н.И.Ежова и организатор массовых репрессий В.М.Курский, комиссар государственной безопасности 3-го ранга М.И.Литвин, нарком внутренних дел БССР, нарком (с 1946 г. министр) государственной безопасности БССР, с 1951 г. - зам. Министра государственной безопасности СССР Л.Ф.Цанава.

После ХХ съезда КПСС и начавшейся кампании по разоблачению "культа личности" застрелился один из руководителей ГУЛАГа генерал-полковник К.А.Павлов, а несколько позже, после начала расследований в МВД, - зам. Министра МВД по войскам, Герой Советского Союза генерал И.И.Масленников.

Выводы.

Даже при столь поверхностном изучении материала, какое позволяет объем статьи, очевидно, что тоталитарная власть совершенно нетерпимо относится к любому проявлению своеволия, даже (а, может быть, и в особенности) к такой его крайней форме как самоубийство. В то же время, на основании примата политических целей и социальных ценностей над индивидуальными, государство легко жертвует тысячами граждан, мешающими, на его взгляд, развитию общества. "Полезные" же граждане при этом постоянно побуждаются к самопожертвованию, в том числе и прямому, не иносказательному - через альтруистическое самоубийство (прославление подвигов Матросова и Гастелло, лозунг "последняя пуля себе" и т.д.).

Советская эпоха может дать немало материала для осмысления факта подавления в человеке обществом одного из наиболее сильных инстинктов -инстинкта самосохранения. Статистика свидетельствует: в преодолении "воли к жизни" СССР преуспел как, возможно, ни одно другое государство минувшего столетия.

ЛИТЕРАТУРА:

1. Ф.Арьес. Человек перед лицом смерти. - М., 1992.
2 А.Гуревич. Филипп Арьес: Смерть как проблема исторической антропологии // Ф.Арьес. Человек перед лицом смерти. - М., 1992. - С. 6.
3. Там же, с. 30.
4. НАРБ. Ф.4. Оп.21. Д.391, л.78.
5. Там же, д.1306, л.12.
6. Там же, д. 992, л.19, 21.
7. Г.Чхартишвили. Писатель и самоубийство. - М., 2000. - с.386.
8. НАРБ. Ф.4. Оп.21. Д.233, л.8а.
9. Там же, д. 1805, л.51-52.
10. К. Залесский. Империя Сталина. Биографический энциклопедический словарь. - М.,2000. - С.268.
11. Там же, с.201.
12. НАРБ. Ф.4. Оп.21. Д.889, л.260.
13. Там же, д.1724, л.16.