Из жизни канареек. И не только
Мой сосед, сильно пьющий Дима Лось, потеряв безвременно ушедшего из жизни по причине того же недуга лучшего друга и собутыльника, затосковал и, не выходя из состояния этой тоски, все чаще и чаще отправлялся в привычный для него запой. И ничего его уже не радовало в жизни: ни жена, ни дети, ни внуки, ни детективные фильмы и футбол, ради которых он мог сутками сидеть у телевизора. Но однажды его жена Нина принесла в их небольшую квартирку клетку с кенарем. Птицу ей подарил кто-то из отъезжающих в Израиль сослуживцев по богатому на евреев радиозаводу, где она работала регулировщицей. И тут Дима вдруг воспрял духом. Когда кенарь начинал петь, он, оторвавшись от телевизора, поудобнее усаживался у клетки, с умилением, почти благоговейно не отрывал глаз от заливающейся роскошными руладами птицы и обливался обильными пьяными слезами.
Первоначально ни Дима, ни мы все не знали, что у кенаря есть имя. Об этом как-то случайно вспомнили друзья его уехавших хозяев. Причем, именно имя, а не кличка. И кенарь на него реагировал. А имя было не просто человеческое, а даже с намеком на национальную принадлежность птицы. Кенаря звали Сёма.
Надо сказать, что дом у нас был кооперативный, а кооператив принадлежал коллективу радиозавода, отчего большая часть вложивших в него деньги семей была еврейской. Дима к евреям относился с величайшим почтением, и мы не раз слышали от его собутыльников рассказы о том, о чем Дима с ними на эту тему разговаривал. «Евреи сами живут и другим жить дают» – это была его главная сентенция. «Если собрать все книги, что есть у евреев только в одном нашем доме, хватит на пол ленинской библиотеки». Или еще. «Евреи не пьют. Это мы пьем. Евреи выпивают. Знать надо разницу!» А если вся эта еврейская проблематика вызывала оживленные дебаты, говорил: «Вы моих евреев не трогайте!» После появления в его квартире кенаря, он после этой фразы начал добавлять: «У меня даже кенарь – еврей!».
Поющая птица надолго обеспечила Диме приток положительных эмоций. Больше всех радовалась Нина, которая страшно боялась, что ее муж однажды в запойной тоске наложит на себя руки.
Однако спустя некоторое время кенарь вдруг перестал петь, и никакие ухищрения Димы не могли подвигнуть птицу на возвращение к концертной деятельности. Дима садился на свое привычное место у клетки и начинал провоцировать птицу: он щелкал языком, цокал, свистел, ласково обращался к ней: «Ну Сёмочка, ну пощелкай мне, ну что тебе, жалко?» Никакого эффекта. По прошествии нескольких дней в Диме проснулся праведный гнев, и он стал ругать кенаря всякими словами из своего богатого на русские идиомы лексикона. Птица молчала. Все закончилось тем, что мой сосед опять стал помогать расположенному в нашем же доме гастроному выполнять финансовый план. Дима приносил домой сетки с бутылками «Столичной», а покорная Нина чаще стала навещать пункт приема стеклотары.
Но тут кто-то из соседей, прознав про совершенно непристойное поведение кенаря и оценив мрачные перспективы диминого будущего, обратился к специалисту, и тот все объяснил: кенарь нервничает; он так и не дозвался своей канарейки и потому тоже, как и его хозяин, затосковал.
Диму соседи любили: пьяница он был тихий, слесарь прекрасный. Благодаря ему, сантехника в доме у всех работала отменно. Гонорар у него за работу, независимо от объема, был всегда стандартный – одна бутылка «Столичной». Так так что отпускать Диму на наш коммунальный покой смысла не было.
Шапка по кругу – и у Димы с Ниной в квартире появилась канарейка.
Получив в клетку подругу, кенарь воспрял духом. Он прыгал вокруг нее, радостно хвастался роскошным оперением и заливался пуще прежнего. На многослойные рулады кенаря, доносящиеся из диминой квартиры, по-прежнему собирались соседи. Счастливая Нина поила всех чаем с медом и шептала на ухо, что Дима опять стал меньше пить. А за супружеской парой в птичьей клетке вполне официально закрепились нормальные человеческие имена – Сёма и Сима.
Но однажды Дима заявился ко мне мрачнее грозовой тучи.
– Слушай, сосед, что за б........ вы мне притащили? Эта сука не дает ему петь. Вообще заё.... какой-то получается: Нинка мне пить не дает, Симка мудаку Сёмке петь не дает. Что за ё.. твою мать?
– Что значит – петь не дает? – не понял я.
– А вот то и значит. Все остальное дает, а петь не дает. Он как начнет свистеть, так она ему: «Цык – цык – цык!» – и всё на х...! Настоящая еврейская жена – только и делает, что на мужа цыкает.
На еврейских жен Дима в нашем доме тоже успел насмотреться.
Собравшиеся срочно на консилиум соседи все, как один, пожимали плечами.
– Ты кого принес? – набросились на того, кто ходил на птичий рынок за покупкой.
– А что, мне надо было еще у продавца узнать сначала, какой у птички характер? – отбивался тот. – У меня спросили: «Клетка надо?» Я говорю: «Нет, клетка есть». Мне эту канарейку положили в коробку из-под обуви, и весь разговор.
Одна только Люда с соседнего подъезда ухмылялась.
– Все верно! Нечего! Распустили мужиков! Пусть лучше свои мужские обязанности выполняет, а то расчирикался тут!
От Люды лет пять назад муж ушел, так что насчет этих самых «обязанностей» у нее был свой взгляд на вещи.
В общем, постановили, что надо опять идти за советом к специалисту. А тот, как и в первый раз, все объяснил по-научному:
– Кенарей в природе гораздо больше, чем канареек. Вот у них в процессе эволюции и выработалась такая форма борьбы за продолжение рода. Кто лучше свистит, к тому раньше канарейка прилетит.
– Так наш же кенарь не сам решает, свистеть ему или не свистеть. Это же канарейка на него цыкает и петь не дает!
– Все верно. Он ведь почему поет? Он подругу зовет. Это его природа такая. Как подружку захочет, так и зовет. А канарейка знает это. Только зачем ей, чтобы он еще кого-то звал, если она у него уже есть? Вот она и цыкает на него... Что теперь делать? А ничего особенного. Купите вторую клетку и отселяйте периодически канарейку от кенаря. Лучше всего – в другую комнату, чтоб он ее не видел и не чувствовал. Вот он и запоет вам опять.
Стали собирать деньги на вторую клетку.
– Где это видано, чтобы евреи за свои деньги устраивали гоям представление? – удивлялась старенькая одинокая Циля Львовна.
А дискуссию о праве мужчин самим решать, когда им петь, а когда – нет, завершила все та же Люда:
– Бедный кенарь! Бедные мужики! Только природа права: жить-то надо. – Помолчала и добавила:– А жить-то не с кем.
А в квартире слесаря Димы установился мир и покой. Дима слушал пение кенаря и плакал, что ничего со своим алкоголизмом не в состоянии сделать, и только все просил свою Нину пообещать ему, что она не забудет положить ему в гроб несколько бутылок «Столичной»: а вдруг это он уснет; а все подумают, что он умер и похоронят; а он в гробу проснется; а выпить будет нечего...
Счастлив был и кенарь Сёма. Он быстро понял, что канарейку ему подсаживают в качестве платы за красивое пение. Нина расссказывала, что она иногда подолгу стоит у двери своей квартиры и прислушивается, поет Сёмка или нет. Молчит, хитрец. Зато как только кто-то дома появляется – сразу начинает свистеть: мол, Симочку хочу!
А умер наш сосед Дима Лось восе не от алкоголизма. До цирроза печени или белой горячки он дожить не успел. Он умер от рака легких. Курил он еще более настойчиво, чем пил: каждую следующую сигарету прикуривал от предыдущей. И ушел он от нас как-то очень скоро и неожиданно. За три недели сгорел. И канарейки не помогли. Только, насколько я помню, ни водки, ни сигарет ему в гроб так и не положили.
27.XI.10 Иерусалим