Унижение забвением

 

Однажды, где-то в середине 70-х, мне пришлось несколько раз столкнуться в откровенных беседах с человеком (к несчастью, рано ушедшим из жизни), которому я во многом обязан тем, что сложился как литератор. Одинокая женщина, старше меня и гораздо мудрее меня  (как я понимаю, и тогдашнего и нынешнего), человек безукоризненного литературного вкуса, открывшая мне богатства русской поэзии XIX века, она обладала еще и удивительным для нашего сумасшедшего времени качеством – умением слушать. Для меня главным же оказалось то, что она стала первым человеком моего нееврейского круга общения, с которым я заговорил на еврейскую тему, что считалось в те годы признаком дурного тона. Однако, именно эти беседы и подтолкнули меня к тому, что эта тема постепенно вошла в мою жизнь как главная, основополагающая, доминантная.

 

1

 

Думаю, моя собеседница и в пресловутом «еврейском вопросе» разбиралась больше, чем я тогда подозревал. Но в одном наши позиции раcходились диаметрально – в оценке положения евреев в СССР. Тут она стояла насмерть. Евреи драматизируют ситуацию, –  говорила она. Не все так плохо, как они сами представляют в своих рассказах. Все познается в сравнении – в США вот синагоги поджигают. И вообще, дискриминация евреев не результат личных симпатий или антипатий руководителей государства, а порочной концепции национальной политики, заложенной еще в 30-е годы.

 

Из такта я не мог ей сказать, что она не должна быть столь категорична, ну, хотя бы потому, что сама не испытала на своей, так сказать, шкуре, что значит в нашей стране быть евреем. Помог случай. В завьюженный зимний день мы случайно встретились на Немиге.  Улица уже не носила той первозданной свежести, которой она отличалась еще буквально лет пять назад, когда на ней снимали эпизод из фильма по роману Ардаматского «Возмездие»: рассвет, узкая кривая улочка и пролетка с Борисом Савинковым, которого чекисты заманили в СССР, чтобы покончить с ним. Но к середине семидесятых  уже начинали сносить эти давно не крашенные двухэтажные кирпичные домики, уже было перекрыто движение, не во все дворики можно было зайти.

 

Мы прошли вглубь квартала, и я начал рассказывать моей спутнице о Минске столетней давности, показал место, где стояло снесенное всего лет десять назад одно из старейших зданий средневекового Минска – так называемая «холодная» синагога 1611 года. До революции в Минске евреи составляли более половины населения. В 1917 году в городе  было 80 синагог и молельных домов, 17 из которых размещались вот на этом городском «пятачке», вокруг Немиги. А над нами, на бывшей Соборной площади высились православный собор и бывший костел. В последнем располагалось спортивное общество «Спартак». Я предложил своей спутнице пройтись по территории бывшего гетто. Было холодно, но она согласилась.

 

Мы дошли до конца Революционной, повернули в сторону Коллекторной, стали подниматься к Сухой. Я рассказывал о том, что тогда знал о Катастрофе (Господи, как же мало я тогда знал!), но при этом чувствовал, что, либо я – плохой рассказчик, либо все это ей давно известно и без меня. Но вот улица пошла круто в гору, тротуар превратился в лестницу, и мы увидели, что ступеньками нам служат белые мраморные плиты с причудливыми надписями на древнееврейском языке. Моя спутница остановилась, осторожно сошла с этих ступенек. «Что это?»  – «Еврейское кладбище на Сухой сносится. Это оттуда». Глаза потемнели, углы рта опустились. Повела плечами: разве так можно? Оказывается, можно.  

 

Я не знаю, укладывались ли когда-либо надгробия c христианских могил в фундаменты строящихся особняков и дач, но разграбления еврейских кладбищ происходили повсеместно, даже в центре крупных городов. Происходят они и по сей день. Делается это, как правило, незримо. Но вот такого публичного надругательства над людской памятью я ни до, ни после этого больше не встречал

 

Свой путь мы продолжили по проезжей части улицы. Дошли до кладбища – оно оказалось под снегом, свернули в сторону Юбилейной площади. Дул ветер, мела поземка. На душе было скверно. Миновали площадь, началась улица Мельникайте.  Не заметили, как оказались у Памятника на Заславской. Он был едва ли не наполовину занесен снегом. Сбоку торчали остатки какого-то забора. Вокруг стояли деревянные одноэтажные домики, казавшиеся нежилыми. Полное ощущение заброшенной окраины глухого провинциального городка, хотя до Центральной площади столицы – не более двух-трех кварталов.

 

Проваливаясь в сугробы, добрались до обелиска. Бесстрастная надпись гласила, что здесь лежат 5000 жертв вошедшего в историю погрома в Минском гетто, происшедшего 2 марта 1942 года.  «Так мы стоим на костях?» –  «А вы здесь впервые?» – «Да».

 

Три десятилетия успело к тому времени пролететь после завершения самой смертоносной войны в истории человечества. Уже были созданы и стали центрами паломничества многие из известных ныне мемориалов, воспевающих подвиг народа, заплатившего столь высокую цену за экстремизм своих лидеров. Уже возвышались в разных уголках страны  обелиски, поставленные в память тех, кто отдал жизнь за победу над врагом. Уже даже стояли немногие к тому времени стелы на местах массовых расстрелов ни в чем не повинного мирного населения – женщин, детей, стариков. А в столице республики, потерявшей в той войне, как сейчас подсчитано, едва ли не треть своего населения, стоял заброшенный властями памятник – первый в СССР памятник жертвам гитлеровского геноцида. Видимо, дело было в том, ЧТО это был за памятник.

 

2

 

Перед началом войны евреи составляли 42 процента населения Минска. Город оказался в руках фашистов уже на шестой день после начала нашествия. Уйти смогли немногие. А в конце октября 1943 года «окончательное решение еврейского вопроса» в Минске было завершено. Город только за счет уничтожения еврейского населения потерял практически каждого второго своего жителя. 

 

Мемориал в Брестской крепости увековечил память ее героических защитников – каждого из них страна теперь знает поименно. Всемирно известный теперь уже мемориал в деревне Хатынь, уничтоженной вместе с жителями, это коллективный памятник еще почти трем сотням таких деревень на территории Белоруссии. Но число уничтоженного еврейского населения республики составляет 800 тысяч! Четверть всех потерь еврейского народа  в годы войны, включая действующую армию. Восьмая часть всех уничтоженных евреев Европы. И что же?.. Где тот мемориал, который был бы достоин такой жертвы?

 

Вот уже почти семь десятилетий пролетело после окончания войны, а эта тема так и остается закрытой для государства и его лидеров. Можно только представить себе, как бы выглядел такой мемориал, если бы речь шла не о евреях!

 

Евреи достаточно много пережили унижений в этой стране за последующие после захвата власти большевиками семь десятилетий. В наши дни евреи могли бы рассчитывать на иное к себе отношение. На деле же на место грубости и цинизма старых унижений пришли утонченная вежливость и скрытый цинизм новых унижений, основным из которых является УНИЖЕНИЕ ЗАБВЕНИЕМ.

 

В тот холодный зимний день, с которого начался мой рассказ, я спросил у своей спутницы, знает ли она, как называлась раньше Коллекторная улица, по которой мы шли. «Раньше – это когда?» – «Раньше – это во времена проклятого царизма, во времена еврейских погромов и черты оседлости, к примеру,  во времена Дела Бейлиса». – «Нет, не знаю». – «Эта улица называлась Еврейской. В этом районе, в основном, селилась еврейская беднота. Не случайно именно здесь немцы и создали гетто». Она промолчала.

 

«Как вы считаете, – спросил я после некоторой паузы, – возможно ли в обозримом будущем добиться, чтобы этой улице было возвращено ее историческое название?» – «А вот это длинное здание, мимо которого мы проходили… Вы сказали, что это – Министерство юстиции». – «Да». – «Ну, тогда вряд ли. При нашей жизни, во всяком случае». Я не стал спорить.

 

После этой встречи мы вообще больше не спорили на еврейские темы, а если я и затевал такой разговор, она принимала мою информацию, не поднимая глаз, молча. Я приносил ей в радиокомитет тексты передач, которые она готовила для эфира. Если в комнате кто-то был еще, мы вообще не разговаривали – я передавал ей бумаги и сразу уходил. Но иногда я приходил к ней домой, она рецензировала то, что я написал, что-то возвращала на переделки, и тогда у меня появлялась возможность поделиться тем, что меня в те дни беспокоило.    

 

И вот уже прошло добрых четверть века, как ушла из жизни эта замечательная женщина. Возникло еврейское общественное движение. Началась Большая алия. Была создана Ассоциация бывших узников гетто и фашистских концлагерей. Повсеместно на местах массовых захоронений жертв геноцида стали появляться памятники, но, поскольку вряд ли найдется хоть один город или бывшее еврейское местечко, где не было бы  расстрелов, то понятно, что работа эта только начинается. И, как и прежде, идет подлинная война с властями, которые отказываются писать на памятниках, что здесь похоронено столько-то евреев, погибших от рук нацистов. Логика у властей простая: «Даже если здесь лежит хоть один нееврей – например, партизан или подпольщик – это уже памятник не одним евреям», – говорят такие начальники.

 

Противоречия приводят к тому, что воздвижение мемориалов тормозится или надолго задерживается. Так случилось с мемориалом на месте бывшего лагеря смерти  «Тростенец», вошедшего в первую пятерку лагерей уничтожения Европы по числу загубленных жизней – здесь погибло чуть менее 500 тысяч человек. А все дело в том, что еврейская символика никак не гармонирует с символикой православной и католической.  Уже несколько лет не могут решиться проблемы с воздвижением аналогичного мемориала в Витебске.

 

Тем не менее, мемориалы возникают один за другим.  Чаще всего их проектирует лидер белорусского еврейства известный архитектор Леонид Левин. И вот уже на одном небольшом пятачке снесенного еврейского кладбища на Сухой улице, входившем в состав гетто, появился мемориал, центром которого стали обелиски, возведенные правительством Германии в память о погибших в Минском гетто евреев Гамбурга, Дюссельдорфа, Бремена, Кельна. Из наиболее заметных работ Л.Левина следует назвать  мемориал в бывшем местечке Городее под Несвижем. Но иногда мемориалы создаются без участия квалифицированных специалистов, и тогда возникают казусы. К примеру, на стене арки, воздвигнутой на месте бывшего концлагеря в Колдычеве близ Баранович, где уничтожали евреев, поляков и цыган, в день открытия ее можно было прочесть, что арка установлена в память погибших от рук нацистов «еврейцев».

 

Но дело даже не в этом. Такое впечатление, что сами мемориалы создаются умышленно с целью расположить их так, чтобы они были как можно менее заметны населению. И вот уже благоустроена территории  «Ямы», у занесенного обелиска которой я стоял 35 лет назад со своей спутницей. Но «Яма» – она и есть яма. Памятник расположен глубоко в котловане бывшего карьера, из которого до войны брали грунт для строительства зданий. Если прохожий не будет знать, что в этой яме расположен памятник, он, проходя мимо, его  и не заметит. И ни одним дорожным знаком, ни одним указателем этот мемориал не обозначен на окружающих улицах.

 

А на Юбилейной площади, там, где располагался аппель-плац Минского гетто, откуда уводили колонны узников на уничтожение в Тростенец или увозили к ямам, площадь, где впервые в годы войны появились душегубки, стоит небольшой обелиск, повествующий, что в Минске в годы оккупации было уничтожено 100 тысяч евреев. Но установлен этот обелиск так, что он прохожим никак в глаза не бросается. Мимо равнодушно идут люди, а рядом небольшая стела, надпись на которой с трудом различима даже при большом приближении.

 

Но главное, что ни в одном городе или поселке нет ни одного указателя, который бы обозначил территорию существовавшего здесь некогда еврейского гетто. Единственный известный мне знак подобного рода – барельеф у бывших ворот гетто в Гродно. В годы войны города Белоруссии только в результате геноцида еврейского народа потеряли каждого второго своего жителя. Да если бы это были не евреи, каждый камень на мостовой вопил бы о масштабах народной трагедии! Но это были евреи, а им отказано в праве на собственную память.

 

Однако главного не происходит: в стране нет того одного главного, генерального мемориала, где на виду всего народа можно было бы прочесть одну фразу: «В Белоруссии в годы Второй мировой войны было уничтожено 800 тысяч человек, вся вина которых была только в том, что они родились евреями». Достаточно этой одной единственной фразы.

 

3

 

Быть может, я ошибаюсь, но мне иногда кажется, что не случайно тогдашняя прогулка по безлюдным, неуютным, заснеженным улицам бывшего Минского гетто так врезалась мне в память и что не только моя спутница, но и я сам в тот день испытал потрясение. И даже не столько от заново прочувствованной боли, сколько от сознания униженности своего собственного положения в современном обществе.

 

В конце 1980-х, когда «еврейский вопрос» стал, наконец, предметом общественного обсуждения и возникла Конфедерация еврейских организаций и общин СССР, когда из национальной политики государства стал уходить позорящий его государственный антисемитизм, я оказался в центре всех этих событий. Пришлось помотаться по городам – чтение лекций, создание общин, организационные вопросы, связанные с волной Большой алии. У меня тогда появилась возможность подробно ознакомиться с тем, как вообще в республике стоит вопрос с увековечением памяти пребывания на белорусской земле евреев и их вклада в белорусскую историю. А ведь евреи почти всегда были только городскими жителями – так сложилось. И именно они заложили основы городской цивилизации в этом извечно аграрном регионе: количество городского  населения, согласно переписи 1898 года, составляло от 48% в Гродно до 100% в Калинковичах. В среднем же городско население Белоруссии в нынешних границах на две трети состояло из евреев.

 

Большой интерес представляло и то,  как вообще помнят местные жители хотя бы о тех евреях, которых знает весь цивилизованный мир.

Вот один из примеров. Стою в Гродно на углу улицы, которая, судя по табличке, носит имя Лейба Найдуса – идишистского поэта с трагической судьбой (умер в 1918 году в возрасте 28 лет).  Он был полиглотом  и писал стихи не только на родном идише, но и на белорусском, польском и русском языках. Переводил на идиш Бодлера, Гейне, Гете, Пушкина, Лермонтова, Ростана, Мюссе. В 1920-х гг. в Варшаве был создан Комитет и Фонд поэта, выпущен пятитомник его произведений, именем Л.Найдуса названа одна из улиц в Гродно, городе, где он родился, провел большую часть жизни и умер. Сборник избранных стихотворений  Л.Найдуса  на идише вышел в 1958 году в Буэнос-Айресе. На белорусский язык его стихи переводил известный белорусский поэт Максим Танк.

И вот стою я на улице Лейба Найдуса и спрашиваю подряд у всех прохожих, чем же прославился этот человек, чтобы его именем была названа улица? Практически все пожимали плечами, и только один ответил: «Партизан, наверное, какой-то».

Попытался определить, где могила поэта. Еврейские старожилы объяснили, что могила Лейба Найдуса была на Новом еврейском кладбище. Ее украшала скульптура ангела. Но в 1960 году власти ее снесли. А спустя несколько лет снесли и все кладбище. Теперь на его месте стадион.

Скорее всего, пример с Л.Найдусом нетипичен. Имя этого поэта  и для еврейского населения, утратившего в диаспоре разговорный идиш, в целом мало что говорит. Но в Белоруссии достаточно мест, связанных с именами более значимыми. К сожалению,  и с ними ситуация не лучше.

 

Ничто не напоминает в интерьере Русского национального театра в Минске, ни на его фасаде, что здесь была когда-то роскошная хоральная синагога, возведенная в 1906 году, а позднее – еврейский театр – БелГОСЕТ, в спектаклях которого не раз принимал участие великий Соломон Михоэлс. Нет мемориальной доски на родине «дедушки еврейской литературы» Менделе Мойхер-Сфорима в Копыле. Ничем не отмечены белорусские города Зембин, Сморгонь и Молодечно, где родились крупнейшие идишистские поэты нашего времени Изи Харик, Моше Кульбак и Зелик Аксельрод, погибшие от рук сталинских палачей.  

 

В дальнем (да и ближнем) зарубежье имя города обычно начинает звучать благодаря своим выходцам, получившим мировую известность.  Чаще всего это случается с людьми из мира искусства и политики. В случае Беларуси в качестве примера можно привести города, о которых весь мир знает как о родине евреев с мировыми именами. Это и родина художников Марка Шагала (Витебск) и Хаима Сутина (Смиловичи), композитора, автора гимна США Ирвинга Берлина (Могилев), президентов Израиля Хаима Вейцмана (Мотоль под Пинском) и Шимона Переса (Вишнево под Воложином).

 

То же, хотя и в гораздо меньшей степени и с иным кругом почитателей, относится и к религиозным деятелям:  основателем движения ХАБАД Шнеуру Залману Шнеерсону (Лиозно под Витебском), великим талмудистам ХХ века Хафецу Хаиму (Радунь под Гродно) и Моше Файнштейну (Любань). Местечко Любавичи под Витебском стало известно во всем мире как родина нескольких любавичских ребе, а город Столин и бывший пригород Пинска – как родина столинских цадиков и всего движения карлин-столинского хасидизма. Примеры можно продолжить.

 

P.S.

 

Среди наиболее серьезных и универсальных проблем, которые ставит перед евреями современная эпоха, – сохранение нашего общего исторического наследия. Утрата его станет трагедией для всей нации, ибо народ, который не хранит памяти о прошлом, не имеет будущего. С чего у еврейской общины во все времена  начиналось создание любого населенного пункта? Со строительства синагоги и закладки кладбища. Кладбища – одна из самых больших национальных святынь евреев. Они хранят память о тех, кто ушел из жизни.

 

Ускоренная урбанизация, которую переживают ныне многие страны, приводит к уничтожению памятников старины. Особенно это касается тех стран, которые сравнительно недавно обрели свою государственность. Основное население современных городов составляют выходцы из сельской местности. Лишенные в силу многовековой  традиции исторической памяти, эти люди не ценят исторические ценности. Активно сносятся здания, несущие свидетельства прошлого всего народа, в том числе (а иногда и в первую очередь) культовые сооружения.

 

В 1934 году в центре Минска было снесено старинное еврейское кладбище, а на его месте построен городской стадион. О том, что здесь было еврейское кладбище, которое располагалось  рядом с  еврейской больницей  и еврейской богадельней, сегодня не знают даже сами евреи, а о том, что эта больница – первая в городе (ныне 3-я клиническая больница), была еврейской, не напоминает ни одна памятная табличка. После войны снос еврейских кладбищ был продолжен: на их месте возникли стадионы в Гродно, Бресте, Гомеле, бассейн в Пинске. Снос кладбищ проводится грубо, без согласования с еврейскими общинами, без организации ритуального переноса останков. В Гродно и Пинске были случаи, когда дети на улицах играли в футбол черепами, валяющимися на улицах.

 

В Бресте местный старожил, почетный гражданин города журналист Аркадий Бляхер при ликвидации кладбища организовал вывоз мацейв. Был разработан проект создания музея под открытым небом – лапидария. Мацейвы ныне хранятся на территории Брестской крепости, а у еврейской общины нет 30 тысяч долларов для вывоза их на место будущего музея.

 

Сносятся культовые здания, имеющие историческую ценность. Всего три года назад в Любани снесено здание бывшей синагоги, в которой работал крупнейший авторитет и знаток Талмуда Моше Файнштейн. Примеры можно продолжить.

 

Унижение евреев забвением и отказом по достоинству оценить его вклад в историю Белоруссии  продолжается. А в итоге стоит в той же Любани один из многих, разбросанных по всей стране, памятников уничтоженного еврейского населения этого городка. И написано на нем, что возведен этот обелиск в память о расстрелянных в ноябре 1941 года 785 жителей города. Вот только одного нет на этом обелиске: указания на то, что все эти расстрелянные были евреями.

 
 
Яндекс.Метрика