Яков Басин. Исторические книги, статьи, очерки.

          Макс Топельсон (Раанана, Израиль)

 

Подлинная трагедия сталинских репрессий даже не в их глобальности и средневековой  жестокости, а в их иррациональности. Как писал Гр.Померанц, «то, что случилось, выходит за рамки какого бы то ни было трезвого человеческого расчета, даже злодейского. Возникает впечатление, что процесс, вырвавшийся из-под контроля, руководил теми, кто воображал, что руководит им» [1].

Получив возможность ознакомиться с материалами следствия и суда по обвинению моего отца в «шпионской деятельности»», а затем неоднократно возвращаясь к этим материалам, имеющимся у меня к копиях, я не раз терзал себя вопросом: «В чем смысл событий, которые произошли 70 лет назад в городе Великие Луки?» Я задавал себе этот вопрос и не мог дать на него ответ с точки зрения здравого смысла и «нормальной» человеческой логики. В самом деле, какой был смысл обвинять человека тридцати трех лет в возможной связи с польской разведкой, которая однажды допрашивала его в 1919 году, когда ему было 15 лет?

Мой отец, Топельсон Петр Ефимович, уроженец Минска, женатый, имеющий троих детей (на момент ареста сыновьям было 4 и 2 года, а дочери – 3 месяца), житель г. Великие Луки, был арестован 31 ноября 1937 года. Ордер № 8276 на проведение «обыска и ареста» был выдан районным отделением НКВД по Калининской области и предполагал проведение этих мероприятий («обыска и ареста») по адресу: «ул. Энгеля, дом № 12» [2]. То, что фамилия одного из великих основателей марксизма Фридриха Энгельса написана с ошибкой, не простая описка. Именно такое написание этой улицы встречается потом и в протоколах допросов, что говорит об уровне образованности сотрудников этого самого «Р/О УНКВД».

Что явилось основанием для выдачи этого ордера, из самого ордера и протокола ареста неясно. Приводится лишь список изъятых документов (паспорт, военный билет, профбилет, две фотографии и т.д.) и уточняются анкетные данные (где, когда родился, где, кем работал, кем был до 1929 года, кем был до 1917 года, сведения о службе в царской, белой и Красной армиях, национальность, партийность, образование, категория военного учета, сведения о судимостях, о составе семьи и т.д.). Ничего не проясняет и протокол первого допроса, проведенного в тот же день – 21 ноября 1937 года. Правда, уже тогда возникает вопрос о наличии родственников за границей и связи с ними, и выясняется, что в Данциге живет сестра матери, но связи с ней нет.

С первых же протоколов имя арестованного пишется в еврейской транскрипции – Пейсах Хаимович.

И вот протокол от 22 ноября. Первый же вопрос «Вы были за границей?» приводит следствие к подробному освещению событий 18-летней давности.

Как следует из протокола, арестованный Топельсон П. Х. в 15-летнем возрасте добровольцем вступил в ряды Красной Армии, которая в 1919 году, не дойдя до Варшавы, начала отступать. Топельсон служил в отделе снабжения, и, отправившись однажды с напарником «за продуктами», отстал от своей части. Присоединился к другой части, вместе с которой попал в плен. С октября 1919 года по апрель 1920 был в плену, потом освобожден и отдан на поруки еврейской общине г. Седлице, где провел три месяца, после чего перебрался в СССР.

Вот тут начинается самое интересное: оказывается в СССР Топельсон попал…нелегально. На деньги «Американского комитета помощи евреям» [3] он жил в Седлице, на эти же деньги купил билет до Вильно, потом доехал до Молодечно, дошел пешком до местечка Родошковичи и с помощью одного из местных жителей (не бесплатно) пересек границу. Оказавшись в Минске, к властям не обращался.

На следующем допросе, который состоялся в тот же день, 22 ноября, были уточнены сведения о многочисленной родне Топельсона в Минске, в Москве, Великих Луках и о дяде в Америке, а также собраны подробные сведения о том, где жил, учился и работал арестованный по день ареста. За решетку Топельсон попал, будучи бухгалтером артели «Утильтруд». О том, что послужило поводом для ареста, еще не было сказано ни слова. И неясно, был ли это донос или то, что в народе называют словом «хапун», когда хватают («хапают») всех подряд, а уже потом ищут повод. Как говорили во все советские времена, «был бы человек, а статья [уголовная] найдется».

Но, оказывается (как следует из дела), в эти же дни давали показания и другие люди. 23 ноября на допрос был вызван экономист Окрпромсоюза Владимир Викентьевич Денисевич, 1905 года рождения, проживающий по тому же адресу – «ул. Энгеля, 12» (так улица названа и в этом протоколе), по социальному происхождению «из кр-н [крестьян] середняков», отец 2-х детей (дочери 7 и 6 лет), выпускник Великолукского техникума путей сообщения. Почему этот человек был вызван на допрос в НКВД непонятно, но, судя по всему, он и был автором доноса, послужившего поводом для ареста Топельсона.

Они оба, и Топельсон, и Денисевич, жили в одном доме, видимо, дружили семьями, были откровенны в беседах и доверяли друг другу. Почему один донес на другого? Извлекал какую-то выгоду для себя? Исполнял «патриотический долг»? Об этом мы уже никогда не узнаем. Но что интересно: те сведения, которые Денисевич сообщил сотруднику НКВД о своем соседе, он получил из разговора с ним (соседом) в бане в июле 1937 года. Вот что Топельсон рассказывал ему об обстоятельствах перехода польско-советской границы (текст протокола приводится без редактирования).

«Я сначала до станции… шел пешком, после чего сел на военный товарный поезд и поехал по направлению к границе СССР. В пути на поезде меня обнаружил офицер Польской армии… Этот офицер стал спрашивать меня куда я еду. Я ему ответил, что еду до станции Молодечно. Офицер мне не поверил, а сказал, что ты пробираешься в СССР и предложил мне рассказать правду, а если не расскажу пригрозил мне арестом, в силу чего мне пришлось признаться, что действительно я еду к границе СССР, а затем перейти нелегально в СССР. После этого мне офицер Польской армии сказал, что в СССР в городе Самаре живет моя [его?] жена, как приедешь в СССР напиши ей письмо следующего содержания «тебя любят и ждут» и ей будет понятно с этих слов, и офицер мне добавил, если же ты не напишиш (так в тексте.- Авт.) то в последствии мы с тобою расправимся. По словам офицера, что это письмо нужно было передать его жене для того, чтобы она знала, что он жив и ждет ее приезда в Польшу. Тогда я Денисевич спросил у гр-на Топельсона, что выполнил ты задание офицера Польской Армии на это мне ответил, что нет».

Иначе выглядит в доносе Денисевича и история непосредственного перехода границы.

«Топельсон говорил, что доехав до станции Молодечно меня офицер Польской армии с поезда ссадил и я пошел пешком до погран. местечка Родашковичи где проживала моя тетя по матери фамилии он мне не назвал, которую по словам Топельсона он там нашел, и последняя меня под видом своего сына перевела через границу ч/з реку по мосту на котором стоял Польский патруль и так я попал в СССР».

Спустя 3 дня, 26 ноября, очередной допрос Топельсона. Сначала какие-то вопросы о родственниках в Данциге, о контактах с ними, а потом попытка доказать, что предыдущие показания его лживые. Всплывает наконец факт разговора с польским офицером, подследственному предлагают совершенно иное изложение обстоятельств перехода им границы, однако об источниках этой информации – ни слова. Просто: «следствие располагает данными, что вы… и т.д.», однако, откуда у следствия эти данные – тоже ни слова. Или идет давление на арепстованного: «вы говорите неправду, следствие требует от вас … и т.д.». Топельсон стойко стоит на своем: «подтверждаю своё предыдущее показание, а других показаний дать не могу».

Показания доносчика явно «хилые». Арестованный их опровергает, прямых улик против него нет. Доносчика следователь не выдает, на разговор в бане не ссылается, очной ставки не устраивает. Похоже, доказать факт вербовки 15-летнего мальчишки польским офицером не удастся. Остальное еще менее серьезно. И тут на помощь следствию приходят факты, позволяющие обвинить Топельсона в совершении экономического преступления.

2 декабря показания следствию дает председатель Окр. Кустпромсоюза Великих Лук Гольдин Исаак Соломонович – «из рабочих, не имущий», отец двух дочерей, член ВКП(б)Б с 1927 года, который в августе 1937 года вскрыл «вредительские действия» в артели «Красный конфетчик» в г. Невеле.

«Вредительские действия» заключались в том, что было «испорчено и зарыто в землю 2 тонны мяса, хищений продукции и растрат средств артели на сумму 24.000. Кроме того, артель имела убыток в сумме 29 000 руб. После этого правлением окр. кустпромсоюза для точной ревизии работы правления артели красный конфетчик и налаживания работы был командирован как специалист бухгалтер гр-н Топельсон Пейсах Хаймович, который… вместо того, чтобы вскрыть вредительские действия бывших руководителей артели зав производством Полякова и бухгалтера Бейлинсона в период пребывания в командировке якшался с ними и вместо вскрытия их вредительских действий замазал их, что в последствии было вскрыто на общем собрании членов артели в городе Невеле. На собрании также было отмечено, что Топельсон за то, что не вскрыл преступные дела Полякова и Бейленсона за это от последних получил взятку копченый окорок. Работая в одной системе окр. кустпромсоюза с гр-ном Топельсон мне известно что последний очень часто выезжал в командировки в пограничные районы, тесно был связан с бывшими руководителями окр. кустпромсоюза Шохтовым и Лебедевым».

В 1937 году подобные экономические преступления (потеря продукции, растраты и даже убыточная деятельность) расценивались как «вредительство», и виновники в этом обычно подвергались репрессиям. Скорее всего, «бывшие руководители артели «Красный конфетчик» и «бывшие руководители Окркустпромсоюза» уже были репрессированы. И у следствия было большое желание «пристегнуть» сюда и Топельсона, но, видимо, «зарытые» в землю 2 тонны мяса» и полученный в качестве взятки копченый окорок на шпионскую деятельность не очень «тянули», и на допросе Топельсона 5 декабря не всплыли.

Все «следствие» 5 декабря было вообще закончено. Протокол последнего допроса невелик. От обвиняемого требуют признания в «преступных действиях», в том, что он «принадлежит к иностранной разведке» и т.д. Топельсон все отрицает: «Я даю только правдивые показания, что к иностранной разведке я никогда не принадлежал и завербован никем не был и никакой разведывательной работой не занимался». На этом все было закончено, и в тот же день, 5 декабря, было составлено «обвинительное заключение по следственному делу № 2004 по обвинению гр-на Топельсона Пейсаха Хаймовича в преступлении, предусмотренном ст. 58 п.6 УК РСФСР».

Суть обвинения заключалась в том, что «в 1920 году Топельсон П.Х. при содействии переправщика на польской стороне и офицера польской армии нелегально перешел на сторону СССР, получив поручение от офицера польской армии для выполнения на территории СССР».

Как следует из обвинительного заключения, «допрошенный обвиняемый Топельсон П.Х. по существу предъявленного ему обвинения по ст. 58 п. 6 УК в шпионской деятельности виновным себя не признал, но изобличается свидетельскими показаниями».

Несмотря на абсурдность всего дела (обвиняемый в момент «преступления» был подростком, со дня «преступления» прошло 17 лет, в течение которых обвиняемый никаких «преступных действий» не совершал, факт вербовки и деятельности в пользу иностранной разведки не зафиксирован и т.д.), обвинение в преступлении, предусмотренном ст. 58 п.6 УК РСФСР было «доказано».

В заранее заготовленные бланки различных «постановлений» были внесены фамилии сотрудников НКВД и обвиняемого, и дело было закрыто. Согласно одному постановлению, обвиняемому Топельсону П.Х. было объявлено, что «дело следствием закончено и направлено на рассмотрение судебных органов». Согласно другому постановлению «Топельсон П.Х. с первым отходящим этапом» должен быть отправлен в г. Калинин, а его следственное дело (№ 2004) должно быть отправлено в 3-1 отдел УГПУ НКВД. Все документы датированы одним числом – 5 декабря 1937 года. Подписи четкие: постановления оформлял сотрудник 3-го отделения УГБ Великолукского окротдела НКВД, ст. лейт. Гос. Безоп. Якунин. 20 декабря обвинительное заключение утвердил обл. пр. (прокурор) Бобков.

И вот, наконец, финал этого полуанекдотического дела. Секретное совещание при Народном Комиссаре Внутренних Дел СССР от 8 января 1938 года. «Слушали» дело «перебежчика» Топельсона Пейсаха Хаймовича. Постановили: «Топельсона Пейсаха Хаймовича за к.р. [контрреволюционную] деятельность – заключить в исправтрудлагерь сроком на ДЕСЯТЬ лет, сч. [считая] срок со дня ареста. Дело сдать в архив».

16 ноября 1940 года мой отец Топельсон Пейсах Хаймович, как сказано в Определении № 50-Н-71 Военного Трибунала Ленинградского Военного округа от 22 сентября 1971 года, «умер в местах заключения». Ему было только 36 лет. Этим же Определением «Постановление особого совещания при НКВД СССР от 8 января 1938 года в отношении Топельсона П.Х отменить и дело о нем прекратить за отсутствием состава преступления». (Архивное уголовное дело №С-7193 в одном томе (секретно) от н/вх. №01171).

          Примечания:

1. Померанц Г. Нравственный облик исторической личности. // Г.Померанц. Неопубликованное. Посев, 1972, с. 216.
2. Копии материалов следствия и суда Топельсона П.Е. получены в Архиве УКГБ по Ленинградской области.
3. Речь идет об Американском еврейском распределительном комитете «Джойнт», основанном в 1914 г. для помощи пострадавшим в годы Первой мировой войны и продолжавшис свою деятельность и позднее.