Почем «опиум» для еврейского народа?

 

Получив в октябре 1917 г. неограниченную власть в огромной империи, большевики приступили к воплощению в жизнь своей утопической идеи – построения бесклассового коммунистического общества с тоталитарной идеологией. Но в это время идеологическая «ниша» была еще занята религией, а внедрять новую идеологию, не устранив старой, они не могли. Предстояло вытеснить из жизни не только религиозное мировоззрение, но и громадную армию священно- и церковнослужителей, составляющих основу клира. К решению этой задачи большевики приступили так же, как ко всем остальным своим замыслам – решительно, бескомпромиссно и со всей жестокостью победившего класса. Как писал американский историк Дэвид Фишман, «хотя в первые десятилетия ХХ века всем еврейским общинам от США до Польши пришлось пережить процесс секуляризации, нигде еврейские традиции и религиозная жизнь не столкнулись с таким мощным и жестоким вызовом, как в Советском Союзе в период между двумя войнами».

1

Уничтожив существовавший ранее союз государства и Русской православной церкви, свои взаимоотношения государственных институтов с религиозными советская власть выстраивала единственно доступным ей способом – силой. Объявив религию своеобразным наркотиком, этаким «опиумом для народа», «пережитком прошлого», который, если верить К.Марксу, должен исчезать по мере развития социализма, большевики приступили к атеистическому воспитанию населения. Началось оно, естественно, с насилия.

Провозгласив отделение церкви от государства, большевики, тем не менее, поставили ее под свой административный и финансовый контроль. В 1920-е гг. едва ли не самыми беспощадными стали террор и массовые репрессии именно против духовенства и верующих. Были уничтожены все привилегии церкви, запрещена политическая деятельность священнослужителей, отменены все религиозные церемонии и обряды, деятельность целого ряда организаций, объявленных «фанатическими» или антисоветскими, в том числе Поместного собора, запрещена. И, наконец, у церкви было отнято право владения собственностью. За первое же десятилетие своего существования советская власть из 78 тысяч храмов и 1250 монастырей и скитов уничтожила более 48 тысяч.

Изречение «религия – опиум для народа», ставшее поистине крылатым в Советской России, – это несколько видоизмененная фраза К.Маркса из введения «К критике гегелевской философии права», в которой предлог «для», между прочим, отсутствует: «Религия есть опиум народа» (К.Маркс, Ф.Энгельс. Соч., т. 1. – М., 1955, с. 415). При отсутствии предлога «для» фраза подразумевает, что народ сам принимает этот наркотик, а предлог уже говорит о том, что народу этот наркотик кто-то дает. Естественно, под этим «кем-то» большевики подразумевали духовенство – «распространителя религиозного наркотика и растлителя миллионов людей», и в этом революционеры пытались убедить миллионы верующих. А поскольку Логика и Вера – вещи несовместимые, внедрять эту мысль в народ пришлось силой.

Ставшая крылатой фраза из романа И.Ильфа и Е.Петрова «Почем опиум для народа?» получила свой дополнительный подтекст за счет того, что расплачиваться воспитанным веками на морали «Десяти заповедей» миллионам людей пришлось за этот «опиум» дорогой ценой – утратой Веры в универсальность не только человеческой личности, но и человеческой жизни. Если во всех цивилизованных странах религиозность человека является его личным (скорее даже интимным) делом, то советская власть сразу взяла эту сторону жизни людей под жесткую опеку, объявив саму веру в божественное начало признаком духовной «отсталости» и подверженности мелкобуржуазной идеологии. Религиозные нормы, обычаи и обряды противоречили тем правилам поведения в обществе, которые внедрялись новой властью, а потому и расценивались ею как форма сопротивления. Итогом этого стало то, что репрессиям нередко подвергались не только те, кто активно выступал против антирелигиозной политики большевиков, но и те, кто просто соблюдал традиционный ритуал и требовал этого же от своих детей и внуков.

Чтобы избавиться от идеологических конкурентов и монополизировать всю духовную жизнь граждан в своих руках, большевикам предстояло, прежде всего, изолировать церковь и духовенство от общества и лишить их экономической основы для существования. Вот почему первые же декреты советской власти прямо затронули интересы клира. Декрет о земле, принятый II съездом Советов в ночь с 26 на 27 октября 1917 г. (на второй же день после переворота!), лишал монастыри и церкви всех принадлежавших им земель, которые вместе со всем имуществом переходили в распоряжение волостных земельных комитетов и уездных Советов крестьянских депутатов.

11 декабря того же года Совнарком принимает решение передать дело воспитания и образования подрастающего поколения из духовного ведомства в ведение Наркомпроса. В учебных заведениях упразднялись должности законоучителей всех вероисповеданий. Спустя семь дней издается декрет Совнаркома и ВЦИК «О гражданском браке, о детях и о ведении книг актов состояния», по которому действительным признается лишь гражданский брак. Служителям культов с этого дня запрещалось совершать религиозные обряды крещения и брака без предварительной регистрации их в органах ЗАГСа.

16 января 1918 г. приказом Наркомвоена расформировывается управление военного духовенства, и увольняются все находившиеся в нем на службе священнослужители. И, наконец, 20 января появляется главный антирелигиозный закон советской власти – декрет «О свободе совести, церковных и религиозных обществах», которым провозглашалось отделение церкви от государства и школы от церкви. Декрет провозглашал не только полную свободу совести, но и свободу атеизма, то есть право не признавать никакой религии и пользоваться правом вести атеистическую пропаганду. Это привело к тому, что одним из базовых столпов, на которых строилось все здание идеологии большевистской диктатуры, стал воинствующий атеизм. Поставленная большевиками цель – искоренение религии как пережитка прошлого – привела к государственной поддержке атеистической пропаганды и запрету на пропаганду религиозную. Особым гонениям в 1920-е гг. подвергалось православие как наиболее массовая и, как были убеждены большевики, самая контрреволюционная религиозная структура. Пик репрессий пришелся на 1937-1941 гг., когда было арестовано 175800 служителей церкви, из которых уничтожено физически 110700 (63%).

Затеянная властями ожесточенная борьба с религией коснулась не только синагоги. Она самым драматическим образом отразилась на всем образе жизни евреев. Поскольку иудаизм фактически был единственной религией, имеющей мононациональный характер, для большевиков он носил откровенно контрреволюционный оттенок, ибо провозглашал приоритет «национального» над «классовым». Правда, по поводу иудаизма они действовали достаточно осторожно из опасения быть обвиненными в антисемитизме, борьбу которому сами же объявили, но это не помешало им обрушить на иудаизм всю мощь своей репрессивной политики.

Многие века синагоги являлись центрами не только религиозной, но и светской жизни. Синагога была сердцем ОБЩИНЫ, а та, в свою очередь, служила залогом безопасности рядового еврея, опорой в его нелегкой жизни. Это было место, где не только совершались религиозные ритуалы, но и принималось большинство решений, касающихся культурной, экономической, политической и даже семейной жизни. Советская власть отменила одну форму дискриминации евреев, но ввела множество других и, в первую очередь, сделала все, чтобы уничтожить ОБЩИНУ как основу организационного единства людей. После того как в июне 1919 г. комиссариат по еврейским делам Наркомнаца РСФСР обнародовал решение о роспуске общин и передаче ему, наркомату, их собственности, население, отбросив извечную покорность, ответило на это протестными акциями, превратившись таким образом в первых еврейских «диссидентов» советского времени. Бороться с этим можно было только одним способом – уничтожением синагоги, к чему большевики немедленно и приступили.

Но поскольку сделать это одним ударом было практически невозможно, оставалось подавить синагогальное свободомыслие силой, то есть, грубо говоря, «заткнуть евреям рот». Опыта большевикам в этом отношении было не занимать: с первых дней своего правления они с помощью диктата проводили политику монополизации всей духовной жизни общества в своих руках и убирали с этого поля всех конкурентов. Вот, к примеру, какой приказ издал в июле 1921 г. Могилевский уездный комитет партии:

«Воспретить устройство собраний и произнесение речей, кроме установленных молитвенных собраний, во всех синагогах и молитвенных домах. Вне времени молитв синагоги и молитвенные дома должны быть закрыты. Предписывается всем старостам и уполномоченным синагог, а также кварткомам строго следить за выполнением сего. Виновные в нарушении настоящего постановления будут караться по всей строгости революционных законов, а также предаваться суду Ревтрибунала».

2

Но уже тогда, в первые месяцы советской власти, большевики при проведении репрессий против священнослужителей столкнулись с сопротивлением еврейского населения. На первых порах, пока акции по удушению инакомыслия еще не носили массового характера, население городов и местечек имело возможность выражать свой протест, не опасаясь расправы, способной затронуть его жизненные интересы. Позднее страх за собственную жизнь и судьбу близких, убежденность в крайней жестокости и безнаказанности карательных органов при подавлении инакомыслия привели к тому, что открытые акции протеста стали просто невозможны. Но даже в первые годы советской власти, когда в хаосе послереволюционных событий не так просто было разобраться в политике большевиков, среди лидеров еврейской общины России находились те, кто уже начинал ходить по правительственным инстанциям с ходатайствами по «еврейским делам». Одним из таких «ходатаев» был крупный общественный деятель российского еврейства, главный раввин Москвы Яков Мазе (1859 – 1924).

Получив серьезное юридическое образование в Московском университете, Я.Мазе стал активным участником палестинофильского движения и в течение шести лет возглавлял кружок «Бней Цион», пока его в 1890 г. не закрыла полиция. После высылки из Москвы раввина Ш. З. Минора, Мазе был в 1893 г. утвержден на должность городского казенного раввина. Знаток Талмуда и еврейского права, Я.Мазе стал духовным лидером своей общины и ее защитником перед местными властями, отличавшимися крайним антисемитизмом. Его выступление в Киеве на процессе М. Бейлиса в 1913 г. в качестве эксперта по вопросам иудаизма способствовало росту его популярности среди мирового еврейства. После Февральской революции раввина Мазе избрали членом президиума Совета еврейских общин России, а также по еврейскому национальному списку во Всероссийское Учредительное собрание.

opium1.jpg
Яков Мазе

В 1918 г. Яков Мазе почти полностью ослеп, но продолжал активную общественную деятельность. В 1919 г. он возглавил делегацию общества Тарбут, обратившуюся к наркому просвещения А.Луначарскому с протестом против объявления иврита языком «реакционным» и «контрреволюционным». Когда в апреле 1920 г. в Москве проходила всероссийская сионистская конференция, он, тяжело больной, был единственным из ее участников и членов президиума, кто избежал ареста. Спустя год он, пользуясь огромным международным авторитетом, был принят сначала с М.Горьким, а потом и с В.Лениным в попытке каким-то образом остановить кровавые еврейские погромы на Украине. Я.Мазе был одним из тех, кто отказался подписать декларацию представителей различных вероисповеданий, составленную под давлением властей и отрицающих факт преследования религии в Советском Союзе. Когда 20 декабря 1924 г. Я.Мазе умер, его тело было перенесено в Большой молитвенный зал Московской Хоральной синагоги, и тысячи людей пришли отдать долг памяти этому выдающемуся человеку.

Остудить революционный пыл большевиков и попытки силой решить национальные проблемы тогда, в первые месяцы существования советской власти, еще как-то был способен массовый выход людей на улицы. В качестве примера можно привести случай с арестом раввина города Двинска (ныне – Даугавпилс) Меира-Симхи Акоэн.

Двинск (до 1893 г. – Динабург) в конце ХIХ – начале ХХ вв. был одним из крупнейших центров еврейской традиционной учености и наиболее интересных в культурном отношении городов еврейской «черты оседлости». Не случайно среди выходцев из этого города можно встретить известнейшего религиозного авторитета современности, каббалиста и общественного деятеля, создателя философской концепции религиозного сионизма рава Авраама Кука. Здесь четверть века работал основатель получившей мировую известность Витебской художественной школы, учитель великого Марка Шагала, один из крупнейших представителей реалистического направления в российской живописи Иегуда Пэн. Здесь родился и вырос великий еврейский актер и режиссер Соломон Михоэлс. Становлению личности этих великих людей несомненно способствовала атмосфера удивительной веротерпимости, которую создали раввины традиционно соперничающих между собой общин – митнагдов и хасидов. Первую с 1886 г. возглавлял рав Меир Симха Акоэн, а вторую с 1889 г. – рав Йосеф Розин.

Рабби М.С.Акоэн (1843 – 1926) родился в одном из местечек недалеко от Вильно, но большую часть жизни провел в Белостоке, где и приобрел авторитет одного из самых ярких талмудистов своего времени, отчего и получил прозвище «Рабби из Бриска» (из Бреста). Лишь тогда, когда ему исполнилось 45 лет, он, наконец, согласился занять раввинскую должность и переехал в Динабург. Приехавший через три года после него в хасидскую общину рабби Й.Розин был на 15 лет моложе, но за ним тоже тянулась слава большого знатока Талмуда и соответствующее прозвище гения, точнее, «Гаона из Рогачёва» по названию города, откуда он в Динабург приехал. Позднее это словосочетание заменили одной кличкой «Рогачевер». Было подозрение, что два таких религиозных авторитета продолжат практику векового противостояния митнагдов и хасидов, но этого не произошло. Скорее всего, заслуга в этом Й.Розина.

opium2.jpg
Меир Симха Акоэн

Дело в том, что Й.Розин был известен своей феноменальной памятью. Говорили, что Талмуд он знает наизусть. Рассказывали, что, когда он завершал учебу в Слуцкой иешиве и сдавал заключительный экзамен, на вопрос своего учителя рабби Й.-Б.Соловейчика, что он может процитировать на память из Талмуда, он ответил: «Половину». – «Какую половину?» – уточнил учитель. «Любую», – последовал ответ. А еще в раввинистических кругах он был знаменит своим исключительным умением устанавливать связи между явно несоотносимыми областями галахического доказательства, раскрывая их концептуальную основу. Говорили даже, что этим он оказал огромное влияние на формирование личности будущего Шестого Любавичского ребе.

М.Акоэн не уступал ему в славе и популярности среди членов общины. Он стал автором ряда сочинений, из которых знаменитыми стали «Мешех хохма» («Вечная мудрость» по мотивам Пятикнижия) и «Ор Самеах» («Свет радости», комментарий на классический кодекс Рамбама «Мишне-Тора» – «Повторение Торы»). Эта книга – плод 18-летней работы в Белостоке. Становится понятно, почему он не хотел уезжать оттуда до окончания своего труда. Последняя книга приобрела такую известность, что ее название стало заменять имя автора.

Зная все это, можно понять, почему город Двинск стал центром притяжения для всех, занимающихся изучением Святого Писания. В течение двух десятилетий туда съезжались толпы евреев со всех концов Восточной Европы. Паломничество прекратилось лишь после начала Первой мировой войны, когда началась депортация евреев из прифронтовой полосы на Восток. Рабби Рогачёвер уехал в Петербург, а Ор Самеах остался, заявив, что, «пока в городе останется хотя бы девять евреев, он будет десятым, чтобы сохранить хотя бы один миньян».

opium3.jpg
Йосеф Розин «Рогачёвер»

Когда в середине декабря 1918 г. в Двинcк пришла советская власть, в городе проживало еще несколько тысяч евреев. Авторитет 75-летнего раввина был настолько силен, что новой власти не удавалось провести ни одного своего решения без того, чтобы население не получило его одобрения. Так долго продолжаться не могло, и очень скоро Ор Самеах был арестован. Взяли его прямо на улице. В тот же день еврейское население собрало тысячи подписей под обращением о его немедленном освобождении. Поставили свои подписи и многие не евреи, для которых Ор Самеах был примером праведника и мудреца. «Нижеподписавшиеся заявляют, – говорилось в обращении, – что арест раввина приведет ко всеобщему выступлению жителей города в его защиту».

Впервые столкнувшиеся с таким массовым протестом власти растерялись. Стало известно, что сведения об аресте знаменитого раввина немедленно проникли за границу и стали сенсацией в прессе. Ор Самеах был освобожден. Трудно сказать, как бы события развивались дальше, если бы 3 января 1920 г. город ни заняли польские войска, и с 11 августа 1920 г. Двинск был закреплен за независимой Латвией. А в 1924 г. в город вернулся рав Рогачевер.

3

А на остальной территории советской России события развивались по написанному большевиками сценарию, и протестные акции подавлялись с присущей новой власти жестокостью. Еще в мае 1921 г. состоялся Пленум ЦК РКП(б), в котором активное участие принял В.Ленин. Он отредактировал доклад Емельяна Ярославского и текст принятого пленумом секретного постановления, в котором декларировались не только пропагандистские, но и чисто репрессивные меры против духовенства.

Лицемерию большевиков не было предела, ибо в собственной программе они декларировали совершенно иные ценности. В частности, публично провозглашалась необходимость «внимательно избегать нанесения чувствам верующих обид, которые приведут только к усилению религиозного фанатизма». Непосредственное исполнение постановления в части карательных мер возлагалось на органы ГПУ-НКВД. Вслед за этим в 1922 г. особым секретным решением ЦК была создана Антирелигиозная комиссия, которая в обстановке абсолютной секретности просуществовала до 1929 г. Ее возглавил все тот же Ем.Ярославский. Все мероприятия этой комиссии проводились в самом тесном контакте с ОГПУ. А уж деятельность этого «карающего меча революции», как известно, всегда отличалась крайней радикальностью. Так борьба с религией получила новый, и притом очень сильный толчок.

Всю тяжесть борьбы с иудаизмом большевики возложили на плечи самих же евреев, а точнее, большевиков еврейского происхождения. Начало было положено категорическим запретом на организованное религиозное воспитание детей, и первое, что сделали евсекции РКП(б), ликвидировали начальные школы при синагогах (хедеры) и религиозные учебные заведения (иешивы). Основанием для закрытия хедеров стал Закон об отделении церкви от школы, и уже в сентябре 1918 г. Государственный комитет по просвещению разослал циркуляр, запрещающий преподавание религиозных предметов детям и подросткам вплоть до 18-летнего возраста. И хотя, по сути дела, этот запрет противоречил закону от 20 января 1918 г., в той или иной форме он многократно тиражировался последующими многочисленными постановлениями властей. В июне 1921 года Наркомпрос оформил его в виде соответствующего закона.

28 декабря 1920 г. появился циркуляр еврейского отдела Народного комиссариата просвещения о ликвидации хедеров и иешив, который стал выполняться с особым рвением. В порядке подготовки к закрытию всех религиозных учебных заведений на местах развернулась разнузданная атеистическая пропаганда. Сигналом к закрытию всех еврейских религиозных учебных заведений стал показательный пропагандистский «суд над хедером» в Витебске. То, что он состоялся именно в Витебске, не было случайностью. В городе хедеры в это время посещали 1350 детей и лишь 29% из них одновременно учились в общеобразовательных школах. Местную евсекцию, одну из самых первых в СССР, возглавлял 23-летний Хацкель Дунец, прославившийся своим крайним левым радикализмом и оставивший после себя в еврейской среде весьма недобрую славу. (Большевики «отблагодарили» его за рвение, расстреляв в 1937 г.). Силами еврейского отдела образования в городе была создана особая «Комиссия для борьбы с хедерами». В газете «Дер ройтер штерн» велась большая агитационная работа против религиозного образования, а хедерам просто была объявлена война «не на жизнь, а на смерть».

В период с марта 1919 по июль 1920 г. на всей подконтрольной большевикам территории были окончательно прикрыты все еврейские общинные структуры, базирующиеся на центральной роли синагоги не только в религиозной, но и в светской жизни населения. Но это не могло пройти для большевиков безболезненно, и тогда началось открытое столкновение воспитанной на многовековых традициях еврейской массы с новыми властями. Это столкновение носило драматический характер и не раз приводило к народным бунтам. Один из них, возникший в Витебске в апреле 1921 г., был подавлен лишь силами регулярных частей Красной армии. Началось массовое осуждение и высылка раввинов и учителей хедеров (меламедов).

Начиная с 1921 г. во многих городах были организованы этакие публичные показательные «судебные процессы» над иудаизмом и религиозным обучением. Первая публичная акция такого рода прошла в Витебске в январе 1921 г. Власти тщательно готовились к этому «суду»: нашли нужное помещение (театр «Рекорд»), подобрали соответствующий состав судей, экспертов, свидетелей. Газетные публикации обеспечили необходимую обстановку в зале. У организаторов акции был серьезный повод для беспокойства: в городе насчитывалось 35 хедеров, в которых трудилось 49 меламедов. Суд предполагали начать на три дня раньше, но в день открытия у здания театра собралась огромная толпа. Атмосфера накалилась настолько, что власти сочли за лучшее перенести суд на другой день, попутно обвинив правление синагог в подстрекательстве населения и организации демонстрации.

«Обвинение» поддерживали деятель местной евсекции и представитель Комбунда. Едва ли не основным тезисом так называемого «обвинительного заключения» было утверждение, что ни у одного другого народа нет подобной системы образования. Абсурдность подобной позиции была очевидной, но властей это никоим образом не смущало. На обсуждение были вынесены также проблемы умственного развития учащихся, методов преподавания, взаимоотношения национальных и религиозных моментов в воспитании и учебном процессе. Отдельно обсуждалась организация контроля за уровнем образованности меламедов. Возникали и чисто теологические вопросы, например, о рукотворности Торы.

«Защита» состояла из двух религиозных сионистов и витебского раввина Шмарьягу-Лейбы Медалье. Они не отрицали необходимости реорганизации всего учебного и воспитательного процесса в хедерах, но утверждали, что хедеры закладывают фундамент еврейской национальной жизни. Уклонившись от обсуждения вопроса о божественном происхождении Торы, защита сделала упор на то, что лишь у евреев их учение (иудаизм) это не только религия, но и этика.

Рав Медалье не случайно оказался в центре этого «спектакля». Для своего времени он был одной из самых крупных фигур в мире российского иудаизма. Это он был в составе делегации раввинов, которая от имени всех евреев России поздравляла Николая II с 300-летием дома Романовых. Это его организаторские способности помогли собрать средства для помощи евреям Украины, пострадавшим от погромов 1905 года, а во время Первой мировой войны – беженцам и переселенцам. Организованное им общество по изучению Торы работало и после октябрьского переворота. Но итоги витебского «процесса» были предопределены заранее. «Приговор» звучал категорично: «Хедеры должны быть закрыты, по возможности, в кратчайшие сроки, а дети отправлены в еврейские школы с преподаванием на идиш».

Судьба рава Медалье сложилась трагически, как, впрочем, и многих других активных деятелей российского раввината. Вскоре после «суда» он покинул Витебск и переехал в Москву. С 1933 г. он – главный раввин города. К этому времени иудаизм в стране был обезглавлен, и рав становится фактическим главой религиозной общины всей страны. Первыми жертвами в московской еврейской общине стали ее председатель Эммануил Шептовицкий и член правления Лейб Майзель, арестованные по обвинению во «враждебных настроениях к советской власти» и «ведении контрреволюционной агитации». Власти пытались сфабриковать громкое политическое дело. От 72-летнего Майзеля чекисты ничего добиться не смогли, а из 69-летнего Шептовицкого выбили показания о том, что Медалье тесно сотрудничал с Любавичским Ребе Йосефом-Ицхаком Шнеерсоном через его подпольную организацию «Мерказ» и якобы призывал к борьбе евреев с коммунизмом.

opium4.jpg
Шмарьягу Лейба Медалье

Раввина арестовали 4 января 1938 года. Спустя три месяца, 26 апреля на заседании Военной коллегии Верховного суда СССР, которое проходило в закрытом режиме, без участия государственного обвинителя, защитников и без вызова свидетелей, Медалье был приговорен к высшей мере наказания. Приговор в тот же день был приведен в исполнение.

4

Суд в Витебске получил настолько широкий резонанс во всей стране, что Центральное бюро евсекций даже одобрило витебскую инициативу и рекомендовало своим местным отделениям перенять опыт. Власти наращивали свое давление, и во многих городах прошли аналогичные «суды». Сценарий практически был один. В Могилеве, к примеру, суд длился семь дней. Он открылся 19 февраля в помещении городского театра, который не смог вместить всех желающих. Привели большое число «обвинителей», «защитников», «экспертов», «свидетелей», хотя приговор был ясен еще до начала суда: хедер как общественное явление должен быть ликвидирован.

Население, одурманенное пропагандой, нередко способствовало беззаконию. Так, в Борисове в 1922 г. рабочий, выступивший во время такого политсуда против хедера, спровоцировал драку, во время которой его избили. «Обидчиков» судил уже не общественный, а народный суд. В итоге случилось то, на что власти и рассчитывали: на все хедеры в Борисове навесили замки, а учащихся (125 человек) перевели в советские школы.

Для борьбы с хедерами использовались общественные акции, в которые, как правило, вовлекалось большое количество евреев, к примеру, съезды работников просвещения, конференции еврейских женщин и др. Во многих городах были созданы специальные комиссии, которым предписывалось обеспечить закрытие хедеров и открытие новых школ с обучением идиш. Такие комиссии занимались обследованием хедеров. Они составляли справки, отмечая число учащихся, меламедов, их возраст и квалификацию, условия для проведения занятий и т.д. В одном только Могилеве выявили 22 хедера, в которых насчитали около 400 учащихся.

Новый виток борьбы государства с еврейским религиозным образованием начался в январе 1922 г., после того как ЦБ евсекций приняло постановление, в котором подчеркивалось, что хедеры должны быть ликвидированы при всех условиях, даже если нет никакой возможности устроить детей в общеобразовательные школы. Специально разработанный документ («О нашей тактике по борьбе с хедерами») гласил: «Все хедеры, имеющие хоть какое-нибудь школьное оборудование, превратить в светские школы. Обратить особое внимание на недопущение открытия новых хедеров, расширения и пополнения учащимися существующих… Размещение всех детей [в светских школах] не является непременным условием для закрытия хедера».

26 мая 1922 г. издается Указ Совнаркома «О запрещении преподавания детям еврейской национальности религии в хедерах, талмуд-торах и ешиботах». Этот указ подкреплялся новым Уголовным кодексом РСФСР, принятым в июне 1922 г., в котором за преподавание детям и подросткам религиозных предметов было предусмотрено наказание до года принудительный работ (ст. 121). Но власти понимали, что указ Совнаркома на данном этапе развития общества заведомо невыполним: в большинстве городов после закрытия всех хедеров предстояло разместить в общеобразовательных школах огромное количество еврейских детей, что было явно нереально. Уже в те дни проявилась одна из наиболее характерных черт советской власти – самообман. Например, в отчете евсекции Гомельского губкома за март-сентябрь 1922 г. отмечалось, что «хедеры и ешиботы в настоящее время ликвидированы по всей губернии», что было заведомой ложью.

Как и в ряде других случаев, «католиками, большими чем Папа Римский», оказались власти Витебска. Они первыми бросились исполнять указ, и 16 сентября местный губисполком издал специальное постановление, в котором предлагалось в трехдневный срок закрыть «все существующие в городе и губернии школы конфессионального характера, как то: хедеры, ешиботы, талмуд-торы и проч.» (как мы видим, упоминаются только еврейские учебные заведения). В случае обнаружения подобного учебного заведения, «в молитвенных либо в частных домах руководители и преподаватели… а также и хозяева квартир… будут привлечены к судебной ответственности».

Нередко закрытие хедеров проходило в грубой форме, нанося детям тяжелую моральную травму. Израильский историк А.Каганович приводит в своей книге, посвященной истории евреев Речицы, рассказ одного из бывших учеников: «В хедер, располагавшийся на ул. Кооперативной (сегодня ул. Конева), вошли четыре солдата. Они выглядели жесткими и страшными. Преподавателя они унизили, отрезав ему бороду, а перепуганным детям сказали, что меламед лгун и Бога нет».

Давление на еврейские общины привело к тому, что большинство сохранившихся хедеров перешли на нелегальное положение. Поиском подпольных хедеров занимались в основном сотрудники ГПУ. По всей стране пропагандировался витебский опыт: постановление Витебского губисполкома, изданное на русском языке и идише, было напечатано типографским способом, а Центральное бюро евсекций разослало его как циркуляр. Репрессии не заставили себя ждать. В мае 1923 г. в Могилеве состоялся первый суд над создателями десяти подпольных хедеров.

Указ от 26 мая 1922 г. породил новые антирелигиозные акции властей всех уровней: например, «суды» над меламедами, многолюдные «антипасхальные» собрания, демонстрации в Йом-Киппур и др. В ответ на эти репрессии в еврейской среде началось создание подпольных хедеров, число учащихся в которых постоянно росло. В Минске в 1926 г. в подпольных хедерах училось 273 школьника; в 1928 г. – уже 324. Во властные структуры республики поступали многочисленные протесты по поводу преследований меламедов и закрытия хедеров. Подпольные хедеры взяли на вооружение новую форму работы: с целью конспирации в них уменьшалось число обучающихся, а занятия проходили с соблюдением конспирации на частных квартирах. Школ таких существовало множество, а выявить их было сложно. Долгие века хедеры служили едва ли не основной формой начального образования еврейского населения, и изменить эту традицию было не так просто.

Власти в своих попытках монополизировать все вопросы образования уничтожали любую самостоятельную деятельность населения. В Витебске они закрыли неформальную, существовавшую полулегально еврейскую начальную школу, никакого отношения к хедерам не имевшую. Поводом послужило преподавание по программам еврейских средних школ, существовавших до 1917 г. Учителей арестовали и выслали в Сибирь.

Несмотря на репрессии, евреи продолжали отдавать детей на обучение раввинам, считая, что у них воспитание и образование находится на более высоком уровне, чем в государственных школах. По сохранившимся прошениям на имя Любавичского Ребе об оказании материальной помощи нуждающимся учащимся хедеров и иешив, можно косвенно судить о том, насколько было развито подпольное религиозное образование в том или ином регионе. Так, в 1926 г. у шестерых меламедов Витебска обучалось 103 ученика, в 1928 г. в подпольных иешивах Минска было уже 400 учащихся, Витебска – 350, Могилева – 100, Полоцка – 100.

В середине 1920-х гг. широкое распространение получило обучение еврейских детей у меламедов, к которым они приходили после окончаний занятий в общеобразовательных школах. В некоторых местечках число детей, нелегально занимающихся у меламедов, достигало 80-85%. Уходя на летние каникулы, они не оставляли занятий и продолжали заниматься в хедерах, активность которых в это время резко возрастала. Новой волне интереса еврейского населения к работе хедеров способствовало закрытие властями в 1927 г. «нулевых» групп в общеобразовательных школах. Переводу детей из хедеров в школы с русским языком обучения способствовало еще то, что в них практически не критиковался иудаизм, а весь упор делался на критику христианства, что вполне устраивало еврейских родителей.

Ясно одно: внести раскол в еврейскую религиозную среду евсекциям не удалось, и хедеры в этом отношении сыграли свою выдающуюся роль. Это не было случайностью, ибо, как писал современный еврейский философ Гарри М.Рабинович, «для евреев образование и обучение детей всегда было чем-то большим, чем достижение жизненной цели, – для них это был способ жизни».

5

Судами-спектаклями над еврейской традицией дело не закончилось. В течение 20-х гг. прошли многочисленные показательные суды над конкретными людьми – служителями культа. Известны публичные процессы над раввинами (1925, 1930) и резниками (1925), которые проходили параллельно сразу в нескольких городах. Некоторые из них носили откровенно фальсифицированный характер, например, суд по обвинению минских резников в убийстве молодого витебского коллеги за то, что тот якобы резал евреям кур за половину обычной платы (5 копеек).

Суд в Минске начался 28 февраля 1925 г. Процесс получил название «Шохтим-трест» («Трест резников»). С самого начала просматривалась ничем не прикрытая провокационная цель – дискредитировать идею использования кошерной пищи. Судебное разбирательство широко освещались в прессе, по радио, с театральных подмостков. Суд уже не носил характер общественного диспута, которые практиковались еще совсем недавно. К нему было привлечено официальное судопроизводство, а сюжетом избрано уголовное преступление.

Согласно обвинительному заключению, 31 декабря 1924 г. шойхеты (резники) Минска обратились к владельцу пивных ларьков Мойше Вайхойзу, больше известному по прозвищу Мойшке Хомон, с просьбой организовать убийство молодого конкурента из Витебска. В роли заказчика якобы выступил резник по фамилии Зайчик. В качестве вознаграждения предлагалась сумма в 150 рублей. Милиция быстро раскрыла убийство и передала дело в суд. В газетах публиковались фотографии убитого молодого человека, приводились выступления прокурора, деятелей Евсекции С.Агурского, А.Волобринского, Л.Розенгауза, показания свидетелей, признания обвиняемого. Речи отличались возвышенной риторикой: «На скамье подсудимых сидят не рядовые преступники, – говорил С.Агурский, – а представители тех, кто на протяжении сотен лет во имя религии сосал кровь еврейского народа». Среди виновных в преступлении назывался и главный раввин Минска М.Глускин.

Менахем (Мендл) Глускин (1878 – 1936) в должности главного раввина Минска успел к этому времени поработать всего год. В Минске он оказался в 1909 г., когда, женившись на дочери главного раввина Минска Лейзера Рабиновича, переехал сюда из местечка Паричи. В 1924 г. после смерти тестя он занял его место. В компании резчиков на затеянном властями провокационном суде против ритуального забоя скота рав М.Глускин выглядел очень экзотично, но именно ему пришлось выполнять основную роль защитника права евреев на традиционный, закрепленный веками ритуал. Он же способствовал разоблачению всей этой провокации, ибо насколько же было велико всеобщее смущение, когда выяснилось, что никто не был убит, что все это – провокация, а предполагаемый убийца Мойшке Хомон подставлен уголовным розыском, а показания же из него просто «выбиты». Но властей это совсем не обескуражило, и пропагандистская кампания продолжалась с тем же напором. Трое резников получили сроки. Аналогичные процессы состоялись в 1925 г. в Гомеле и в Могилеве. Гомельский процесс закончился более чем драматично: 10 шойхетов (резников) получили несколько лет тюремного заключения.

В газетах продолжались публикации о том, что кошерная пища – это выдумка раввината. Во многих городах с успехом шла «музыкальная сатира в пяти картинах» под названием «Трест резников в Минске», где в крайне окарикатуренном виде выставлялась вся синагогальная жизнь, а среди персонажей были раввины, канторы, шойхеты, моэлы. Что касается судебных процессов над служителями культа, то они стали едва ли не привычным делом. В Бобруйске, например, первый суд над группой меламедов состоялся уже в 1921 г. Через два года на скамье подсудимых оказалась большая группа меламедов и синагогальных служек (шамесов). В Могилеве в 1925 и 1930 гг. судили местных раввинов. И тянулось это беззаконие почти два десятилетия.

В 1931 г. в Минске состоялся суд над моэлом Руденским, которого осудили на три года. Но поскольку по советским законам обрезание не запрещено («реверанс» в сторону мусульманского населения), моэлов, совершающих эту процедуру, отдавали под суд по самым разным, нередко совершенно надуманным поводам. Но это нисколько не смущало тех, кто выступал на судах с откровенно пропагандистскими речами, серьезно осложнявшими судьбу обвиняемых. Так, на суде по делу Руденского, гневно обличая обряд обрезания, выступили активисты Евсекции Лейме Розенгауз и Хаскель Дунец, известные своим радикализмом. Позднее их речи были опубликованы в брошюре «Религиозные диверсанты перед пролетарским судом».

Спустя три года история повторилась. Опираясь на материалы суда над 62-летним резником Раппопортом, ложно обвиненным в изнасиловании, Х.Дунец издал брошюру «Перед пролетарским судом. Суд над преступником-насильником резником Раппопортом». В ней, используя библейские тексты, он обвинял древних еврейских законоучителей в порнографии и разврате. Одним из источников для автора стал первый в истории сборник эротической поэзии «Песнь песней». Суды над служителями еврейского культа продолжались почти до конца 30-х гг. Последний прошел в 1938 г. (моэл получил пятилетний срок). Что касается рава М.Глускина, то он вел активную общественную деятельность и был одним из лидеров подпольного Ваада рабаней СССР.

Но в марте 1930 г. в Минске были арестованы 14 раввинов, проповедников и старейшин городских синагог. Всех обвиняли в контрреволюционной деятельности, что в тех условиях «тянуло» на смертный приговор. Среди них оказались Менахем Глускин и городской магид Б.Шаковицкий. В основу обвинения легли встречи с американским раввином Глезером, который посетил Минск в августе 1919 года. В газету вбросили сообщение: в Минске раскрыт контрреволюционный заговор раввинов.

opium5.jpg
Менахем-Мендл Глускин

От расправы арестованных спасли только акты гражданского протеста, которые прошли на Западе. Не утвержденный в должности, а только еще исполнявший обязанности наркома иностранных дел СССР Максим Литвинов (Макс Валлах), получив телеграмму от сенатора Бойро из Вашингтона, приложил большие усилия, чтобы сорвать провокацию ОГПУ. Но, выпуская М.Глускина и его коллег на свободу, власти взяли с них заявления, что в СССР нет антирелигиозных преследований, и что они выражают протест против антисоветской пропаганды, которая якобы распространяется по этому поводу на Западе. В 1934 г. руководство Ленинградской еврейской общины обратилось с предложением к М.Глускину занять освободившуюся после смерти главного раввина города должность. И хотя городская община придерживалась литовской традиции митнагдов, а М.Глускин был хасид, его авторитет был настолько велик, что это никого не смутило. К тому же репрессии к этому времени сделали активную религиозную деятельность весьма опасной, так что «перебирать» не приходилось. Рав М.Глускимн принял предложение и быстро добился признания и уважения у всех членов городской общины. Рассказывают, что буквально за день до своей кончины в декабре 1936 г. рав еще танцевал на хасидской свадьбе.

6

В 1922 г. в стране началась ликвидация синагог. Их закрытию предшествовала шумная кампания, которую возглавляли евсекции. Официальным поводом для этого стала объявленная государством антирелигиозная кампания и борьба с безграмотностью. Последний тезис явился обоснованием реквизиции синагогальных зданий – принудительного их изъятия в собственность государства. Объясняли власти свою позицию очень просто: в стране не хватает помещений для школ, клубов, библиотек и других организаций культурного предназначения. А так как термин «реквизиция» подразумевал «возмездное изъятие в собственность или во временное пользование», предполагалось, что здания рано или поздно будут владельцам возвращены, тем более что возводились они на их деньги. На самом же деле о возвращении никто не думал уже тогда, ибо почти все здания бывших синагог были в последующем переоборудованы и не только в клубы и театры, но и в складские помещения тоже. Фактически, даже в те дни все понимали, что речь идет не о реквизиции, а о конфискации.

Агрессивное безбожие стало одним из элементов государственной политики, и хотя большевики декларировали отделение государства от религии, вмешательство в жизнь религиозных общин, а нередко и в религиозную практику отдельных верующих было значительным. В итоге большинство синагог оказались закрытыми, а религиозная жизнь переместилась в миньяны, которые собирались в частных домах. Для многих раввинов преследования властей закончились драматически. Одним из первых в советский период осудили рава Элиэзера Пупко из г. Велижа Витебской губернии. Его арестовали в начале 1920 г. за содержание подпольной миквы и агитацию среди евреев призыва не покупать у базарных торговцев некошерное мясо.

Многие руководители общин, раввины и хасидские цадики оказались в ГУЛАГе. При их арестах применялись различные способы обмана и провокаций. Характерен случай с гомельским раввином Баришанским.

Рафаил-Мордехай Баришанский работал в этой должности с 1893 г. и пользовался огромным авторитетом как в еврейской, так и в христианской среде. Был активным участником движения «Мизрахи», избирался в состав его ЦК на учредительном съезде в Вильно в 1902 г. Благодаря его усилиям, отделение «Мизрахи» появилось и в Гомеле. В годы Первой мировой войны Баришанский много сделал для организации помощи беженцам из прифронтовой зоны. После революции стал одним из самых серьезных противников политики Евсекции по искоренению иудаизма, возглавлял акции протеста верующих против осквернения большевиками религиозных чувств евреев.

В июне 1922 г. Баришанского пригласили на религиозный диспут, превращенный фактически в «суд над хедером». «Диспут» длился 5 дней. В один из них Баришанский выступил с речью, в которой борьбу большевиков с иудаизмом сравнил с антисемитской политикой царизма. По окончании пропагандистского «суда» его арестовали и отдали под суд настоящий. Он был осужден к двум годам заключения. Коварство и произвол властей привели к такой волне возмущения в еврейской среде, что через семь месяцев раввин был освобожден. В 1923 г. Баришанский эмигрировал из СССР, оказался в США и уже спустя три года стал главным раввином Вашингтона. Умер в Нью-Йорке в 1950 г. в возрасте 84 лет...

И, тем не менее, роль синагоги в жизни евреев даже в этих условиях была по-прежнему большой. Этому способствовала традиционная благотворительность, которая в течение многих веков составляла едва ли не основное содержание деятельности общины. Средства в синагогу поступали и при советской власти, хотя сама синагога монополию на некоторые статьи дохода утратила.

Как и ранее, евреи вскладчину помогали бедным в приобретении предметов первой необходимости, в бесплатном получении мацы на Песах, в материальном обеспечении сирот, больных, бесприданниц и т.д. В синагоге существовали некоторые платные услуги, которые даже при большом желании власти не могли запретить: продажа свечей, выпечка и продажа мацы, ритуальный забой птицы и т.д. Кроме того, синагога брала деньги за совершение обрядов обрезания, хупы (бракосочетания), посещения миквы (ритуального омовения), за погребальные ритуалы, получала отчисления от концертов канторов и т.д., не говоря уже о цдаке (безвозмездном пожертвовании на нужды синагоги), которая всегда была одним из самых популярных и простых форм благотворительности.

И все же в сохранении евреями религиозной жизни главной оставалась самоотверженная работа на этой ниве целого ряда подвижников. Совершенно неоценимую роль в сохранении духовных традиций еврейского Минска в те тяжелые годы сыграл городской магид (проповедник) Беньямин Шаковицкий. После смерти Э.Рабиновича, отработавшего на посту духовного раввина Минска 28 лет, Б.Шаковицкий стал едва ли не самым серьезным авторитетом в вопросах иудаизма в городе. Это действительно был высоко образованный человек, прекрасный знаток еврейской истории, ивритской и идишистской литератур. Квартира его ломилась от огромного количества книг, которыми свободно пользовались не только раввины и магиды, но и все, кто только готовил выступления по еврейской национальной тематике. Испытывая материальные затруднения, Шаковицкий, тем не менее, никогда не забывал пригласить к себе на трапезу самых бедных членов общины.

В 20-е гг. магида не раз арестовывали, высылали из Минска. Он возвращался и продолжал свое дело. В пятничный день, после шабатней трапезы, он обычно произносил свои проповеди в одной синагоге, собирая полный зал слушателей, а назавтра проводил день в другой, где встречался на синагогальном дворе со всеми, кто хотел поговорить с ним и получить совет и помощь. Когда преследования религиозных деятелей стали просто невыносимыми, Шаковицкий помог своим сыновьям нелегально перейти границу и через Польшу перебраться на Запад. Оба получили блестящее образование и стали раввинами: старший, Нафтоли, – в Англии, младший, Бецалел, – в США. Книгу одного из них с комментариями к сочинениям Маймонида (Рамбама) «Скиния Бецалела» до сих пор изучают в иешивах всего мира. Сам же минский магид сумел выехать в Палестину только в 1934 г. После образования Государства Израиль его сыновья присоединились к нему.

К концу 20-х гг. в СССР практически прекратилось издание религиозной литературы, еврейской в том числе. Во второй половине 20-х в Чернобыле был ликвидирован крупнейший центр по переписке свитков Торы, филактерий и мезуз. Фактически прекратило существование культивировавшееся веками на территории Белоруссии писцовое искусство. Одновременно были закрыты мастерские по выделке пергамента для написания текстов. Остатки пергамента пошли на обтяжку пионерских барабанов.

Число синагог и молитвенных домов в этот период во всех городах уменьшилось в десятки раз. Рукописные свитки Торы, представляющие большую историческую и материальную ценность, конфисковывались и помещались в специальные хранилища. Нередки были случаи публичного сожжения свитков Торы и религиозной литературы.

Репрессии, направленные в конце 20-х гг. против религиозных деятелей, носили тотальный характер, причем в их жернова попадали не только те, кто содержал подпольные иешивы и хедеры, но и те, кто их поддерживал из числа местных жителей.

В 1929 г. в стране специальными законодательными актами религиозным общинам было запрещено заниматься благотворительностью и религиозным образованием. Тогда же власти стали налагать заведомо завышенные налоги на выпечку мацы, а частным пекарням запрещалось использовать наемную рабочую силу. В пасхальные дни во всех городах повсеместно проводились всевозможные антирелигиозные собрания и иные акции. Лига безбожников выпускала в Москве на идише особую газету «Эпикойрес», в которой публиковались статьи, обличавшие «реакционную сущность иудаизма». В 30-е гг. вышло более 50 книг на идише антирелигиозного содержания.

7

В конце 20-х гг. репрессии против религиозных деятелей усилились, причем в первую очередь они были направлены на тех, кто представлял особую опасность для властей, – известных раввинов, специалистов-теологов, талмудистов, комментаторов раввинских источников. Одним из первых пострадал слуцкий раввин Йехезкель Абрамский (1886-1976). Выпускник крупных литовских иешив (митнагд), он 9 лет отработал раввином в местечке Смолевичи, под Минском, а после этого (с 1923 г.) – в Слуцке, заменив на этом посту известного законоучителя р. Исера-Залмана Мельцера, бежавшего вместе со всеми учащимися иешивы в г. Клецк, на польскую территорию.

К этому времени в Слуцке большевики уже ликвидировали все хедеры, запретили кошерный забой скота, разрушили миквы. После бегства за границу учащихся иешивы десятки активистов были репрессированы. Новому раввину пришлось тайно делать хупу для новобрачных и совершать обряд обрезания. Завершив работу над первым томом своего комментария на Тосефту, р. Абрамский сумел переправить рукопись в Польшу. В 1925 г. книга вышла в Вильно под названием «Прозрение Йехезкеля» и принесла автору признание в еврейском мире. В работе рассматривались в основном законы, связанные с ведением сельского хозяйства.

В 1928 г. Йехезкеля Абрамского пригласили возглавить общины поселения Петах-Тиква в Палестине, но советские власти не выпустили его из страны, требуя одновременно прекратить «религиозную активность». В том же году вместе с раввином из местечка Казимирово Шломо-Йосефом Зевиным он добился разрешения властей на издание еврейского религиозного журнала «Ягдил Тора». С помощью известного с дореволюционных времен бобруйского книгоиздателя Якова Гинзбурга они выпустили два номера «Ягдил Торы». Отпечатанный в Минске, Бобруйске и Полтаве 100-тысячным тиражом, журнал стал последним произведением еврейской религиозной литературы в СССР в довоенный период.

В начале 1929 г. перед угрозой неминуемого ареста и в надежде затеряться в огромном городе р. Й. Абрамский вместе с семьей уехал в Москву. Позднее перебрался в Ленинград. Около полутора лет он находился на нелегальном положении, и весь этот период работал над вторым томом своего исследования. Когда рукопись была готова и передана за границу, р. Й. Абрамский вернулся в Москву и вновь попытался добиться разрешения на выезд, но тут же был арестован по обвинению в «контрреволюционной деятельности».

В лубянской тюрьме рав продолжил свою исследовательскую работу – без книг, опираясь только на свою феноменальную память. У него не было бумаги, и он выменивал у других заключенных на свой паек бумагу для самокруток, делая на этих крохотных листочках бисерными буквами свои заметки. Так появился комментарий на один из сложнейших трактатов Тосефты – Критот.

«Первоначально следователи уговаривали меня чистосердечно признаться во всех инкриминируемых грехах, обещая за это освобождение от наказания, – вспоминал р. Й. Абрамский позднее. – Убедившись, что этот метод не дает результата, они пригрозили, что у них в руках есть средства воздействия, которые ни один человек не в состоянии выдержать. Я понял, что через меня они хотят добраться до всех раввинов России. Я заявил им: «Я не сомневаюсь в вашей возможности мучить меня… но вам никогда не удастся заставить меня произнести или подписать ложные показания».

opium6.jpg
Йехезкель Абрамский

Его приговорили к пятилетнему заключению. Зимой 1930 г. рабби Абрамского доставили в сибирский лагерь. Даже работая на лесоповале, он продумывал и потом в бараке записывал начерно последующие тома своих комментарий к Тосефте. А в это время правительства Англии и Германии начали массированное дипломатическое давление на СССР. В конце концов, осенью 1931 г. его обменяли на 6 германских коммунистов, обвиненных в шпионаже в пользу СССР. Раввин Абрамский оказался в Лондоне, где возглавил общину, состоящую в основном из недавних эмигрантов из Восточной Европы. Одновременно его избрали даяном (судьей) раввинского суда английской столицы, а в 1934 г. – главой центрального раввинского суда Великобритации, то есть главой всех еврейских общин страны. В 1951 г., уже после создания Государства Израиль, он переехал туда и вскоре стал президентом объединения иешив, членом Совета мудрецов Торы.

Эмигрировал из СССР и Ш.-Й. Зевин. Проживая в Палестине, он в течение девяти лет издавал обозрение раввинистической литературы, писал статьи по проблемам Галахи, а с 1942 г. редактировал «Талмудическую энциклопедию». В последующем и Абрамский, и Зевин были удостоены Государственной премии Израиля в области раввинистической литературы. Оба прожили долгую жизнь в Иерусалиме: Абрамский умер в 1976 г. в возрасте 90 лет, Зевин – в 1978 г. (88 лет).

А в начале 1930 г. началась беспрецедентная кампания по дискредитации религиозных деятелей. Чувствовалось, что власти решили прикрыть последние из еще существующих подпольных религиозных учебных заведений. Евсекция опубликовала заявление, в котором говорилось, что «еврейская черная сотня» не только не подчиняется приказу о закрытии хедеров и иешив, но открывает в городах и местечках новые. Раввины и преподаватели иешив оказались в статусе «лишенцев». Их, как правило, большие семьи выселяли из домов, лишали прописки, обрекая на жизнь в подвалах и развалинах. Детей раввинов выгоняли из учебных заведений. Продолжающих свою деятельность раввинов обкладывали такими налогами, что для их погашения приходилось продавать личные вещи, иначе грозили арест и ссылка. Многие из религиозных деятелей просто вынуждены были отказаться от своих должностей и ради спасения жизни перебраться в отдаленные районы страны. Десятки покинули СССР.

В газетах печатались откровенные доносы на евреев, придерживающихся традиций. В доносах принимали участие и дети. Письмо такого «еврейского Павлика Морозова» напечатала 4 августа 1933 г. минская пионерская газета «Дер юнгер ленинец» («Молодой ленинец»). Автор письма, пионер Лейзер Зальбург, сигнализировал, что его товарищ Арке Бесер посещает хедер, хотя все знают, что советская власть объявила хедер гнездом контрреволюции. В своих комментариях редакция хвалила доносчика за помощь в разоблачении антисоветских элементов.

Десятилетнее героическое сопротивление евреев против насилия властей над их национальными традициями и сегодня вызывает восхищение. Отмечали это и их враги. Еще в 1923 г. автор памфлета «Долой Рабинов» член ЦБ евсекций М.Фумкина (Эстер) после поездки по городам Белоруссии писала:«Ни еврейская социалистическая партия, ни Бунд, ни объединенная партия еврейских социалистических трудящихся не сражались за свои принципы с такой энергией и самоотверженностью, как те евреи, которые были обернуты молитвенной шалью».

8

Гонения на религию шли волнами. Как опытный царедворец Сталин проводил политику, то делая рывок, то нажимая на тормоз. В борьбе с «опиумом для народа» можно отметить и несколько периодов затишья, и каждый из них наступал после очередного наступления на права верующих и следующего после этого ответного всплеска недовольства среди самых широких слоев населения. Первый такой кризис возник в конце 1922 г.

Примером может служить политика насильственного изъятия церковных ценностей весной 1923 г., в ходе которой Ленин направил членам Политбюро, руководству ОГПУ, Наркомата юстиции и Ревтрибунала следующее письмо: «Изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть произведено с беспощадной решительностью, безусловно, ни перед чем не останавливаясь, и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционного духовенства удастся нам поэтому расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

Изъятие церковных ценностей из храмов разных конфессий дало совершенно разный результат: из православных церквей этих ценностей изъяли намного больше, чем из синагог. Объяснение было простое: в церквах большая часть драгоценного металла сосредоточена на богатом убранстве храма, в то время как в синагогах золото и серебро используется почти исключительно на предметах ритуала. Но объяснять населению этого никто не стал, и его недовольство вылилось, как всегда, в форме всплеска антисемитизма.

Другой причиной уменьшения большевистской прыти стал постигший страну неурожай и последовавший за этим голод. В обывательской среде немедленно распространился слух, что это – кара за безбожие. А так как не было гарантий, что следующий, 1923 г. будет сытнее, власти решили нажим на население ослабить и, в первую очередь, прекратить открытую репрессивную политику в отношении религии – самом чувствительном месте взаимоотношений государства и общества.

К весне 1923 г. появилось несколько серьезных решений, означавших либерализацию политики государства по отношению к религии. Были запрещены акции по реквизиции молитвенных помещений и зданий в присутствии неверующих. Спустя год и вовсе запретили закрывать храмы, будь то церкви, костелы, мечети или синагоги, без особых на то оснований, причем каждый конкретный случай должен был решаться на уровне ВЦИК. На проведение молитвенных собраний в частных домах уже не требовалось специального разрешения местных властей.

В периоды либерализации делались какие-то уступки верующим. В декабре 1924 г. даже вышло постановление Наркомтруда БССР и Совета профсоюзов с разрешением евреям не выходить на работу пять дополнительных дней в году в период еврейских праздников. Но наступал период ужесточения позиций руководства страны, и все злоупотребления недалекого прошлого возвращались. Так, осенью 1926 г. обострились взаимоотношения государства и католической конфессии, и это сразу же отразилось на всей религиозной ситуации в стране. Власти не могли допустить ослабления позиций в деле советизации и поэтому делали все, чтобы подавить силы, которые могли бы сыграть какую бы то ни было оппозиционную роль. В числе основных врагов большевиков был клерикализм – с его стремлением обеспечить первенствующую, основанную на многовековой практике, роль церкви и религии в политической и культурной жизни.

Весной 1927 г. большевики начали очередную атаку на конфессии. В печати появилось множество статей, «разоблачающих» деятелей синагог, их аморальность и жадность. А в мае в партийных кругах распространялось секретное письмо, в котором делалось разъяснение, что борьба с религией и борьба с духовенством – это два разных участка борьбы с контрреволюцией. Письмо отличалось крайним радикализмом, в частности, отмечалось, что «в отношении носителей клерикализма должны быть применены общие методы борьбы с классовыми врагами: подавить, деморализовать, взорвать изнутри». Для этого ГПУ активизировало деятельность своих секретных сотрудников («сексотов»), которых уже в те годы было вполне достаточно, в том числе и в кругах национальной интеллигенции. Эти люди устраивали хорошо продуманные провокации, обостряя традиционно существующие внутриконфессиональные противоречия. Коснулось это и евреев, в среде которых издавна существовали враждующие кланы хасидов и миснагдов.

К 1928 г. усилилось экономическое давление властей на синагоги. Бескомпромиссная борьба государства с частным предпринимательством коснулась и таких скромных работников, как шойхеты, принимавших заказы от еврейского населения на ритуальный убой скота и птицы. Огромные налоги сделали их труд нерентабельным. А 30 ноября 1928 г. появилось постановление правительства, в котором раввинам запрещалось выполнять судебные функции. Предписывалось также свернуть благотворительную деятельность общин и ликвидировать платные услуги за работу микв и ритуальный забой скота.

Борьба государства с религией, по сути дела, стала одной из форм борьбы большевиков с собственным народом за удержание власти. 24 января 1929 г. в этой борьбе была поставлена последняя точка: появилась секретная директива ЦК, в которой все религиозные организации объявлялись «единственными легально действующими контрреволюционными…, имеющими серьезное влияние на население». А 8 апреля ВЦИК и Совнарком приняли постановление «О религиозных объединениях», после чего заметно усилилась антирелигиозная пропаганда. На тот год и пришлась основная волна репрессий против священнослужителей.

В 1931 г. были закрыты едва ли не последние синагоги во всех крупных городах. Несмотря на это, в 1932 г. в стране была объявлена новая атеистическая акция – антирелигиозная пятилетка. Предполагалось, что к 1 мая 1937 г. в стране не останется ни одной действующей церкви. В середине 30-х гг. в городах с большим количеством еврейского населения разрешалось оставлять лишь одну синагогу. Фактически, все эти меры привели к тому, что распалась веками культивировавшаяся общинная жизнь евреев. Исчезновение синагоги, выполнявшей извечно роль не только культового, но и общинного центра, означало разрушение национального уклада еврейской жизни. Деструктивные социальные изменения коснулись евреев в гораздо большей степени, нежели людей, принадлежавших к иным традиционным конфессиям, что было отчетливо продемонстрировано результатами переписи 1937 г.

Даже с поправкой на факты фальсификации результаты переписи показали огромные, глубинные изменения в обществе, и в первую очередь – массовый отказ евреев от религии своего народа, во много раз больший, чем у христиан и мусульман: лишь 17,4% евреев старше 16 лет определили себя как верующие. (Для сравнения: у христиан эта цифра составила 54,5%, а у мусульман – 66,2%.) Следующая перепись населения в СССР прошла спустя два года. Учитывая опыт 1937 г., власти ввели уголовное наказание за уклонение от участия в ней, но в переписной анкете 1939 г. вопроса о религиозности уже не было.

Секуляризация основной массы евреев, прежде всего, привела к утрате городской интеллигенцией своих национальных корней и уходу национальной тематики из сюжетов ее творчества. Забвение национальных традиций (а большинство из них уходит корнями в традиции религиозные) сказалось на всей еврейской культуре. Начался ее закат. Спустя десятилетие, в конце 40-х гг., ничем не прикрытая антисемитская политика государства привела к ее окончательной гибели.



ПЕРЕЙТИ К СЛЕДУЮЩЕЙ СТАТЬЕ ВЫПУСКА №8

 
 
Яндекс.Метрика