Национальная политика и еврейская идентичность

Большевики, объявив свою концепцию построения социализма в России единственно верной, обрекли всех остальных, придерживающихся иных взглядов и предлагающих иной путь развития страны, на трагическую судьбу быть причисленными к лагерю контрреволюционеров. К нему же были отнесены и представители некоторых малых народов, первоначально обреченных на тотальную насильственную ассимиляцию, а в случаях непокорности и проявлений акций сопротивления – на депортацию и геноцид. Не случайно одним из вполне осознанных тезисов в концепции новой власти стали крылатые слова В.Ленина: «Пусть 90% русского народа погибнет, лишь бы 10% дожили до мировой революции».

Такая судьба едва не постигла евреев Советской России, причем политика большевиков по этому вопросу оформилась еще на заре большевизма. В.Ленин был убежден, что он лучше знает, что самим евреям полезно, а что – нет. Еще в 1903 г. он, внук галахического еврея, идя по стопам другого галахического еврея К.Маркса, писал, что «идея еврейской национальности противоречит интересам еврейского пролетариата» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.8. с. 72-75). Лицемерие, которое было проявлено властями СССР при решении этого вопроса, не имело границ, ибо устами другого своего лидера государство одновременно утверждало, что «политика ассимиляции безусловно исключается из арсенала марксизма-ленинизма как политика антинародная, контрреволюционная, как политика пагубная» (И.Сталин. Сочинения, т. ХI., 1949, с.347).

«У евреев нет классовой политики, – писал В.Жаботинский, – а была и есть политика национального блока». Тем не менее именно евреи внесли особо крупный вклад в дело революции, которая как раз и носила бескомпромиссный классовый характер. «Но на пользу ли народу пошла эта революция? – продолжал свою мысль В.Жаботинский. – Не знаю. Воля народа не всегда ведет к его благу, потому что не всегда народ способен верно учесть объективные шансы «за» и «против» себя. И в особенности легко ошибиться тогда, когда весь расчет основан на вере в сильного союзника, на вере в то, что он поймет, он откликнется, он поможет, – а на деле никто из нас союзника не знает, и Бог весть еще, как он нас отблагодарит…»

Время показало, что союзниками евреев в борьбе с расистским царским самодержавием были большевики, которые их не «поняли», не «откликнулись», не «помогли» и, уж конечно, не «отблагодарили».

Уже первые политические и хозяйственные акции советской власти серьезно задели интересы большинства евреев, оказавшегося в результате этих акций в бедственном экономическом положении. В основной своей массе они были городскими жителями, занимавшимися главным образом торговлей и ремесленничеством. Так сложилось исторически, ибо в соответствии с последним по хронологии решением царского правительства – «Временными правилами 1882 года» – евреям было разрешено селиться только в городах.

Революционные преобразования в области национальной политики привели в первую очередь к кризису традиционной структуры еврейского населения. Отмена «черты оседлости» и других дискриминационных предписаний царской власти дали толчок невиданной доселе его миграции в крупные города: старшее поколение, разоренное Гражданской войной и сопровождавшими ее погромами, искало лучшей доли и более серьезного применения своих способностей; грамотная (в подавляющем большинстве) молодежь устремилась в высшие и средние учебные заведения; женщины, ощутив значительную диспропорцию в половом составе населения из-за военных потерь, потянулись в города для решения семейных проблем.

Массовому исходу евреев из местечек способствовала также «классовая» дискриминация, которая пришла на смену дискриминации национально-религиозной: еврейское население, занятое в основном в частном секторе, оказалось причисленным к категории «лишенцев», в значительной степени ограниченной в гражданских правах. А если к этому прибавить политику «национальных кадров», получившую название «коренизация», можно себе представить, какую массу безработных из числа евреев породила на свою голову новая власть.

В прошлом компактное проживание древнего народа в черте оседлости поддерживалось специфической организацией общины. Но уже в июне 1919 г. комиссариат по еврейским делам Наркомнаца принял решение о роспуске общин и передаче в его распоряжение всего их имущества. Правда, в силу слабости центральной власти, добиться выполнения этого решения тогда большевики не смогли. Напротив, общины ответили на это решение попыткой консолидации. В Минске, к примеру, в январе 1920 г. состоялась конференция всех еврейских общин Белоруссии, на которой был избран «Народный совет» во главе с сионистом Хаимом Хургиным. Но после ухода в июле 1920 г. из Минска польских войск и возвращения советской власти «Народный совет» был упразднен, и община как организационный центр прекратила свое существование.

Новая экономическая формация разрушила хозяйственную структуру городов и местечек, в результате чего сотни тысяч евреев остались без работы. Экономическая политика большевиков, запретивших в период военного коммунизма (1918 – март 1921) частную торговлю, а в период нэпа (март 1921 – 1929) допускавших ее в ограниченных масштабах, серьезно отразилась на экономическом положении еврейского населения. Правда, замена продразверстки продналогом и отсутствие возможности у властей детально контролировать экономику местечек привели к росту деловой активности их жителей и увеличению среди них числа торговцев, однако это было временным явлением. Вот как оценивает социально-экономическое положение евреев в 1920-х гг. белорусский историк А.Замойский:

«Отход от политики военного коммунизма стимулировал развитие частной торговли. Ее расцвет на восточнобелорусских землях пришелся на середину 1920-х гг. Но частная торговля, 90% которой принадлежали евреям, столкнулась с конкуренцией государственных и кооперативных торговых предприятий. Во второй половине десятилетия произошло постепенное наступление государства на позиции частников: их лишали гражданских прав, облагали высокими налогами, не выдавали патенты на право заниматься торговлей. К первой половине 1928 г. закрылось около 5 тысяч торговых предприятий, оставив без средств к существованию (с учетом членов семей) 20 тысяч человек. В целом же тех, кто оказался не у дел, было значительно больше, так как множество торговых предприятий содержались не одним, а несколькими владельцами. До конца десятилетия социальная группа частных торговцев была полностью ликвидирована» (пер. с бел.).

Вытеснение частника путем национализации его имущества привела к разорению и обнищанию как сельских жителей, так и горожан, что в первую очередь сказалось на резком падении их покупательной способности в целом. Закрытие эмиграционных каналов немедленно привело к росту еврейского населения, в основном придерживающегося ортодоксального иудаизма, который запрещает регулируемую рождаемость. Непомерное налоговое обложение сводило на нет все усилия труженика, и даже комиссия ЦК КП(б)Б вынуждена была признать, что «налоги превышают сумму товаров, находящихся в лавках».

Экономисты середины 20-х гг. подсчитали, что прожиточный минимум семьи из 5 человек должен быть не менее 40 рублей в месяц (480 рублей в год). Подавляющее число еврейских семей достичь такого уровня никак не могло, причем это касалось даже самой зажиточной части – торговцев. При среднем годовом обороте лавки в 3500 рублей доход мог составить 577 рублей, но если учесть, что только в виде налогов торговец должен был внести в казну не менее 200 рублей, сразу становилось ясно, что семья его жила плохо.

Количество торговцев среди евреев, начиная с первых лет советской власти, стало прогрессивно уменьшаться. Если до революции в структуре еврейского населения Беларуси они составляли 43,1% (данные 1897 г.), то уже к 1924 г. эта цифра упала до 10,5%. Вот как описывала сложившуюся ситуацию группа евреев Гомеля в письме в редакцию газеты «Дер Эмес» (февраль 1925 г.):

«Мы, евреи многих городов и местечек, обращаемся к вам, дабы «излить перед вами свои горькие сердца». Вам, верно, известно, что НЭП, то есть свободная торговля, окончательно уничтожена: в каждом городе, местечке, деревне основаны государственные лавки, кооперативы, которые имеют вдоволь товару без налогов. Еврейские лавочки замерли: они не могут устоять против госмагазинов, у них нет достаточно средств для закупки товаров, они не могут платить налогов сверх своих сил. Тысячи людей ходят без дела. Нищета противна, и голова разрывается в поисках копейки. Стало так горько, хоть отравляйся или утопись со своими семьями в реке, и таким образом покончить со своей горькой судьбой».

В аналогичной ситуации оказались также кустари и ремесленники, среди которых евреи, в среднем по Белоруссии, составляли более 70%, особенно в кожевенной, швейной и торговой отраслях. Три четверти из них зависели от дефицитного сырья. Каждый второй частник относился к так называемым «одиночкам», то есть работавшим вместе с семьей. На первых порах государство, опасаясь массовой безработицы, оказывало частникам помощь в организации артелей, снабжении этих артелей сырьем, была налажена выдача кредитов. Однако на большее у государства просто не хватало средств, а в результате никакой перспективы у местечкового частного производства фактически не было.

Во второй половине 1920-х гг. из-за сложностей с хлебозаготовками постепенно остались без работы пекари. Полностью лишились сырья кожевенники, среди которых трудились 1800 еврейских семей. В конечном итоге, вытеснение частника с производства и торговли закончилось тем, что, как подсчитал А.Замойский, не менее 3,5 тысяч еврейских семей остались без средств к существованию.

Ремесленник зарабатывал в месяц не более 20 рублей, из которых 4 должен был выплачивать в качестве налога. Не больше получали и те, кто служил в государственных учреждениях или работал на фабриках. Еврейское население переживало тотальное обнищание. Особенно это сказалось на ситуации в местечках, где было сосредоточено большинство евреев, но при этом не было крупных промышленных предприятий, способных занять вдруг образовавшийся избыток рабочей силы.

Ремесленничество умирало: сначала национализации подверглись крупные и средние предприятия и большинство мастерских, а в последующем ремесленников, как, кстати, и торговцев, «выдавливали» из сферы товарного обращения непомерно высокими налогами, делая их труд экономически невыгодным. Власти попытались организовать государственные артели, но эта инициатива оказалась неудачной, даже с учетом создания для них льготных условий по налогообложению: большевики сами создавали препятствия ко вступлению мастеров в эти артели (например, в них не принимали тех, у кого были ученики, причисляя их к наемным работникам). В 1925 г. такие артели были созданы менее чем в трети местечек. Начался отток работоспособного еврейского населения в крупные города, а с возникновением Биробиджанского проекта – на Дальний Восток. Этот «исход» привел к тому, что к 1931 г. еврейские местечки Белоруссии потеряли каждого пятого жителя.

Основная нагрузка по приему миграционного потока евреев легла на Москву, Ленинград и Киев, о чем свидетельствует следующая таблица:

Численность еврейского населения (в тыс. чел.)

1897г. 1926г. 1939г.
Москва 8,0 131,2 250,2
Ленинград 16,9 84,5 210,5
Киев 31,8 140,3 224,2

То есть, по сравнению с дореволюционным периодом, к 1926 г. число евреев Москвы возросло в 16,4 раза, а к 1939 г. – в 31,3 раза. Аналогичные показатели Ленинграда и Киева были намного меньше, но также значительны.

Ведя тяжелую борьбу за выживание, евреи вынуждены были идти на нарушения закона. Развилась нелегальная торговля в ночное время. Безработные приграничных зон занялись контрабандой (в ряде регионов не менее 70% контрабандистов составляли евреи). Власти устраивали широкомасштабные операции по пресечению контрабанды, заканчивающиеся гибелью людей. В одной из таких операций в районе Лепеля (Витебская губерния) 5 евреев-контрабандистов было убито, остальные отправлены в концентрационный лагерь.

Вместо того чтобы ликвидировать возникший перекос, большевики начали силовое давление на оставшееся без средств к существованию население: оно было лишено гражданских прав, и в первую очередь – избирательных, которыми, по положению, не могли пользоваться «элементы нетрудовые и чуждые советскому строю в силу своей прошлой деятельности». Их не брали на работу, не регистрировали на биржах труда, семьи лишали права на государственную медицинскую помощь, на получение жилья, на прием детей в высшие и средние специальные учебные заведения.

Так в стране появилась огромная армия «лишенцев», где рядом с бывшими полицейскими и жандармами оказались десятки тысяч работников культа (включая синагогальных служек – шамесов), учащихся иешив, разорившихся торговцев и ремесленников, использующих наемный труд. В городах и местечках эта масса едва ли не полностью состояла из евреев. Всего к категории «лишенцев» за годы советской власти было причислено до 70% еврейского населения республики, что намного превышало их процент среди представителей других национальностей. При этом власти умышленно создавали условия к тому, чтобы у «социально чуждых элементов» не было иного пути как пролетаризация. Такой мерой стало, к примеру, введение летом 1925 г. дополнительного высокого налога для «лишенцев», не призываемых в армию, хотя отказ им в этом праве исходил от самих же властей.

Объявление ремесленников и торговцев «нетрудовыми элементами» влекло и соответствующее отношение к ним большевиков, деятельность которых носила в этом смысле явно преднамеренный характер. В стране не было ни одного государственного органа, который бы специально занимался вопросом еврейской экономики, хотя речь шла об одной из самых крупных национальных групп, объединяющей примерно 3,5 миллиона человек. Изучением проблемы налогообложения в местечках, носившей достаточно специфический характер, никто не занимался, более того, никто даже не располагал данными о числе безработных среди их обитателей.

Евреи городов и местечек, ранее составлявшие мещанский срез в структуре населения, были изначально причислены к мелкой буржуазии, которая рассматривалась как социальная группа, враждебная пролетариату, а потому практически не имеющая права на социальную защиту со стороны государства. Напротив, они страдали от произвола чиновников и налоговых ведомств, которые даже на традиционные общества еврейской взаимопомощи смотрели как на пережиток капиталистического прошлого и делали все, чтобы к середине 1920-х гг. они прекратили свое существование. Нередко в деятельности бюрократии просматривались стереотипы общественного сознания, характерного для недавнего прошлого и граничащие с открытым антисемитизмом. Например, даже в условиях нэпа, борясь с частниками, многие представители советской власти искренне были убеждены, что евреи должны торговать, а не заниматься сельским хозяйством. Все это приводило к трагическим последствиям.

Сохранилась докладная записка члена редколлегии «Правды», заведующего Всесоюзной сельскохозяйственной выставки Абрама Брагина (1893-1937) «Об ухудшении экономического положения еврейского населения СССР», датированная 1922 г. В ней автор прямо пишет, что «большая часть еврейского населения СССР обречена на экономическую гибель» и что «недавно закончившееся почти десятилетие (1914-1922) было для евреев десятилетием истребления».

Слова относительно «истребления» еврейского населения Белоруссии, конечно, нельзя воспринимать буквально, расценивая их с позиций геноцида, но следует признать, что экономическая политика советской власти серьезно подорвала социальную базу еврейства, что прежде всего привело к падению престижа общины и ее стабилизирующей роли в вопросах сохранения национального самосознания и национальной культуры, к возникновению в еврейской среде ощущения неуверенности в завтрашнем дне, уходу наиболее активной части населения из местечек к мощным ассимиляционным настроениям.

Естественно, это немедленно отразилось на демографии. Как отмечали авторы одной из статей в журнале «Трибуна», в Белоруссии в 1924-27 гг. было зарегистрировано резкое падение брачной активности евреев: с 10,0 браков на 1000 населения в 1924 г. до 8,6 – в 1927 г. (снижение на 14% за три года). Немедленно ухудшились (и серьезно!) другие показатели: число детей первого года жизни на 1000 человек составило всего 24-25 (для сравнения, у белорусов – 35-36), а из расчета на 1000 женщин детородного (15-49 лет) возраста – 89 (у белорусов – 141).

А.Брагин в своей «Записке» предлагал целый ряд радикальных мер по выправлению сложившейся драматической ситуации. Но, судя по всему, ни эта «докладная записка», ни выпущенная в 1924 г. им в соавторстве с М.Кольцовым брошюра «Судьба еврейских масс в Советском Союзе» (в ней прямо отмечалось, что «на еврейское местечко были направлены самые страшные удары революции») не изменили отношение властей к проблеме еврейской занятости.

Правда, в 1920-е гг. большевики приняли одно поистине революционное решение: они сделали попытку «посадить евреев на землю».

29 августа 1924 г. ЦИК СССР постановил учредить особый Комитет по земельному устройству трудящихся евреев (КОМЗЕТ), который должен был заняться организацией еврейских сельскохозяйственных артелей. Несколько ранее, 25 июля того же года, в Белоруссии была создана Комиссия по землеустройству трудящихся евреев, которую возглавил нарком земледелия Д.Прищепов.

После проведенной специальной регистрации выяснилось, что имеется 6836 семей, готовых «немедленно перейти к сельскому хозяйству». В них проживало 34035 человек (20,5% еврейского населения, охваченного регистрацией), причем каждая третья семья изъявила желание переселиться за пределы Белоруссии на предоставляемые государством так называемые колонизационные фонды (в 1924 г. это были пустынные районы Крыма).

Условия, в которых оказались новоиспеченные крестьяне, были экстремальными. Во-первых, надо было избежать конфронтации с крестьянами местными. Как было отмечено в докладе Д.Прищепова на заседании Президиума ЦИК БССР 25 декабря 1926 г., в республике пришлось осваивать «громадные массивы болот в таких районах, где население на эти болота не претендует», а что касается «крымских земель, о которых некоторые кричат, что, мол, евреев переселяют на курорты», так они «зачастую являются солончаками, требующими мелиорации не в меньшей степени, нежели наши земли». К тому же «еврейское население, переходящее к земледелию, не располагает необходимым количеством средств для организации хозяйства»: за те деньги, которыми располагает каждая еврейская семья, «организовать хозяйство ни в коем случае нельзя». Не случайно из 500 семей, переехавших в Крым за 1924-25 гг., приступили к работе только 314.

И тем не менее итоги первых двух лет «еврейского землеустройства» были достаточно серьезными: на территории Белоруссии (не включая Гомельского и Речицкого округов, присоединенных к республике в 1924 г.) к концу 1926 г. насчитывалось 39319 «душ» евреев, занятых сельским хозяйством (7336 семей), в пользовании которых находилось 42216 десятин земли (8,6% всего еврейского населения БССР и 15,7% – сел и местечек). Из них 1211 семей объединились в 145 колхозов.

В 1924 г. в Белоруссии был создан 31 еврейский колхоз – первые колхозы в республике! Спустя пять лет их было в 8 раз больше. Правда, со временем их число стало намного меньше, но это произошло за счет политики укрупнения колхозов: еврейские объединялись с нееврейскими, а в результате состав колхозников постепенно становился интернациональным. Что касается первых попыток коллективизации сельского хозяйства Беларуси, то это были чисто еврейские акции.

Как отмечал могилевский историк Игорь Пушкин, «долгое время в советской Белоруссии колхозы были почти исключительно еврейскими, и среди других национальностей, в том числе белорусов, создавалось впечатление, что такая коммунистическая форма ведения хозяйства чисто еврейская и ведет к уничтожению крестьянских хозяйств. Евреи-колхозники для проведения сельскохозяйственных работ нанимали до 20-50% окружающего населения. Характерно, что в еврейских колхозах (1929 г.) было довольно небольшое количество членов КП(б)Б (93) и членов КСМБ (414). В докладе центрального правления ОЗЕТа отмечалось, что «еврейский земледелец в большинстве шел путем коллективизации… он шел не под нажимом… он прокладывал путь».

В 1925 г. уже около 900 еврейских семей объединились в 75 новых артелей с 9000 десятинами земли. Возникновение еврейского крестьянства серьезно изменило имидж евреев в глазах населения. Как отмечал в декабре 1926 г. Президиум ЦИК БССР, работа в еврейских колхозах поставлена настолько серьезно, что это «произвело переворот в настроениях селянства», которое «теперь признает, что евреи тоже могут заниматься земледелием». Однако следует отметить и обострение конкуренции по производству и реализации сельскохозяйственной продукции с местным крестьянством, что приводило к поджогам имущества артелей, выпасу скота на полях, засеянных евреями и т.д.

К 1928 г. сельскохозяйственным производством в республике занимались уже без малого 8000 еврейских семей, объединенных в 170 артелей, которые сделали плодородными целинные и опустошенные гражданской войной земли, что было в том же году с гордостью отмечено на съезде еврейских крестьян БССР. Правда, анализ показывает, что максимальная миграция евреев «на землю» пришлась в годы экономических кризисов и усиления налогового пресса, что большинство мигрантов были сельской и местечковой беднотой, поэтому можно с уверенностью сказать, что основная мотивация занятия земледелием у них была не идеологической, а материальной.

В конце 1928 г. в Белоруссии числилось уже 9100 еврейских крестьянских семей, в которых проживало 48225 человек. Они занимали 62198 гектаров земли и входили в состав 263 колхозов. Но с началом сплошной коллективизации в 1929 г. произошло укрупнение значительного числа колхозов, и в 1932 г. в БССР (по данным гомельского историка С.Елизарова) уже осталось только 103 еврейских колхоза (кроме них было 86 польских и 313 интернациональных).

Белорусские евреи приняли активное участие и в реализации Крымского и Биробиджанского проектов. Гомельчане в 1925 г. основали в Джанкойском районе 3 земледельческие коммуны, в следующем году – еще 8. В 1926 г. выходцы из Бобруйска заложили в Евпаторийском районе целый земледельческий поселок, который так и назвали – «1-й Бобруйск». Под Биробиджаном одну из лучших сельскохозяйственных коммун, «Икор», организовали переселенцы – первые выпускники еврейской сельскохозяйственной школы в Курасовщине (пригород Минска), которые отправились на Дальний Восток всем составом.

И все же главной задачи – обеспечить работой незанятое производством еврейское население – программы КОМЗЕТа решить не могли.

Спустя семь лет после установления в Белоруссии советской власти большевики были вынуждены признать, «что от революции в большинстве своем евреи даже проиграли, а не выиграли». Это заявление в августе 1926 г. сделал лидер евсекции ЦК партии С.Диманштейн на совещании в ЦК ВКП(б), посвященном борьбе с антисемитизмом. Свою мысль он подтвердил следующими фактами: «Если возьмем общее положение евреев в местечках до революции и сейчас, то получится, что 15-20% улучшили свое положение после революции, 30% осталось в том же положении и у 50% положение ухудшилось... Еврейское население в местечках вымирает».

Еврейское население Белоруссии было достаточно многочисленным и отличалось традиционно высоким уровнем общественной и профессиональной активности. Уже в 1921 г. на заседании 3-й сессии ЦИК его председатель А.Червяков, акцентируя на этом внимание, сказал:

«Громадная масса пролетариата, населяющего Белоруссию, состоит из еврейских рабочих. Они наиболее политически воспитаны, сознание своих классовых интересов стоит у них наиболее высоко. Свяжите это с теми экономическими завоеваниями и правами в национальном и культурном отношениях, которые еврейские трудящиеся массы получили от пролетарской революции, и перед вами обрисуется та революционная роль, которую еврейский пролетариат играет в строительстве советской Белоруссии. Еврейский пролетариат является цементом, который скрепляет наши ряды».

В деле становления советской власти евреи сыграли выдающуюся роль, однако вовлечение их в общественную жизнь проходило далеко не безболезненно.

Привлеченные официальным интернационализмом коммунистической идеологии, натерпевшись от дискриминации царской власти и погромов белого движения, евреи активно поддержали революционные преобразования новой власти в области национальной политики. До 1917 г. евреи на государственную службу практически не допускались, а те случаи, которые все же имелись, были редким исключением и лишь подтверждают правило. Все права гражданства евреи приобретали только при условии смены религии – то есть крещения.

После революции ситуация изменилась, но активно использовать евреев в государственном аппарате власти не спешили, несмотря на всю привлекательность идеи принять в число чиновничества грамотных и общественно активных людей. Причем чем ниже был ранг чиновника, тем меньше был удельный вес евреев в этой категории государственного аппарата.

По данным переписи 1926 г., руководящие должности в СССР занимали только 3200 евреев (0,4% от всего работающего в стране еврейского населения). В целом же, их число в партийно-государственном аппарате составляло 4% от общего числа чиновников. И в последующем (1926-1931 гг.) приток евреев в госаппарат был более чем скромный: с 25,5 тысяч до 34,8 тысяч (рост – 36,5%).

Что касается бывшей «черты оседлости», то там ситуация была несколько иной, однако общая закономерность, тем не менее, сохранялась. Так, в 1926 г. в Белоруссии среди руководителей городского и губернского уровня доля евреев составляла около 30%, окружного и уездного – 18-19%, волостного и районного – 3-5%, среди председателей местечковых и сельских советов – 5-10%.

Среди чиновников среднего звена евреи Белоруссии уверенно занимали «свои» традиционные ниши: в 1926 г. среди руководителей торговли и общепита – 50%, промышленных, строительных и транспортных предприятий – 39%. Даже среди руководителей сельскохозяйственных предприятий их было 17%.

Доктор юридических наук, профессор Арк.Лейзеров, основываясь на архивных изысканиях, приводит некоторые дополнительные данные о доле евреев в партийном, государственном и хозяйственном аппарате в Белоруссии 1920-х гг. (в процентах от общего числа работников):

«Среди ответработников губернского масштаба на 1 февраля 1924 г. евреев было 40,6, на 1 июня 1925 г. – 36,0, на 1 сентября 1925 г. – 33,1. Среди ответработников уездного масштаба евреи составляли на 1 июня 1925 г. 37,4. В составе секретарей райкомов в январе-июле 1925 г. евреев было 10,0 (в Минском округе на 1 марта 1925 г. – 40,3). Среди секретарей партячеек на 1 февраля 1924 г. евреев было 23,1 (на 1 марта 1925 г. – 22,2).

Наиболее полные данные о доле евреев среди номенклатуры, которыми мы [А.Лейзеров] располагаем, относятся к 1 апреля 1929 г.: бюро ЦК и обкомов – 27,3, пленумы ЦК и обкомов – 23,8, Президиум ЦИК БССР – 10,4, секретари райкомов партии – 17,6, президиумы облисполкомов – 20,2, пленумы облисполкомов – 16,9, президиумы горсоветов – 34,1, президиумы райсоветов – 9,9, центральный советский аппарат – 35,8, АН БССР – 8,7, Белгосуниверситет – 18,2, техникумы – 19,1».

Выдающуюся роль евреев в становлении советской власти четко демонстрирует их участие во Всебелорусских съездах Советов, особенно в первые годы советской власти, и лишь с 1925 г. ситуация начала меняться (данные И.Пушкина):

3-й съезд (1921) – 53 еврея из 216 делегатов (24,5%)

4-й съезд (1922) – 66 евреев из 250 делегатов (26,4%)

5-й съезд (1924) – 87 евреев из 326 делегатов (26,6%)

6-й (Чрезвычайный) съезд (1924) – 123 еврея из 405 делегатов (30,3%)

7-й съезд (1925) – 86 евреев из 716 делегатов (12,0%)

8-й съезд (1927) – 115 евреев из 676 делегатов (17,0%)

9-й съезд (1929) – 95 евреев из 584 делегатов (16,2%)

На 1 апреля 1925 г. в аппарате ЦК КП(б)Б и ЦКК КП(б)Б среди ответственных работников было 46,2% евреев и еще 34,2% – среди технических. В аппарате других организаций высшего управленческого звена доля евреев была еще выше: аппарат ЦК ЛКСМБ – 50,3% и 40,0%, Центральный совет профсоюзов – 45,7% и 36,6%, Центральное кооперативное учреждение – 55,3% и 51,5% соответственно.

Политика «коренизации», естественно, серьезно влияла на политику кадровую, в результате чего в республиканских учреждениях на административных должностях доля белорусов (1927 г.) была намного выше, чем евреев (51,3% против 24,8%), в то же время на хозяйственных ситуация выглядела иначе (30,8% против 49,3%). К примеру, если среди руководящей части наркоматов и других центральных учреждений доля белорусов была 42,8%, а доля евреев 22,3%, то среди ответственных работников трестов и хозяйственных отделов ВСНХ БССР – 31,1% и 44,3% соответственно (данные И.Пушкина).

По переписи 1926 г., в республике проживало (в границах до 1939 г.) 407059 евреев – 8,16% всего населения. Евреи были второй по количеству национальной группой. Четвертая часть из них – жители 56 зарегистрированных государством местечек, где их численность колебалась от 50 до 92 процентов. Разброс в городах был меньшим: от 30,8% в Орше до 61,3% в Мозыре; в Минске проживало 40,8% евреев, в Бобруйске – 42%. Но в отдельных регионах они преобладали (Слуцк, Речица, Паричи и др.).

Реформа административно-территориального устройства республики началась еще в 1924 г., после того как 2-я сессия ЦИК БССР 6-го созыва приняла постановление «О практических мероприятиях по проведению национальной политики в Белоруссии». С целью создания благоприятных условий для развития национальных меньшинств было решено создать ряд местечковых и сельских национальных советов, учитывая этнический состав населения. При этом экономические, административные и другие мотивы отодвигались на второй план. Дело облегчало то, что горожане были в целом русскоязычными, а сельчане – белорусскоязычными.

Согласно переписи 1926 г., 83,6% евреев проживало в городской местности. Если в целом по республике евреи составляли около 40% населения городов, то по местечкам эта цифра возрастала до 51%.

Структура городского и сельского еврейского населения, естественно, разнилась. В 1926 г. она выглядела так (в процентах):

Социальные группы Город Село Всего
Рабочие 19,3 6,8 16,7
Крестьяне 5,8 40,5 13,1
Кустари 23,9 35,4 26,4
Служащие 19,8 6,1 17,0
Военнослужащие 1,4 0,3 1,1
Торговцы 11,1 6,6 10,2
Свободные профессии 0,9 0,3 0,7
Безработные 8,3 1,2 7,0
Прочие 9,5 2,8 7,8

В середине 1923 г. в ЦК ВКП(б) даже рассматривалось предложение о создании в Белоруссии автономной еврейской республики. Над проектом работала комиссия во главе с зам. председателя ВСНХ Г.Пятаковым и зам. наркома по делам национальностей Г.Бройдо. Идея эта тогда была отвергнута. Самое серьезное сопротивление оказала евсекция ЦК РКП(б). В качестве причин она использовала и такие доводы: в стране еще силен бытовой антисемитизм, особенно в сельской местности, а белорусский регион находится в приграничной зоне. Не были созданы в Белоруссии и еврейские автономные районы (на Украине – 3).

Решая вопрос организации национальных органов государственной власти, вторая сессия Центрального исполнительного комитета (ЦИК) БССР 6-го созыва (1924) определила ряд практических мероприятий в области национальной политики. В постановлении сессии от 17 июля отмечалось: «С целью более полного обеспечения прав национальных меньшинств в БССР поручить Совнаркому при окончательном определении состава районов и сельсоветов обеспечить возможность выделения местностей с преимущественно еврейским, польским, латышским, литовским и др. населением в самостоятельные административные единицы в случае, если такое выделение не будет резко нарушать основы и системы нового административного деления республики».

Евреи первыми провели необходимые организационные мероприятия, и уже в 1924 г. были созданы первые 7 еврейских национальных советов (кроме них еще только 2 латышских). Спустя год их было уже 11, спустя два – 18, спустя три – 22. Такими национальными советами в 1926 г. было охвачено 25629 человек, что составляло 42% еврейского населения республики (для сравнения, русского населения национальными советами было охвачено 15%, польского – 20%, латышского – 15%, украинского – 7%, немецкого – 52%). Однако эти цифры разнились в зависимости от того, где располагался нацсовет – в городской местности или в сельской: если в еврейских сельских советах было в среднем 91,2% населения титульной нации, то в местечковых – только 75,9%.

Руководство местными советами в тот период осуществляли органы НКВД, которые следили за тем, чтобы заявления граждан рассматривались на еврейском языке, чтобы в состав аппарата советов входили лица, владеющие еврейским языком. В связи с переходом к официальной политике белорусизации ЦИК БССР принял 15 июля 1924 г. Постановление «О практических мероприятиях по проведению национальной политики», в котором, в частности, отмечалось: «Языки национальностей, которые населяют территорию БССР (белорусская, еврейская, русская, польская), являются равноправными».

Организации делопроизводства на основных государственных языках республики власти придавали особое внимание. Так, в одном из циркуляров НКВД БССР, разосланном всем местным государственным органам, было указано на недопустимость того, что в отдельных национальных советах не принимают, а если и принимают, то не рассматривают заявления граждан, поступившие на еврейском и польском языках. В документе указывалось, что и тот, и другой являются в республике равноправными и что требование подавать документы только на русском языке является незаконным. Исходя из этого, циркуляр предлагал ввести в аппарат работников, владеющих соответствующими языками. В 1931 г. в БССР были даже организованы республиканские – на 55 человек – курсы по подготовке председателей национальных советов.

Для ведения судопроизводства на национальных языках в республике было создано 9 национальных участков (камер): 5 еврейских (Минск, Гомель, Витебск, Бобруйск, Мозырь), 3 польских (Минск, Витебск, Могилев) и 1 латышский. Их полномочия распространялись на всю территорию «своего» округа. Только еврейскими национальными камерами в 1926 г. было рассмотрено 1902 уголовных и 4762 гражданских дел.

Президиум ЦИК БССР, рассмотрев 10 ноября 1927 г. вопрос «О работе национальных советов», отметил, что именно в этих советах сделаны наибольшие успехи в изжитии национальной розни, в переводе большей части школ на родной язык обучения, в расширении сети национальных изб-читален, клубов, в легализации права евреев (равно как и представителей других национальных меньшинств) пользоваться родным языком на съездах, в суде, органах управления и общественной жизни.

Все эти завоевания новой власти были закреплены в Конституции БССР 1927 года (статья 21). Национальным меньшинствам Конституция обеспечивала еще и право (и реальную возможность) обучения в школе на родном языке. В соответствии со статьей 23, опубликование важнейших законодательных актов производилось на четырех государственных языках – русском, белорусском, еврейском и польском.

В начале 30-х гг. работа по созданию национальных советов была продолжена, и к 1933 г. в Белоруссии появилось еще 11 новых, в том числе 2 еврейских. В конечном итоге, в 1935 г. в республике было уже 90 национальных советов: польских – 37, еврейских – 25, русских – 15, украинских – 6, латышских – 4, немецких – 2, литовских – 1. (Число русских стало столь значительным после присоединения к БССР Гомельщины).

Естественно, национальные сельские и местечковые советы отличались друг от друга по социальному составу и даже по количеству населения. К примеру, в среднем на один польский совет приходилось 1166 жителей, а на еврейский – 2132. Различались советы и по числу представителей разных профессий. Доктор юридических наук Арк.Лейзеров в одной из статей приводит такие данные за 1927-1928 гг.: в «обычных» нацсоветах в среднем было 40,4% крестьян, в то время как в еврейских их было только 22,7%. Зато в еврейских было намного больше кустарей: 24,4% против 18,9%.

Избирательными правами на таких территориях обычно пользовались только граждане титульной национальности, остальные прикреплялись к другим советам. В структуре населения национальных советов процент представителей титульной нации выглядел так: в еврейских – 91,2%, в польских – 84,2%, в русских – 73,9%, немецких – 75,0%, латышских – 67,5%.

Национальные меньшинства были представлены и в «ненациональных» советах, но там они были в абсолютном меньшинстве, ибо доля белорусов в них составляла 92,6%. В целом же следует отметить, что населенных пунктов, в которых бы компактно проживало необходимое для создания национальных советов число жителей, было немного.

Кроме мононациональных еврейских советов существовали и несколько так называемых «смешанных». Но практика показала, что политическая, хозяйственная и культурная жизнь в первых развивалась быстрее, чем во вторых. Возможно, это происходило оттого, что власти уделяли этим регионам больше внимания. К примеру, определенное значение для всей республики имело обнародованное в 1928 г. решение Президиума ЦИК БССР о работе Чашникского еврейского местечкового нацсовета, когда в числе серьезных недостатков указывались такие, как упразднение национальной группы в детском саду, отсутствие пункта ликбеза на еврейском языке и недостаточное использование его в политпросветучреждениях местечка.

Общественно-политические и культурные процессы, происходившие в белорусском обществе в 1920-е гг., дали серьезный толчок развитию национальных культур проживающих в республике народов. Однако, как известно, подъем национального самосознания смертельно опасен для властей, культивирующих великодержавный шовинизм и проводящих колониальную политику в отношении национальных окраин. В своем стремлении сохранить империю они вынужденно наращивают политическую культуру с тоталитарным сознанием. Государственный монополизм подавлял самодеятельность масс. Насильственная гомогенизация миллионов людей, главным образом путем принудительной русификации, нивелировала их национальные черты и приводила, в конечном итоге, к утрате национального самосознания, то есть к тотальной ассимиляции.

Деятельность национальных общественно-политических объединений, товариществ, братств подавлялась, активисты их преследовались по обвинению в мелкобуржуазном национализме. С первых же дней советской власти именно они попали под жесточайший контроль и подвергались преследованиям и репрессиям якобы за оппозиционность. С течением времени власти избавились даже от тех добровольных общественных национальных объединений, которые способствовали решению чисто экономических проблем и выживанию еврейского населения в тяжелых условиях послереволюционной разрухи. К концу 1920-х гг. были распущены или сведены к минимуму усилия основанного еще в 1880 г. Общества ремесленного труда (ОРТ, полное название – Общество ремесленного и земледельческого труда среди евреев в России), белорусской комиссии еврейского общественного комитета по оказанию помощи потерпевшим от войны, погромов и стихийных бедствий (Евобщестком) и др.

Уже в октябре 1934 г. начался откат в государственном регулировании развития национальных меньшинств: расформировываются национальные советы, делопроизводство и работа судебных камер переводится на русский язык. Сначала ликвидировали польские советы, а затем и все остальные. Абсолютное большинство актов, которыми упразднялись или реорганизовывались нацсоветы, не было мотивировано. Лишь отдельные из них содержали ссылку на то, что якобы «большинство крестьян говорит на белорусском языке» или что «крестьяне читают только белорусские газеты». Дальше – больше: в 1938 г. при ликвидации ряда нацсоветов (Хойникского, Мозырского, Круглянского, Ленинского и других районов) указывалось, что они в свое время были образованы «во вредительских целях».

Из герба республики были изъяты надписи на ленточках со словами «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» на еврейском и польском языках. К 20 апреля 1939 г., ко дню издания последнего документа о ликвидации национальных советов, все достижения прошлых лет по работе с нацменьшинствами были ликвидированы. Российский великодержавный шовинизм стал основной формой государственной политики в области межнациональных отношений.

Отказываясь признать за евреями право на свой, национальный путь развития, который логически проистекал из всей его уникальной истории, большевики отказывали им и в праве на социальную защиту от антисемитизма, несмотря на его принципиальное отличие от всех остальных форм ксенофобии. В государственном законодательстве за весь период советской власти, при всех его изменениях, так ни разу и не нашлось места хотя бы для статей, карающих за агрессивный антисемитизм и разжигание национальной вражды к евреям.

Первый Уголовный кодекс в советской Белоруссии был принят только в 1928 г. Весь предшествующий период на эту территорию распространялось действие Уголовного кодекса РСФСР, принятого в 1922 г. В нем в качестве наказания за пропаганду и агитацию, возбуждающую национальную вражду, предусматривалось «лишение свободы на срок не ниже одного года со строгой изоляцией». За то же преступление при особо отягчающих обстоятельствах во время войны кара могла быть повышена вплоть до расстрела.

В 1927 г. в Москве было утверждено новое Положение о государственных преступлениях, которое позднее вошло без изменений во все республиканские уголовные кодексы. В первой его части приводились формулировки контрреволюционных преступлений, а во второй – определялись преступления «против порядка государственного управления». Эти определения и вошли в ст.84 Уголовного кодекса БССР, принятого в 1928 г.:

«а) Пропаганда или агитация, направленные к возбуждению национальной или религиозной вражды или розни, а равно распространение или изготовление и хранение литературы того же характера влекут лишение свободы до двух лет.

б) Те же действия в военной обстановке или при массовых волнениях влекут лишение свободы не менее как на два года с конфискацией всего или части имущества, с повышением при особо отягчающих обстоятельствах вплоть до высшей меры социальной защиты – расстрела с конфискацией имущества».

Как мы видим, Положение расширило понятие «возбуждение национальной вражды», включив него еще и «распространение или изготовление и хранение литературы того же характера». Однако на деле применялась лишь первая часть формулировки, ибо вторая часть, касающаяся литературы, квалифицировалась как политическое деяние и подпадала под действие статьи 72 УК БССР:

«а) Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а равно и распространение или изготовление и хранение литературы того же содержания влекут лишение свободы на срок не менее шести лет.

б) Те же действия при массовых волнениях или с использованием религиозных или национальных предрассудков масс, или в военной обстановке, или в местностях, объявленных на военном положении, влекут -- меры социальной защиты, указанные в ст.64 данного Кодекса».

Если же происходили выпады «в отношении отдельных лиц, принадлежащих к нацменьшинствам, на почве личного с ними столкновения», данные статьи не применялись, о чем гласило специальное постановление Пленума Верховного суда РСФСР от 28 марта 1930 г. В этих случаях преступления карались по статьям о нанесении оскорбления или о хулиганстве.

На практике ст.84 УК БССР от 1928 г. применялась крайне редко, а судебное преследование за выявленные акты антисемитизма отнюдь не носило энергичного характера. Сводного анализа судебной практики по делам об антисемитизме периодическая печать, в том числе специальная, а также учебники и справочные пособия по уголовному праву тщательно избегали, хотя сведений об отдельных проявлениях антисемитизма в прессе 20-х годов можно обнаружить достаточно много. К инцидентам антисемитского характера относились случаи избиения в коммунальных квартирах и на улицах, различные издевательства, систематическая травля, выживание с жилплощади и т.д. Однако суды ко всем этим антисемитским актам относились более чем терпимо. Наказывая виновных за хулиганство, они обычно не желали заострять внимание на социальной опасности деяний.

Ситуация изменилась в 1928 г. в связи с тем, что некоторые антисемитские инциденты получили широкую огласку, и государство решило с бытовой юдофобией бороться серьезно. Естественно, пресса стала квалифицировать их как контрреволюционные выпады, а самих антисемитов – как орудие в чужих руках.

Особо широкую огласку получило дело об издевательствах над еврейской девушкой, по фамилии Баршай, на Борисовской стекольной фабрике «Октябрь». Рабочие в течение длительного времени отпускали по ее поводу оскорбительные антисемитские высказывания, а затем, не получая отпора со стороны общественности, стали позволять себе и нечто большее. К примеру, когда девушка несла на голове листы стекла, они задирали ей платье и осыпали ее антисемитскими оскорблениями. Уголовное дело было возбуждено лишь тогда, когда девушку избил один из мастеров и она попала в больницу с переломом ноги.

Изучение материалов по этому делу длилось довольно долго: местный прокурор никак не мог решить, судить ли виновных только за хулиганство, или только за антисемитизм, или за «хулиганство с симптомами антисемитизма». Видимо, решение пришло тогда, когда еврейские рабочие начали отстаивать свое достоинство единственно доступными им методами: два еврея-комсомольца в стычке с антисемитом облили его струей горячего стекла. Перед лицом неизбежного силового конфликта делу дали ход. К ответственности было привлечено 9 человек. Рассматривалось дело в Верховном суде БССР. Всеобщее внимание к процессу было привлечено еще и тем, что в нем принимал участие в качестве общественного обвинителя президент Академии наук БССР Всеволод Игнатовский. В данном случае была применена ст.84 УК БССР.

Именно после этого дела бюро ЦК и Президиум ЦКК (Центральной контрольной комиссии) Компартии Белоруссии опубликовали в начале 1929 г. документ, в котором перед КП(б)Б поставили вопрос об «усилении интернационального воспитания масс и разъяснения классовой сущности как антисемитизма, так и других форм национальной розни как попыток капиталистических элементов расколоть единство рабочего класса». При этом вновь, как и 10 лет назад, проблема антисемитизма была выделена из всей проблемы борьбы с разжиганием национальной розни, и было предложено:

«б) Принять репрессивные меры в отношении антисемитов, ведущих открытую антисемитскую агитацию;

в) Усиленное внимание... обратить на борьбу с антисемитизмом в школе, усилив интернациональное воспитание учащихся и удаляя из школы преподавателей-антисемитов».

Эти весьма конкретные меры по борьбе с антисемитизмом спустя несколько месяцев в принятом постановлении Секретариата ЦК КП(б)Б были несколько сглажены более широкими формулировками, хотя сама постановка вопроса и его заостренность говорила о серьезности намерений:

«Секретариат констатирует, что некоторыми общественными, профессиональными и партийными организациями проявляется слишком мягкое отношение к проявлениям антисемитизма и не учитывается их контрреволюционный характер. Слабо ведется работа по интернациональному воспитанию школьной молодежи, в борьбе с антисемитизмом мало используются методы общественного воспитания и судебно-следственные органы. Секретариат ЦК КП(б)Б считает необходимым:

2) Судебные органы, не ослабляя борьбы с проявлениями антисемитизма, должны ее еще более углубить, привлекая к ответственности не только конкретных носителей национальной вражды, но и их вдохновителей.

3) Партийные организации и профсоюзы должны начать разъяснительную кампанию о вредности примиренческого отношения к мелким проявлениям бытового антисемитизма и бороться с ними не только в судебном порядке, но и посредством воспитательной работы...»

Однако на практике ничего сделано не было, в школах уроков борьбы с национальной рознью не вводилось, в судебной практике изменений не произошло. А главное, никаких изменений в Уголовный кодекс, которые бы более серьезно и конкретно рассматривали эту проблему, внесено не было. Объяснение может быть только одно: государство не желало «заострять» вопрос, опасаясь роста антисемитизма в стране как проявления стихийного протеста против политики партии в целом. Практически признавалось (и признается до сих пор) значение общественного антисемитизма в качестве мощного фактора внутриполитической жизни страны.

И тем не менее более остро эта проблема стала освещаться в средствах массовой информации, но и в этих случаях чаще всего инцидентам придавали политическую окраску: виновниками были не обыватели, страдающие националистическими предрассудками, а «классово враждебные элементы», всё более открыто выступающие на сцену.

Выяснилось, что на кожевенном заводе в Минске в роли антисемита выступил бывший польский жандарм. А в Добруше антисемиты и вовсе создали «штаб для контрреволюционной работы», в который вошли бывшие жандармы, церковники и монахини. Они, оказывается, хотели «прибрать к рукам орган пролетарской диктатуры – Добрушский совет и «формулировали свои классовые лозунги и требования под прикрытием антисемитизма».

Началась борьба с «великорусским» шовинизмом. Начались подсчеты числа евреев и поляков на предприятиях и в организациях тех регионов, где процент еврейского и польского населения велик. Под огонь критики попал Гомельский железнодорожный узел, где из 4314 рабочих оказалось только 239 евреев и 96 поляков, а из 1088 служащих – соответственно 21 и 22. Проверили учебные заведения, находящиеся в ведении железной дороги – укомплектование учащихся идет «почти исключительно за счет белорусов и русских». Приводятся убедительные данные по учебному комбинату, техникуму, школы ФЗУ и курсов переквалификации. Среди иных фактов – терроризирование ударницы-токаря Коган, которая в течение года выполняет работу уборщицы.

Журнал «Трибуна еврейской советской общественности» за 1929-1932 гг. почти в каждом номере публикует факты проявлений антисемитизма. Большая часть инцидентов – по Белоруссии.

Разбирается ситуация, сложившаяся на осиповичском торфзаводе №2. Когда на нем началась травля евреев, рабкор Лившиц «забил в набат и стал подавать сигналы о необходимой помощи. Лившица с завода попросили «выйти вон» – его уволили». Уволили и директора, который хотел принять меры, а на его место поставили «пьяницу и антисемита Бритцова». Дело кончилось тем, что в дни католической Пасхи ударника-рабочего еврея Невельского группа антисемитов обманом затащила в деревню, там заставила пить самогон, а когда он отказывался, вливала жидкость ему в горло насильно, а затем в течение двух дней подвергала пыткам, подвешивая к потолку, и т.д. Финал: «антисемиты арестованы, торфком распущен».

И все же, несмотря на напряженность в межнациональных отношениях, власти так и не решились на радикальные меры. В последующие три десятилетия во всех редакциях Уголовного кодекса никаких изменений в статьях, связанных с «пропагандой или агитацией, направленных к возбуждению национальной или религиозной вражды или розни» внесено не было, хотя общественно-политическая ситуация в стране менялась и менялось отношение к самой проблеме.

К концу 1920-х гг. практически все еврейское население СССР (более 85%) было сосредоточено в четырех регионах – Украине, Белоруссии, Москве и Ленинграде – и проживало почти целиком в городской местности. В структуре населения городов Белоруссии (по данным 1926 г.) оно составляло 40,2% (для сравнения, по Украине – 22,7%). Основная масса, стремясь уйти из категории «лишенцев» и, благодаря уже одному этому, обрести гражданские права, ринулась заполнять ряды рабочего класса («совершить обряд пролетаризации») и государственного аппарата. Число их на фабриках и заводах за 5 лет (1926-1931) возросло более чем вдвое: с 25,2 тысяч до 52,0 тысяч. При этом в основном они были заняты в промышленности (48,4% в 1926 г., 58,0% в 1931 г.) и в учреждениях, включая торговые предприятия (46,2% в 1926 г., 29,2% в 1931 г.).

Однако уже в двадцатые годы евреи столкнулись с иной формой антисемитизма, ранее не возникающей в нееврейской среде. Мотивирующим фактором межнационального напряжения на сей раз были не взаимоотношения по экономической проблематике, как это бывало в подавляющем большинстве случаев в прошлом, когда конфликты возникали в результате конкурентной борьбы, а их высокая доля в интеллектуальных сферах производства.

Как известно, интеллигенция в целом состоит из наиболее образованных и развитых (в общекультурном отношении) слоев городского населения. Именно поэтому трудно переоценить вклад евреев в советское строительство 1920-х гг. В то время как русское и белорусское население еще только-только завершали процесс ликвидации безграмотности (ликбез), еврейское, отличающееся почти сплошной грамотностью (даже если оно и было традиционно религиозным, полученным в хедерах), шло в университеты, техникумы, рабфаки, сыграв в последующем самую значительную роль в жизни общества.

Историк И.Пушкин приводит показательный факт: в Мозырском округе в 1926/27 учебном году было 14 еврейских групп ликбеза, а белорусских – 308.

Перепись населения 1926 г. позволяет проанализировать некоторые данные о доле евреев в тех сферах деятельности, которые требуют высокую квалификацию и предварительную подготовку. В Белоруссии в это время они составляли 16% научных работников (включая преподавателей вузов), 24% инженеров (в 1930 г. – 30%), 66% врачей, 91% фармацевтов, 15% школьных учителей, 42% композиторов, дирижеров и музыкантов, 47% художников и скульпторов, 46% работников библиотек и музеев, 22% судей и прокуроров, 25% специалистов, занятых в сфере экономического планирования и контроля, 8% специалистов сельского и лесного хозяйства, 29% фельдшеров, медсестер и медлаборантов, 53% бухгалтеров и товароведов, 41% квалифицированных рабочих и ремесленников.

Стереотипы общественного сознания удерживали воспитанный веками образ еврея-торгаша, заламывающего дикие цены на свой товар и уклоняющегося от военной службы. Именно этот стереотип привел к массовым беспорядкам во время воинского призыва 1924 года в Витебской и Смоленской губерниях. В Полоцке, Витебске, Городке и других городах были отмечены грабежи и избиения евреев. Один из документов, свидетельствующий о том, как проходил погром в мест.Лиозно, приводит израильский исследователь А.Зельцер:

«Призывники зашли в синагогу, вытащили свитки Торы, разорвали их на куски, разбросали по улицам и ждали, чтоб евреи пришли защищать свои Торы. Но евреи не пришли и благодаря этому минули кровопролития. Лиозненская милиция была не в состоянии справиться сама, и на помощь из Витебска прибыл броневик, после чего волнения успокоились, а несколько призывников были арестованы».

Естественно, что для 1920-х гг. в среде бюрократии, особенно в ее нижних и средних слоях, евреи также занимали непропорционально большое место, и именно это стало одним из самых серьезных причин общественного антисемитизма, которым была отмечена вторая половина 20-х гг.

«Ненависть крестьян и рабочих к бюрократии есть основной факт советской жизни, – писал Л.Троцкий в книге «Преступления Сталина». – Даже априорно невозможно допустить, чтобы ненависть к бюрократии не принимала антисемитской окраски, по крайней мере там, где чиновники-евреи составляют значительный процент и выделяются на фоне основной массы крестьянского населения». Этот антисемитизм бюрократия, являясь «самым антисоциалистическим и самым антидемократическим слоем в советском обществе» сама же и поддерживает, ибо «в борьбе за свое самосохранение она эксплуатирует наиболее заскорузлые предрассудки и наиболее темные инстинкты». Не случайно в публицистике второй половины 20-х гг. можно обнаружить множество публикаций, связанных именно с чиновничьим антисемитизмом, и именно на них, а не на бытовых хулиганов было направлено основное острие критики. Вот несколько выдержек из книги известного историка, бывшего активного социал-демократа (до эмиграции – меньшевика) Соломона Шварца «Антисемитизм в Советском Союзе» (Нью-Йорк, 1952), который в свою очередь цитирует сообщения Еврейского Телеграфного агентства и советских авторов:

«Существование антисемитизма в среде советской администрации в небольших городах, населенных преимущественно евреями, было признано членом специальной комиссии, назначенной для расследования этих условий. Еврейский член этой комиссии в статье в «Эмес» отмечает, что «во многих местах антисемитизм проводится открыто». Автор приводит много поразительных случаев, когда районные органы не обращали внимания на поступившие к ним жалобы и медлили принять необходимые меры [даже] по жалобам комиссии» (июнь 1925 г.).

«Жалобы на плохое обращение с евреями в небольших городах и деревнях приходят из разных частей Советского Союза. Почти в каждом номере еврейских газет, выходящих в Советской России, можно найти указания на такого рода факты» (сентябрь 1925 г.).

«Еврейские служащие при сокращении штатов и рационализации аппарата подвергались увольнениям и встречали затруднения в новом приискании работы значительно больше, чем служащие украинцы, великороссы и др.» (1929 г.)

«Из Старобина (Слуцкого ок. Минской губ.) тов. Ю.Кравчик пишет: «Еврей Ачинский запоздал на несколько дней явиться на регистрацию в военный отдел. Ему назначили месяц принудительных работ в раймилиции. Ачинский отработал две недели, а потом принес справку кресткома, что он бедняк, единственный работник в семье и что без него семья буквально голодает. Вместо ответа, даже, если хотите, вместо отказа, но в человеческой форме, милиционер Потапов начал кричать: «Ничего! Будешь работать! А подохнешь, тем лучше. Одним жидом в России станет меньше!»…

В Слуцке комсомолец профтехнической школы, некий Вечер, выбежал на базарную площадь и начал орать: «Бей жидов, спасай Белоруссию!» Это с комсомольским-то значком на груди! И ведь ничего – остался в комсомоле» (1928 г.).

«Октябрь», еврейская коммунистическая газета в Минске, отмечает, что к еврейским молодым людям, желающим поступить в Минскую консерваторию, часто обращаются со словом «жид». Газета обвиняет директора консерватории Прохорова в намеренной дискриминации по отношению к евреям...

Даже студенты-коммунисты заражены антисемитизмом и часто спрашивают, почему для евреев не вводится в высших учебных заведениях процентная норма» (май 1928 г.).

«В печати все чаще появляются сообщения о проявлениях антисемитизма… При обследовании предприятий, где происходили антисемитские выступления, мы неизменно[!] наталкивались на одно опасное явление – на попустительство со стороны местных партийных, профсоюзных и комсомольских организхаций, благодаря которому и может антисемитская травля продолжаться безнаказанно месяцами и годами. Истязаемый рабочий не находит себе защиты, в цехах становится ходячим антисемитский жаргон, а работники ячейки, фабкома, комсомола не желают «впутываться» в неприятное дело, затевать «склоку» и т.д.» («Правда», 19 февраля 1929 г.)

Даже в конце 1920-х гг. в быту были сильны антисемитские мифы. Некоторые из них муссируются в шовинистической литературе до наших дней, к примеру, о высокой доле участия евреев в партии большевиков. Хотя апологеты его приводят определенные конкретные цифры, это, тем не менее, не более чем миф. Дело в том, что для доказательства обычно делается сравнение процента евреев-членов партии с процентом евреев в составе всего населения. Но такой расчет для 1920-х гг. ошибочен.

Как отмечал еще в 1952 г. все тот же С.Шварц, «партия была в это время партией по преимуществу горожан», и поэтому «для правильной оценки относительной коммунистической активности различных национальных групп нужно сопоставлять процент их в составе компартии с процентом их в составе городского населения». Такой анализ позволяет выявить совершенно иную закономерность. Согласно партийной переписи 1927 г., евреев в компартии Белоруссии было 26,6% среди ее членов и 18,6% среди кандидатов. Сопоставляя эти цифры с числом городского еврейского населения (40,2% по переписи 1926 г.), можно легко обнаружить всю ложность мифа о партии большевиков как партии преимущественно еврейской.

Несколько иная ситуация была с вовлечением молодежи в ряды комсомола. Еврейская молодежь горячо приняла все, что связано со строительством нового мира, и первой пошла в комсомол. В 1922 г. ее доля в организации достигала 60%. Но по мере того как шла советизация всего населения Белоруссии, доля евреев в рядах ЛКСМБ падала и достигла в 1929 г. уровня 27%, хотя в абсолютных цифрах это число с 1922 г. по 1929 г. возросло в 14 раз (с 1318 до 18730).

Высокий общественный темперамент проявился и среди детей, активно вступающих в ряды пионерской организации. В еврейских национальных школах красные галстуки носили 4/5 учащихся.

Активно поддержали евреи и профсоюзное строительство. Несмотря на то, что в республике был невероятно большой контингент «лишенцев», которых, естественно, не принимали в профсоюзы, число евреев в этих организациях было велико и вдвое превышало число белорусов (14213 против 7438). Однако постепенно ситуация менялась, и к 1927 г. евреев и белорусов – членов профсоюзов сравнялось (23452 еврея и 25615 белорусов).

Несмотря на все старания большевиков, коммунистическое строительство в стране шло весьма невысокими темпами. Верные своему учению о классовом строении общества, они старались максимально нарастить количество пролетариата и колхозного крестьянства, однако, получив в наследство разрушенное войнами хозяйство и без того отсталой России, добиться серьезных успехов к концу 1920-х гг. так и не смогли. Отразилась эта тенденция и на социальном составе населения, в том числе и еврейского.

Согласно Всесоюзной демографической переписи 1926 г., из 407,0 тысяч евреев Белоруссии только 25,2 тысячи были рабочими, занятыми на государственных предприятиях (6,2%), из них 43,4% работало на промышленных предприятиях, 18,8% – в торговле и общепите, 16,6% – в сельском и лесном хозяйстве, 10,2% – в просвещении. 150,9 тысяч евреев республики (37,1%) трудились, не будучи вовлеченными в общественное производство (так называемые «самодеятельные»).

Достаточно высоким в Белоруссии среди евреев был процент безработных – 6,8, но, что более серьезно, они составляли в 1926 г. 42,2% от общего количества всех зарегистрированных в республике безработных.

Другой показатель, регистрирующий неблагополучие еврейского населения на рынке труда: каждый второй работающий в одиночестве (так называемый «одиночка», то есть лишенный не только социальной, но и личной поддержки) и каждое четвертое «лицо без определенных занятий» – евреи. О том, насколько ситуация по этим позициям в Белоруссии была тревожной, показывают сравнительные данные с другими регионами СССР:

Наименование данных % евреев среди всех лиц данной группы
БССР УССР Москва Ленинград
Одиночки 50,3 16,8 8,6 8,2
Лица без определенных занятий 24,0 13,3 5,9 4,8
Безработные 42,2 28,1 7,9 6,0

Думается, поиск рынка труда и привел к тому, что еврейское население Белоруссии стало интенсивно уменьшаться и (в границах до 1939 г.) сократилось с 8,2% от общего числа жителей республики в 1926 г. до 6,7% в 1929 г. Больше всего пострадало, естественно, городское население, процент евреев в котором сократился с 40,2 в 1926 г. до 23,9 в 1939 г.

В 1924 г. в Москве вышла работа А.Брагина, написанная им совместно с журналистом Михаилом Кольцовым, «Судьба еврейских масс в Советском Союзе» – одна из наиболее честных книг на эту тему, изданных в 1920-е гг.: тогда еще не было таких цензурных тисков, как позднее. Первой же строчкой декларировалась проблема, существование которой все остальные десятилетия советской власти тщательно отрицали: «У нас есть «еврейский вопрос».

«Конечно, это не старый «еврейский вопрос», долгими десятилетиями позоривший имя нашей страны, управляющейся царями, – писали авторы. – Не тот политическо-каннибальский вопрос неизбывного еврейского бесправия, ставивший целую многомиллионную нацию ниже на несколько ступеней даже жалкого правового положения обычного подданного российской империи… Но на уродливые обломки прошлого нам приходится натыкаться при каждом шаге вперед».

Проанализировав экономическую ситуацию в Стране Советов, авторы пришли к печальному выводу: «экономическая политика советской власти, исходившая из интересов рабочих и крестьян, еще более ухудшила положение местечковых мелко-мещанских масс».

И действительно, 50% еврейского населения царской России занималось торговлей, еще около 40% – мелкими ремеслами и лишь 3-4% – земледелием и фабрично-заводским трудом (оставшиеся 6-7% были представителями профессий, которые авторы назвали «либеральными»). И вот вся эта экономическая структура в один момент разрушена. Разрушена чисто революционно – раз и навсегда. И чем все кончилось? «Материальное положение местечек теперь гораздо хуже, чем в военное и довоенное время… Нет спроса на рабочие руки… Число кустарей становится все меньше. Безработица, тяжелое материальное положение и непосильные налоги превратили одних кустарей в земледельцев, других толкнули к «спасительной» торговле… Сегодня в самых тяжелых условиях находится именно эта группа, раньше наиболее здоровая (после немногочисленного еврейского пролетариата) часть еврейских масс».

Свои выводы авторы сделали на основании обследования экономического и культурного положения местечек, проведенного в декабре 1923 г. по заданию еврейского отдела Гомельского губкома силами курсантов еврейской секции губпартшколы, использовавших для этого каникулы. Были охвачены шесть местечек пяти различных уездов: Хотимск (Климовичский уезд), Юревичи (Речицкий), Уваровичи (Гомельский), Стрешин и Городец (Рогачевский) и Погар (Стародубский).

Основной вывод авторы сформулировали в главе, символически названной «В тупике»: «Историческая необходимость с железной логикой ведет к тому, что захлопывающиеся «ножницы» в первую очередь разрежут еврейское местечко и окончательно лишат каких бы то ни было средств к существованию уже теперь нищенствующие еврейские массы». Один из докладчиков на съезде крестьян Белоруссии выразился еще определеннее: «Местечковое население состоит из бедняков, которые трижды в день умирают с голода».

Как отметил английский писатель Джозеф Конрад (настоящая фамилия Юзеф Коженёвский, 1857-1924), «насильственная революция попадает сначала в руки ограниченных фанатиков и тиранических лицемеров. Потом наступает черед всех претенциозных неудачников этого времени. Таковы начальники и вожди. Заметьте, я пропустил обыкновенных мошенников…»

Эти слова как нельзя больше подходят к тому, что произошло в России после Октябрьского переворота 1927 г., о чем еще в декабре 1919 г. в одном из частных писем прозорливо писал лидер меньшевиков Л.Мартов:

«Под покровом «власти пролетариата» на деле тайком распускается самое скверное мещанство со всеми специфическими русскими чертами некультурности, низкопробным карьеризмом, взяточничеством, паразитизмом, распущенностью, безответственностью… Мы идем через анархию несомненно к какому-нибудь царизму, основанному на потере всем народом веры в способность самоуправляться».

В свое время тот же Л.Мартов в книге «История российской социал-демократии» утверждал (кстати, почти повторяя слова Г.Плеханова): «Пытаться насаждать социализм в экономически и культурно отсталой стране – бессмысленная утопия», которая, однако, может быть осуществлена в случае «аракчеевского понимания социализма и пугачевского понимания классовой борьбы, которые порождаются, конечно, тем фактом, что европейский идеал пытаются насадить на азиатской почве…» Но именно это и произошло в России: декларируя всеобщее равенство и братство, большевики очень быстро создали новый привилегированный класс – партийную номенклатуру, которая стала бесконтрольно распоряжаться властью и национальным богатством, не раз ставя страну на грани катастрофы.

Евреи не раз спасали советскую власть в самые критические моменты ее становления. Сначала они заняли место объявившего саботаж бывшего царского чиновничества. Потом на своих плечах вынесли многие тяготы руководства партийной и хозяйственной деятельности, подставив под удар ничего не подозревающие массы рядового еврейства, ставшего заложником их «выдвиженства». И наконец, именно они расплатились за все просчеты большевиков в экономической политике.

«Во время военного коммунизма мы русскую среднюю и мелкую буржуазию наряду с крупной обчистили, – откровенничал 2 февраля 1927 г. в «Правде» Н.Бухарин. – Затем была допущена свободная торговля. Еврейская средняя и мелкая буржуазия заняла позиции мелкой и средней российской буржуазии, вышибленной из седла в период военного коммунизма. Если были маленькие лавчонки, на которых было написано «Иванов», то потом появились в большой пропорции лавчонки, на которых было написано «Розенблюм»…

Как мы теперь понимаем, евреев советская власть тоже «обчистила»: они же все равно представляли класс буржуазии, а с классовым врагом нечего церемониться, тем более что его, этого врага, далеко искать не надо. Как писал в той же статье Н.Бухарин, «своеобразное положение заключается в том, что у нас в центральных районах, в центральных городах сосредоточена еврейская буржуазия и еврейская интеллигенция, переселившаяся из западных губерний и из южных городов».

В 1928 г. в Париже в журнале «Современные записки» была опубликована статья выдающегося экономиста и общественного деятеля Бориса Бруцкуса, который еще в 1919-1922 гг. предсказал будущую печальную судьбу социалистической экономики и точно, вплоть до мельчайших деталей, обрисовал проблемы, с которыми столкнется СССР семь десятилетий спустя. Его работа «Социалистическое хозяйство: Теоретические мысли по поводу русского опыта», опубликованная в петроградском журнале «Экономист» в 1921-1922 гг., вызвала гнев В.Ленина, и по его личному указанию Б.Бруцкус был немедленно выслан из Советской России.

Задолго до революции Б.Бруцкус, возглавляя земледельческие службы Еврейского колонизационного общества, объездил всю черту оседлости, включая территорию Белоруссии, и не было такого местечка, в котором бы он не побывал. Он был одним из первых, кто осознал всю гибельность социальной политики большевиков для еврейского населения новой России, которое черпало «средства для существования из торговли и из мелкой, преимущественно ремесленной промышленности», а в результате и зависело практически впрямую «от отношения коммунистической власти к частному городскому хозяйству».

Анализ процессов, происходящих в СССР, позволил заключить, что «коммунистическое государство» постепенно превращается в «государство сословное», причем, как писал Б.Бруцкус, «мы имеем … старый сословный строй, но с другим социальным положением сословий». Вот как он описывал положение еврейского населения, которое, повторяем, по большей части зависело от торговли и мелкого ремесленничества:

«Торговец не только бесправен, но он поставлен в такие условия, что не может перейти в состав другого класса. Рабочим на фабрику его не примут. Ему поставлены законные затруднения к приему в состав производительных товариществ. Профессиональные союзы в большинстве случаев блюдут за тем, чтобы даже частные предприниматели не принимали к себе рабочих и служащих буржуазного происхождения. Особенно характерен тот факт, что не только торговцы, не только кустари, но и дети торговцев и кустарей не регистрируются на биржах труда…»

«В программу нэпа, по Ленину, – напоминал Б.Бруцкус, – входило примирение с частным хозяйством «серьезно и надолго», однако «это обещание не было исполнено». Вывод его категоричен: «Борьба советской власти с частным хозяйством и его представителями является, в значительной мере, борьбой против еврейского населения». И он прямо говорит, что основная вина за это ложится на еврейские социалистические партии, которые «культивировали в себе специфическую ненависть к еврейскому мелкому мещанству и в борьбе с ним усматривали свое назначение».

Будущее показало историческую справедливость этого вывода. Холокост только завершил гибель еврейского местечка – природный очаг сохранения и развития народного языка и народной культуры. Даже не будь Холокоста, его неизбежно уничтожила бы советская власть, поставившая вне закона весь уклад еврейской жизни, который, в угоду свой концепции, она назвала мелкобуржуазным. Уничтожила бы, принеся в жертву своей классовой теории, по которой восторжествовать должны были только пролетарские и организованные в колхозы крестьянские массы. Третьего не дано. Догматизм большевиков этого просто не мог допустить.