Яков Басин. Исторические книги, статьи, очерки.

Как же часто мы бываем обмануты ощущением бесконечности нашей жизни! Дни текут – один за другим. Одно впечатление сменяет другое. Нескончаемый поток встреч, дел, житейских забот. А, между тем, время незаметно уходит, замыслы остаются невоплощенными, и однажды ты оказываешься в ситуации, когда надо подводить итоги, а ты еще ничего не достиг, и все, чего ты мог в силу способностей, упорства и воли достичь, остается за окном ушедшего вперед поезда.

Насколько же в таком случае велика трагедия человека, осознающий осознает величие таланта, которым его одарила природа, ценность и успех уже достигнутого и одновременно – неизбежность раннего ухода из жизни!

1

«Трудно, кажется представить себе жизнь более грустную, чем короткое, 24 летнее существование Семена Яковлевича Надсона. Одинокое, печальное детство, тяжелое отрочество, юность, омраченная беспощадным недугом, и мучительная смерть… Смерть в то самое время, когда его окружала почетная известность, а впереди улыбались, быть может, громкий успех и слава! Поистине темная, ужасная картина!»

Так начинается биографический очерк о С.Надсоне в одном из посмертных изданий его стихотворений, и трудно, пожалуй, написать лучше.

«Как мало прожито – как много пережито». Это его слова. И это слова о нем. В поэтической форме эту мысль относительно Надсона выразил русский поэт Яков Полонский:

«Он вышел в сумерки. Печальный
Луч солнца в тучах догорал,
Как будто факел погребальный
Ему дорогу освещал».

Очень рано Надсон лишился отца: отставной надворный советник Я.С. Надсон умер в клинике для душевнобольных, когда мальчику едва минуло два года. Яков Надсон был человеком даровитым и очень музыкальным, и Семен уже в детстве проявил способности, дарованные ему отцом. Мать Семена происходила из обедневшей дворянской семьи Мамонтовых и после смерти мужа осталась с двумя детьми без всяких средств к существованию. Она уехала из Петербурга в Киев, жила гувернанткой, но потом вышла вторично замуж и опять неудачно. В памяти поэта осталось неизгладимое впечатление от тяжелых семейных сцен и самоубийства отчима. С двумя детьми мать вернулась в столицу, поселилась у брата, но вскоре умерла, оставив детей на попечение дяди.

В семье опекунов мальчику было несладко. И дядя, и тетя никак не могли простить своей родственнице, матери Семена, что она когда-то вышла замуж за какого-то «жидовского выкреста», и срывали это свое юдофобство на племяннике. Ему то и дело пеняли на «жидовскую невоспитанность», а дядя прямо говорил, что «позорное пятно еврейства» мальчик сможет смыть только военной службой, и что это для него – единственный выход. Они и приняли решение отдать Семена в 10-летнем возрасте пансионером в кадетский корпус. Мечты об университете или консерватории пришлось оставить, хотя уже в детстве мальчик освоил скрипку и фортепиано.

После кадетского корпуса Семен оказался в Павловском военном училище, и там, простудившись на каких-то учениях, слег. Тогда ему и был впервые установлен диагноз легочной чахотки, заболевания, для того времени неизлечимого. Год, проведенный за казенный счет в Тифлисе, здоровья не прибавил, но его не позволили уйти в отставку, и в 1882 году молодой подпоручик приступил к службе в расположенном в Кронштадте Каспийском полку.

Начало службы было весьма многообещающим:

«Сбылося все, о чем за школьными стенами
Мечтал я юношей, в грядущее смотря».

Первые месяцы службы Надсон позднее считал лучшими в своей жизни: он еще не чувствовал «дыхания смерти», он много писал, его охотно публиковали, его окружала теплая атмосфера офицерского собрания, да и военная служба не очень тяготила. Но болезнь начала развиваться стремительно, и Надсон, хоть и не без труда, но всё же добивается отставки. И тут уже для молодого человека началась, говоря его словами, «жизнь одинокая, жизнь бесприютная». Какое-то время он работает секретарем редакции журнала «Неделя». Его стихи печатают в лучших литературных журналах России, но он одинок, и жить ему остается всего два года.

Но в 1882 году на молодого поэта обратил внимание известный литератор Алексей Плещеев, возглавлявший стихотворный отдел журнала «Отечественные записки». Надсон, страдающий от недостатка серьезного духовного общения, откликнулся на проявленное к нему внимание именитого поэта. И, тем не менее, чувство одиночества было, пожалуй, основным, окрашивающим в те дни эмоциональную сферу Надсона, и 14 декабря того же, 1882 года он пишет А.Плещееву, которого считал своим «литературным крестным отцом»: «Пишу вам в день, для меня знаменательный: сегодня мне 20 лет, но нет никого на всем белом свете, кто бы вспомнил об этом и прислал бы мне теплую весточку и теплые пожелания».

Алексей Плещеев

Плещеев активно поддерживал начинающих литераторов. Он сыграл важнейшую роль в жизни Ивана Сурикова, чье стихотворение «Степь да степь кругом» стало народной песней. Суриков нищенствовал и готов был покончить с собой, но уже после первой публикации, устроенной Плещеевым, жизнь его переменилась. Имея огромное влияние в редакциях и издательствах, Плещеев помог в становлении таланта поэтов Всеволода Гаршина и Алексея Апухтина. Трудно сказать, как бы сложилась поэтическая судьба Надсона, если бы Плещеев не поместил его стихи в свой журнал. Именно эти стихи и привлекли к себе всеобщее внимание. Имя молодого поэта Семена Надсона быстро стало известно всей читающей России.

Несмотря на тяжелый туберкулезный процесс в легких, Надсон много выступает с чтением своих стихов, и всюду его ждет восторженный прием. Популярность его растет, но состояние здоровья становится все хуже и хуже, и это четко отражается на его настроении.

Нет, в этот раз недуг мне не солжет.
Я чувствую, как отлетают силы.
Смерть надо мной. Она стоит и ждет…
И я – на рубеже могилы.

Жестокая нужда по-прежнему является его вечным спутником жизни. Плещеев, в силу своих возможностей, помогает Надсону и добивается, чтобы на деньги Литературного фонда и частные пожертвования тот мог выехать для лечения за границу. Некоторое время молодой человек проводит в Висбадене, потом в Ницце. В Берне он переносит две мучительные операции по поводу туберкулезного процесса на ноге. Однако лечение у опытных европейских врачей уже не в силах остановить прогрессирующий процесс. Его легкие медленно, но верно разрушаются. Самый близкий Надсону человек Алексей Плещеев чувствует, что Россия теряет гениального поэта, но помочь уже ничем не может. Высочайшая оценка, которую он дал Надсону, позволила ему лишь одно – назвать созданное им «Литературное общество», собирающееся на частной квартире в Кронштадте, обществом Семена Яковлевича Надсона.

2

По отцу Надсон был «еврейского происхождения», но его дед в свое время принял православие, так что беспокоиться юноше было не о чем, и, тем не менее, именно этот факт, как проклятие, преследовал его всю жизнь. Его поэтической и музыкальной одаренности сопутствовали огромная впечатлительность и эмоциональность, которые никак не могли воспринять близкие ему люди. Деспотичный дядя-опекун называл своего племянника «жидовской размазней». «Когда во мне, ребенке, страдало оскорбленное чувство справедливости, – писал сам поэт в своих автобиографических заметках, – и я один, беззащитный, в чужой семье, горько и беспомощно плакал, мне говорили: «опять начинается жидовская комедия», с нечеловеческой жестокостью оскорбляя во мне память отца».

Эти слова особенно остро уязвляли мальчика «с чуткой, болезненно чуткой душой», У него «сердце рвалось от муки». Он намеревался даже свести счеты с жизнью. «Я брошу вам в глаза то, что накипело у меня в больной душе, – взывал он к своим кормильцам, – и если в вас есть искра совести и справедливости, вы поймете, что дело пахнет уже не жидовской комедией, а тяжелой, невыносимо тяжелой драмой!.. Не денег проклятых мне нужно – мне нужно чувства, поддержки, доверия ко мне, уважения памяти моих покойных родных!».

Не сложилась у поэта и личная жизнь. Один из эпизодов ее поэт запечатлел в стихотворении «Над свежей могилой» (Памяти Н.М.Д.):

Я вновь один – и вновь кругом
Все та же ночь и мрак унылый,
И я в раздумье роковом
Стою над свежею могилой.

Чего мне ждать, к чему мне жить,
К чему бороться и трудиться?
Мне больше некого любить.
Мне больше некому молиться!..

Последнее четверостишье стало одной из крылатых фраз у интеллигенции конца XIX века. Годы зрелого творчества Надсона совпали с эпохой, когда кризис народнического движения породил у многих чувства протеста и бессилия, сомнения и разочарования. Все это нашло отражение в творчестве Надсона, во многом сделавшего его властителем дум молодежи своего времени.

В 1885 году, за год до смерти, Надсон написал одно из самых знаменитых своих стихотворений – «Я рос тебе чужим, отверженный народ», которое по праву могло бы войти в золотой фонд русскоязычной еврейской поэзии. Это было тяжелое время. Страна еще не оправилась от шока, вызванного убийством Александра II – царя-избавителя, достаточно популярного в народе, отменившего в стране крепостное право. И хотя в среде народовольцев, готовивших покушение на царя, был лишь один еврей – уроженка белорусского города Мозыря Геся Гельфман, власти распустили слухи о еврейском заговоре и перевели царившее в обществе недовольство в антиеврейское русло. По юго-западному краю России, где проживала в условии «черты оседлости» основная масса российского еврейства, прокатилась волна жесточайших кровавых погромов.

Еврейский погром. Киев. 1881 год

Антисемитизм стал официальной политикой наследника престола. Именно тогда обер-прокурор Синода, «русский Торквемада» К.Победоносцев сделал программное заявление: «Треть евреев вымрет. Треть выселится. Треть бесследно растворится в окружающем населении». К старым гонениям на евреев добавились новые: ужесточился режим «черты оседлости», евреи изгонялись из государственных учреждений, из культурной и общественной жизни, из сельскохозяйственного производства. Именно в те годы началась первая значительная эмиграция евреев из России.

Стихотворение Надсона как раз относится к этому периоду и отражает чувства русской интеллигенции, в массе своей осуждающей такую политику Александра III. Обнаружено оно было в бумагах поэта уже после его смерти и впервые было опубликовано в 1901 году в сборнике «Помощь евреям, пострадавшим от неурожая».

Я рос тебе чужим, отверженный народ.
И не тебе я пел в минуты вдохновенья.
Твоих преданий мир, твоей печали гнет
Мне чужд, как и твои ученья.

И если б ты, как встарь, был счастлив и силен,
И если б не был ты унижен целым светом,
Иным стремлением согрет и увлечен,
Я б не пришел к тебе с приветом.

Но в наши дни, когда под бременем скорбей
Ты гнешь чело свое и тщетно ждешь спасенья.
В те дни, когда одно название «еврей»
В устах толпы звучит, как символ отверженья.

Когда твои враги, как стая жадных псов,
На части рвут тебя, ругаясь над тобою, –
Дай скромно стать и мне в ряды твоих бойцов,
Народ, обиженный судьбою!

3

В марте 1885 года появляется первое издание стихотворений Семена Надсона, но его гонорар уходит на погашение долга перед Литфондом. А вскоре начинается газетная травля молодого поэта. Его упрекают за то, за что спустя полвека уже в новой, советской России и вовсе запретят: за пессимизм, упадничество, за проповедь «чистого искусства» и символизм. Поэту не могут простить откровенную оценку духовного здоровья российского общества.

Чуть не с колыбели сердцем мы дряхлеем.
Нас томит безверье, нас грызет тоска...
Даже пожелать мы страстно не умеем.
Даже ненавидим мы исподтишка!..

В 1886 году Академия Наук присуждает Надсону Пушкинскую премию, и почти немедленно в шовинистической газете «Новое время» один за одним появляются фельетоны Виктора Буренина, где идет прямое глумление над несчастным юношей. В одном из фельетонов автор доходит до того, что обвиняет угасающего поэта в том, что он «недугующий паразит, представляющийся больным, калекой, умирающим, чтобы жить на счет частной благотворительности».

Страдающий от безденежья поэт переезжает в Киев к родственникам по отцовской линии. Но и здесь он больше беспокоится о своем общественном авторитете, чем о собственном благополучии. Его публичные выступления проходят при переполненных залах. После каждого стихотворения устраивается овация. Из зала его выносят на руках. Но доход от вечера он отправляет в пользу Литературного фонда. Ища заработка, он пишет в киевскую газету «Заря» литературные фельетоны, но эти фельетоны немедленно оборачиваются для него жестокой полемикой с Виктором Бурениным.

Буренин-критик начинал как довольно интересный и самостоятельный рецензент, которого высоко ценили Л.Толстой и Н.Некрасов, но с 1880-х гг. его репутация существенно испортилась. И.Гончаров и Н.Лесков видели в нем «бесцеремонного циника», «который только и выискивает, чем бы человека обидеть, приписав ему что-нибудь пошлое». Особенно возмутили читающую публику его обвинения в адрес умирающего Надсона, будто тот «притворяется калекой, недужным, чтоб жить за счет друзей». Умирающий поэт, глубоко уязвленный этими обвинениями, даже собирался ехать в Петербург и устроить там суд чести, и, наверное, сделал бы это, если бы его не остановили друзья. Через некоторое время нападки возобновились с новой силой. Последний направленный против Надсона фельетон Буренина пришел в Ялту уже после смерти поэта.

Виктор Буренин

Но что говорить о Буренине, если даже очень крупные русские литераторы крайне отрицательно относились не только к русскоязычным еврейским писателям и поэтам, но и к тем, у кого была хоть какая-то примесь еврейской крови. Вот как об этом писал автор «Обломова» Иван Гончаров: «Это – разные Вейнберги, Фруги, Надсоны, Минские и прочие… Они – космополиты-жиды, может быть, и крещеные, но все-таки по плоти и крови оставшиеся жидами».

Безусловно, нельзя оценивать поведение людей (и литераторов, в том числе), живших и творивших в конце XIX века, в соответствии с нравственными категориями нашего времени, но вот как оценивал ситуацию, сложившуюся с Надсоном, один из крупнейших русских поэтов ХХ века Борис Чичибабин:

Я люблю его стихи и с судом знатоков не согласен.
Заступись за него, галилейская девочка-Мать:
он, как сын твой Иисус, так мучительно юн и прекрасен,
а что дар не дозрел – так ведь было ж всего двадцать пять.

Ведь не ждать же ему, не таить же врученный светильник…
Вот за это за все и за то, что по паспорту жид,
я держу его имя в своих заповедных святынях
и храню от обид, как хранить его всем надлежит.

Издевательства над молодым поэтом продолжались до его последнего дня. Но при этом, к примеру, ни издатель «Нового времени» Алексей Суворин, ни работающий у него В.Буренин не брезговали использовать творчество ненавистного им Надсона для собственной наживы, ибо это именно они издали первый стихотворный сборник поэта, разошедшийся огромным тиражом. А пока Буренин злословил, стихи Надсона расходились в списках в среде студенческой молодежи, среди радикальной интеллигенции, в артистических и литературных салонах. На них писали музыку, а романсы звучали в концертных залах, даже если текст состоял всего из четырех строчек.

Не говорите мне: «Он умер». Он живет!
Пусть жертвенник разбит – огонь еще пылает,
Пусть роза сорвана – она еще цветет,
Пусть арфа сломана – аккорд еще рыдает!..

Семен Надсон

Надсон умер 19 января 1887 года в Ялте. Тело было перевезено в Петербург. Похороны собрали огромную толпу почитателей поэта. Свинцовый гроб от вокзала до церкви, а Потом от церкви до Волкова кладбища несли на руках. Его похоронили рядом с Добролюбовым и Белинским. Один из современников Надсона Яков Полонский отозвался на его смерть стихотворением, финал которого очень точно очерчивает недолгую, но блестящую жизнь поэта:

Спи с миром, юноша-поэт,
Вкусивший по дороге краткой
Все, что любовь дает украткой:
Отраву ласки и клевет,
Разлуки гнет, часы свиданий,
Шум славы, гром рукоплесканий,
Насмешку, холод и привет…
Спи с миром, юноша-поэт!

Могила Семена Надсона на Литераторских мостках Волковского кладбища (Санкт-Петербург)

ПЕРЕЙТИ К СЛЕДУЮЩЕЙ СТАТЬЕ ВЫПУСКА №3